У командира 4-ой батареи въ его большомъ, почти загородномъ домѣ былъ вечеръ. Изъ открытой настежъ двери, выходившей на большую веранду, обсаженную дикимъ виноградомъ, и изъ оконъ, выходившихъ въ садъ, лился широкой струей свѣтъ. Нѣсколько солдатъ, потихоньку притаившихся около оконъ и прильнувшихъ лицами къ запотѣвшимъ стекламъ, смотрѣли, какъ веселятся господа. Въ садъ доносился мягкій успокоительный звукъ музыки и таялъ въ воздухѣ. Было тепло, тихо, и темная польская ночь составляла величавый контрастъ тому веселью и шуму, которые царили въ домѣ.
Софья Николаевна и Герсъ, жена дивизіонера, молодая хорошенькая дама, вышли на веранду, обмахиваясь вѣерами.
-- Ахъ, какъ темно,-- сказала Герсъ, попадая изъ свѣтлой залы и въ эту темноту и ничего не видя отъ этой рѣзкой перемѣны.-- Не упадите, Софья Никонаевна.
-- Нѣтъ, ничего, я, кажется, нашла дорогу,-- сказала Софья Николаевна, спустившись съ веранды и ступая по мягкому песку дорожки.
-- Какая ночь прелестная... Сейчасъ будутъ зажигать ракеты и бенгальскій огонь. Я совсѣмъ не могу танцовать этого вальса. У меня голова кружится.
-- А я ничего. Посмотрите, вотъ звѣзда упала и какъ красиво. Вы не знаете, гдѣ Большая Медвѣдица? Всегда ищу и никакъ не могу найти. Удивительно.
Два офицера выбѣжали изъ дома и съ разбѣга прыгнули на песокъ, звеня шпорами.
-- Ахъ это вы! -- сказалъ Анцевъ, чуть не натыкаясь на Софью Николаевну, -- а мы-то васъ искали. Идемте, пожалуйста. И Елена Осиповна здѣсь? Губинъ, гдѣ вы? Елена Осиповна здѣсь. Идите сюда.
-- Елена Осиповна, танцовать! -- сказалъ подошедшій молоденькій Губинъ, ухаживавшій за Герсъ.
-- Я не хочу,
-- Ну, вотъ еще. Идемте. Одинъ туръ.
Онъ схватилъ Герсъ за руку съ дерзкой, но милой шаловливостью и увлекъ ее на веранду. Они исчезли за дверью.
-- А мы не пойдемъ, неправда-ли, Софъя Николаевна?-- оказалъ Анцевъ, нагибаясь къ ней.
-- Да, конечно,-- отвѣтила она, смотря на него влюбленными глазами.
Софья Николаевна и Анцевъ въ концѣ этихъ двухъ мѣсяцевъ были уже влюблены другъ въ друга. Софья Николаевна сама не знала, когда и какъ случилось то, что, играя съ нимъ въ любовь и позволяя ему ухаживать за собой и кокетничая съ нимъ, она почувствовала, что увлечена сама. Она пока еще не признавалась себѣ въ этомъ и не говорила ему, но она несомнѣнно знала это, и теперь уже не она одна, но они оба играли роль. Она видалась съ нимъ почти каждый день и всегда по долгу, говорила. Въ послѣднее время Анцевъ сталъ говорить ей о своей любви, а она, радуясь внутренно его словамъ, слегка смѣялась предъ нимъ надъ ихъ серьезностью.
-- Пойдемте гулять по саду,-- сказалъ онъ.
-- Нѣтъ, я хочу остаться здѣсь.-- Она взошла на веранду и, облокотившись о перегородку, стала смотрѣть въ темное пространство сада.
-- Какъ темно здѣсь,-- сказалъ онъ, всходя за ней на веранду и становясь очень близко.
-- Да, я люблю темноту.
-- Я знаю это. И это очень плохо. Я люблю свѣтъ. Я люблю...-- Онъ остановился и ничего не сказалъ, но только посмотрѣлъ на нее.
-- Вы говорите все глупости. Оставьте,-- сказала она, пряжимая свое лицо обѣими руками и все не отрываясь взглядомъ отъ темноты сада.
-- Да вотъ оно... опять начинается,-- сказала она себѣ, не оборачиваясь къ нему, чтобы не выдать волненія, которое она всегда испытывала, когда онъ говорилъ ей про любовь.
-- Вы не любите, это я знаю. Но я не могу. Я не могу этого не говорить. Простите меня, если вамъ это непріятно.
-- Мнѣ нечего вамъ прощать. Но я не хочу, слышите: не хочу, чтобы вы такъ говорили. Я запретила вамъ это.
-- Я не могу. Я слушаюсь своего сердца.
-- А меня вы не хотите слушать?.. ну хорошо! -- сказала она, поворачиваясь къ нему. И при неясномъ свѣтѣ, который былъ на верандѣ, онъ увидѣлъ то лицо, которое поражало его всякій разъ особенностью своей красоты. Теперь въ немъ виднѣлась нѣжность, и эта нѣжность ласкала его.
-- Я на все, на все готовъ для васъ! -- отвѣтилъ онъ.
-- Такъ не говорите мнѣ о вашихъ кажущихся чувствахъ! Вы вѣдь знаете, я не люблю этого.
-- Я говорю не о кажущихся чувствахъ, но о томъ, что есть. Что-жъ, если не хотите, этого скоро не будетъ. Я уѣду отсюда...-- сказалъ онъ, помолчавъ и перемѣняя разговоръ.-- Тогда никто не будетъ вамъ надоѣдать...-- Грусть въ его голосѣ удивила ее.
-- Я не говорю, что вы надоѣдаете мнѣ. Я скажу вамъ прямо: я люблю съ вами говорить. Но отчего вы говорите то, чего я не хочу?
-- Но отчего вы не хотите? -- сказалъ онъ тихо, наклоняясь къ ней.
-- Отчего? -- повторила Софья Николаевна, и ея большіе темные прелестные глаза посмотрѣли на него. -- Почему вы знаете... быть можетъ, я потому вамъ запрещаю, что придаю такъ легко слишкомъ большое значеніе тѣмъ словамъ, которыя вы произносите на вѣтеръ...
Она посмотрѣла на него и улыбнулась "Да, да, я люблю тебя. Развѣ ты не понимаешь этого" -- говорилъ ея взглядъ такъ ясно, что онъ не могъ не вѣрить тому, что прочелъ.
-- Я говорю это не на вѣтеръ... Вы знаете, что это правда...
Она подняла къ небу свои глаза.
-- Посмотрите, не это ли Медвѣдица, да? -- спросила она, какъ бы не обращая вниманія на его слова. И она опять это сдѣлала потому, что почувствовала себя такой счастливой отъ его словъ и влюбленной въ него, что не хотѣла, чтобы онъ это замѣтилъ.
-- Я говорю правду,-- повторилъ онъ настойчиво, чувствуя, что приближается къ желанной цѣли.
-- Ну такъ что-жъ, что правду!..-- сказала она, смѣясь и не сводя глазъ съ неба.-- Не нужно говорить всякую правду. Я никогда не сказала бы въ этомъ отношеніи правды.
Она сказала это такъ просто, что онъ даже не понялъ, какой шагъ къ сближенію она сдѣлала этими словами, и спросилъ:
-- Отчего?
-- Оттого, что для насъ, женщинъ, эти слова имѣютъ всегда болѣе серьезный смыслъ, чѣмъ для васъ...
-- Я готовъ отдать за это все, что вамъ угодно.
-- Ничего мнѣ не нужно.-- Она помолчала немного, точно о чемъ-то думая.-- Если хотите, будемъ друзьями и... не уѣзжайте...-- прошептала она.-- Вы берете отпускъ. Мнѣ Зина говорила.
-- Да, беру. И вы знаете, почему?
-- Ничего я не знаю. Вотъ видите: я хочу, чтобы вы остались. Развѣ вамъ этого мало?
-- Если бы вы хотѣли, вы поступали бы иначе.
-- Но что вы хотите, чтобы я сдѣлала? -- сказала она. И звукъ ея голоса былъ нѣжно-грустенъ. Она посмотрѣла на него и вздохнула.
-- Вы знаете это.
-- Ничего не знаю и не думаю объ этомъ.
-- Знаете, но не хотите признаться.
-- Если не хочу, значитъ, такъ лучше,-- сказала она, сама не замѣчая того, какое огромное значеніе имѣли эти слова и что они были еще шагомъ къ сближенію. Она повернулась полуоборотомъ къ нему и стала смотрѣть въ окно, гдѣ кружились танцующія пары.
-- По моему мнѣнію, всякая опредѣленность лучше того положенія, въ какомъ я нахожусь! -- сказалъ онъ. Она засмѣялась, провожая глазами уплывавшіе пары.
-- А если отвѣтъ будетъ дурной для васъ? -- она подняла на него счастливые смѣющіеся глаза.-- Тогда что?
-- Быть не можетъ,-- неожиданно для себя сказалъ онъ,-- но, все равно, говорите!
-- Вы хотите? Только смотрите, не раскаивайтесь... а?
-- Говорите,-- сказалъ онъ рѣзко.
-- Что вы сердитесь? Ничего я вамъ не скажу. Я ничего не знаю. Что вы -- мой духовникъ, что-ли, что такъ исповѣдуете меня? -- сказала она все такъ же смотря на него дразнящими и влюбленными глазами. Пойдемте лучше въ залу.
-- Никуда я не пойду.
-- Ну, такъ оставайтесь! -- сказала Софья Николаевна и пошла къ дверямъ. Ей очень хотѣлось остаться, и тѣ слова, которыя онъ говорилъ, были такъ пріятны, что она долго бы ихъ слушала. Но духъ противорѣчія и кокетства побѣдилъ это желаніе. "Не показывать виду, но подчинить его себѣ", подумала она.
Онъ смотрѣлъ, какъ она уходила, и хотѣлъ остановить ее. Но онъ ничего не сказалъ, а только глядѣлъ, какъ она шла.-- "Обернется или нѣтъ? Если да, то она будетъ моей" -- подумалъ онъ. Она прошла въ дверь, не оборачиваясь. Но въ темнотѣ ему вдругъ показалось. что она, прежде чѣмъ скрыться, обернулась на мигъ и улыбнулась ему. "Неужели это правда?" -- подумалъ онъ. Радость охватила все его существо. Онъ прошелся нѣсколько разъ по верандѣ.
До сихъ поръ онъ еще ни разу ни любилъ. То же, что онъ называлъ любовью, были увлеченія женщинами, которыя завлекали его однимъ и тѣмъ же, т. е. лицомъ и тѣломъ. Разъ выработавъ, онъ ко всѣмъ имъ примѣнялъ одинаковый способъ ухаживанія, который считалъ безошибочнымъ: сначала онъ говорилъ имъ о своей любви, потомъ слѣдовали прогулки, объятья и поцѣлуи. И почти всѣ женщины, которыми онъ увлекался, давали ему то, что онъ желалъ. Teперь же, увлекшись Софьей Николаевной и говоря ей, что онъ ее любитъ, онъ зналъ, что она ему нравилась сильнѣй всѣхъ другихъ увлеченій лишь потому, что не поддавалась, и что чувство его къ ней было такое же, какъ и къ другимъ женщинамъ, до нея нравившимся ему.
Закуривъ папиросу, которая всегда приводила въ порядокъ его мысли, онъ облокотился на перила и сталъ думать о томъ,-- идти или не идти ему въ залу. Идти было пріятно; но не пойти -- значило выдержать характеръ и показать ей, какъ онъ владѣетъ собой... Колеблясь между этими двумя рѣшеніями, онъ курилъ и смотрѣлъ въ лежавшую передъ нимъ темноту сада.
-----
Софья Николаевна, войдя въ залу и протанцовавъ два тура, сѣла на стулъ и стала ждать его прихода. Она была въ этомъ увѣрена. Но онъ не приходилъ. Она протанцовала еще... Когда же онъ и послѣ этого не появился въ залѣ, она не могла сдержать желанія пойти къ нему. Нѣсколько времени она боролась съ нимъ въ душѣ, но потомъ встала и пошла. "Все равно, это ничего не значитъ" -- подумала она, приводя, какъ всѣ, на помощь поступкамъ свои мысли.
-- Ну, что-жъ вы все стоите? Идемте танцовать,-- сказала она, подходя къ нему на верандѣ.
Онъ обернулся на ея слова и, увидавъ ее, почувствовалъ радость, но сдержалъ ее и сухо отвѣтилъ:
-- Я не хочу.
-- Что это вы такой скучный? Что вамъ нужно, наконецъ? -- сказала она, не сердясь за его тонъ, но радуясь, что въ немъ выражается любовь къ ней.
-- Да или нѣтъ? -- сказалъ онъ рѣшительно, наклоняясь къ ней. Онъ увидалъ, что она сдается, и рѣшилъ кончить все скорѣй. Лицо ея было близко отъ него, и на немъ были стыдъ, любовь и смущеніе. Она невольно придвинулась къ нему и слабо, по дѣтски улыбнулась.
Шумъ и разговоры, раздавшіеся недалеко, заставили ихъ отодвинуться другъ отъ друга. На веранду вылилась волна мужчинъ и женщинъ и разсыпалась по всему пространству. Стало тѣсно. Нѣсколько человѣкъ сошло на дорожку. Всѣ разговаривали, шутили, смѣялись. Зала, виднѣвшаяся сквозь окно, опустѣла.
-- Ракеты? -- спросила Софья Николаевна у подошеддшхъ къ ней Герсъ и Губина.
-- Да, сейчасъ начинается.
-- Идемте, идемте, messieurs et mesdames! -- раздался громкій голосъ. Высокій офицеръ въ сопровожденіи нѣсколькихъ солдатъ, неся пачку какихъ-то трубочекъ, прошелъ впередъ. Всѣ хлынули за нимъ въ садъ.
-- Что за прелесть ночь!..-- Какъ темно!..-- Рѣшительно ничего не вижу...-- Не оступитесь, Марья Николаевна!..-- Сюда, сюда, господа, здѣсь дорожка.-- Алеша, гдѣ ты? -- раздавалось тамъ и сямъ. Волна людей лилась по дорожкѣ, расползаясь по сторонамъ. Софья Николаевна шла подъ руку съ Анцевымъ среди другихъ.
-- "Да, или нѣтъ? -- повторила она мысленно, испытывая радость идти подъ руку съ тѣмъ, кого она любила,-- Ну, конечно, да! Какъ я люблю его и онъ ничего не понимаетъ. Но не надо, ни за что не надо показывать ему. Такъ лучше".
Она шла, стараясь идти съ нимъ въ ногу. Въ той темнотѣ, которая ихъ окружала, кромѣ ближайшихъ паръ, ничего не было видно. Только чувствовалось по долетавшимъ словамъ, подавленному смѣху и заглушаемому пескомъ дорожекъ, легкому топоту -- присутствіе многихъ паръ.
XXI.
Офицеръ, шедшій впереди съ пучкомъ ракетъ, пройдя весь садъ, вышелъ на поляну, образовавшуюся послѣ вырубки молодого березняка, и остановился съ двумя солдатами, которые несли за нимъ большіе колья. Онъ сталъ ихъ вбивать и занялся устройствомъ фейерверка. Гости, шедшіе за нимъ толпой, расположились въ небольшомъ отдаленіи отъ него, группами. Нѣкоторые сѣли на сломанныя деревья и пни, другіе, разостлавъ шинели на мокрую росистую траву, сѣли, поджавъ ноги, остальные стояли тамъ и сямъ.
Вездѣ былъ слышенъ говоръ. Иногда раздавались отдѣльныя громко сказанныя слова или вырывался у кого-нибудь смѣхъ, разносился и таялъ въ ночной тишинѣ. Кое-гдѣ вспыхивала спичка и, освѣщая на нѣсколько секундъ близь стоящія лица, гасла, и тогда темнота дѣлалась еще гуще. Небо было ясное, звѣздное. На востокѣ бѣлѣ лазеленовато-лимоннымъ цвѣтомъ непотухающая заря. Вездѣ было темно и тепло, такъ бываетъ въ хорошія теплыя іюньскія ночи.
Софья Николаевна стояла подъ руку съ Анцевымъ въ своей группѣ, гдѣ, кромѣ Губина и Герсъ, было еще нѣсколько офицеровъ. Она не разговаривала. Она то смотрѣла въ темную даль, гдѣ ничего не было видно, то блуждала глазами по небу, по млечному звѣздному пути, то по отдѣльнымъ бѣлымъ пятнамъ-кителямъ офицеровъ. Она не слушала того, что ей говорилъ Иволгинъ, стоявшій около нея, но все думала о томъ, о чемъ въ послѣднее время она стала такъ часто думать -- о немъ, объ ихъ взаимной любви. Она не размышляла о томъ, что будетъ, но перебирала въ памяти все то отрадное, что уже было. И казалось, что въ будущемъ будетъ все такъ же прекрасно, какъ было въ прошломъ. Да и какъ не быть прекрасному, когда онъ тутъ, такъ близко, и онъ такой красивый, и онъ только что такъ ясно сказалъ, что ее любитъ. "Да или нѣтъ, да или нѣтъ?.." -- прошептала мысленно она нѣсколько разъ и подумала, какъ онъ можетъ еще сомнѣваться и спрашивать, когда въ ней все такъ ясно и все существо ея говоритъ "да". Эти мысли она по-женски перевела въ планъ будущихъ дѣйствій. Этотъ планъ былъ таковъ: кокетничать, слегка мучить и не показывать, что любишь.
Перейдя съ Анцевымъ поближе къ офицеру, она стала смотрѣть, какъ офицеръ въ это время установилъ сбитые накрестъ колья и, прикрѣпивъ къ нимъ нѣсколько ракетъ въ видѣ расходящихся лучей, отойдя въ сторону и полюбовавшись своей работой, обернулся къ собравшимся и закричалъ, что онъ сейчасъ начинаетъ. Тѣ, кто лежали и сидѣли, вскочили. Мужчины подавали дамамъ руки и поднимали ихъ съ травы. Поднялся шумъ, смѣхъ и говоръ. Всѣ пододвинулись ближе и жались, боясь, что ракета попадетъ въ нихъ. Около кольевъ образовалась толпа.
Офицеръ чиркнулъ спичкой и, поднявъ ее къ своему лщу, спотыкаясь о кочки, пошелъ къ кольямъ. Вытявувъ руки и стараясь, чтобы спичка не потухла, онъ сталъ поджигать ракету. Но спичка потухла, и наступила совершенная темнота. Солдаты почтительно и весело засмѣялись неудачѣ. Спичка вспыхнула снова, рука, приложившая ее къ ракетѣ, быстро отдернулась, и офицеръ прыгнулъ въ сторону.
-- Ну, теперь, кажется, пойдетъ,-- сказалъ онъ.
-- Не будетъ ничего изъ эфтого,-- усомнился солдатъ.
-- Поди, Сидоровъ, помоги,-- пошутилъ другой.
-- Ловокъ. Подступись самъ. Кусается,-- захохоталъ первый.
-- Comme c'est longtemps!..-- сказала генеральша француженкѣ-гувернанткѣ.
-- Non, madame, celé va bientôt finir,-- отвѣтила та.
Яркій красноватый свѣтъ озарилъ всѣхъ. Снопъ искръ вырвался откуда-то и разлетѣлся по воздуху. Въ одномъ концѣ раздался крикъ, и нѣкоторые попятились. Ракеты, скрѣпленныя въ одномъ концѣ вмѣстѣ, закружились, какъ колесо, и изъ всѣхъ отверстій ихъ стали сыпаться золотыя длннныя искры и таять въ воздухѣ. Быстрота движенія огненнаго колеса все увеличивалась, и искры стали сыпаться еще сильнѣй и гуще и шипѣли, и свистѣли въ воздухѣ. Толпа, сперва отодвинувшаяся, теперь снова приблизилась и окружила плотнымъ кольцомъ фейерверкъ. Лица всѣхъ были освѣщены желтовато-краснымъ свѣтомъ. Раздавались шутки, отдѣльныя слова:-- Comme c'est beau. Comme c'est joli,-- слышалось съ одной стороны. Ишь жаритъ, ровно паровозъ, претъ-то претъ-то какъ, братцы, чудеса право -- раздавалось съ другой.
Колесо стало вертѣться медленнѣе, и искры тише сыпались на траву. Офицеръ, который устраивалъ фейерверкъ, выскочилъ изъ толпы и, пробѣжавъ пространство, гдѣ вертѣлось колесо, весь осыпанный искрами, исчезъ дальше въ темнотѣ. Въ тотъ же мигъ откуда-то справа рванулся вверхъ, къ небу, цѣлый огненный фонтанъ. Всѣ бросились, слегка толкая другъ друга, къ нему и окружили его такимъ же плотнымъ кольцомъ, какое было у колеса. Фонтанъ доходилъ до сажени и потомъ вдругъ обрывался и падалъ внизъ въ видѣ длинныхъ красныхъ нитей, которыя пропадали, не достигнувъ земли. Еще два другихъ фонтана вырвались въ другомъ и третьемъ мѣстѣ и освѣтили окрестность красноватымъ свѣтомъ. Всѣ разбрелись по группамъ, стояли и любовались картиной. Когда и фонтаны стали гаснуть, вылетѣли голубыя, зеленыя и красныя китайскія свѣчи. Онѣ стрѣляли, проскользали далеко вверхъ и тамъ разсыпались на серебряныя звѣздочки, которыя медленно таяли, опускаясь къ землѣ. Иногда кидалась вверхъ, какъ огненная стрѣла, ракета, и, поднявшись высоко-высоко до самаго зенита и оставляя по себѣ свѣтлую полосу, разрывалась тамъ на верху, и отъ нея ползли по небу длинныя золотыя змѣи.
Потомъ стали зажигать бенгальскій огонь. При его фантастическомъ свѣтѣ вся окрестность: и люди, и деревья принимали могильный волшебный оттѣнокъ. Кто-то пустилъ шутиху, и она, пыжась и шипя въ травѣ, заставила дамъ и мужчинъ со смѣхомъ бѣжать отъ нея. Когда высыпали въ разведенный костеръ красный порошокъ, все озарилось сильнымъ, ненатуральнымъ краснымъ свѣтомъ: лица, бѣлые кители офицеровъ, стволы березъ и даже небо -- все было красно и волшебно-красиво.
Когда всѣ пришли назадъ въ освѣщенный уютный домъ и началисъ снова танцы, Софья Николаевна не стала танцовать, а поднялась наверхъ, въ дамскую уборную и сѣла на диванъ. Снизу до нея доносился топотъ и звонъ шпоръ -- танцовали мазурку. Софьѣ Николаевнѣ хотѣлось побыть одной, чтобы никто, даже онъ, ея не видалъ. Она облокотилась о спинку дивана и задумалась: всю дорогу обратно послѣ окончанія фейерверка Анцевъ ничего ей не говорилъ, но такъ жалъ ей руку и такъ нѣжно смотрѣлъ на нее, что она, хотя ничего не сказала ему, чувствовала, что такъ нельзя, что нужно какъ-нибудь перемѣнить ихъ отношенія.
-- Неужели поссориться съ нимъ, разойтись? -- спрашивала она себя -- изъ-за чего?..-- Онъ ничего мнѣ не сдѣлалъ. Что онъ любитъ меня?.. Ну такъ, чтоъ-жъ? Развѣ я могу ему запретить выражать свою любовь?.. Онъ хочетъ уѣхать. Правду ли онъ говоритъ? Какъ ужасно, если это такъ. Какъ скучно будетъ безъ него. Разстаться и не видѣть, разстаться и не видѣть,-- повторяла она, стараясь представить, какъ это будетъ тяжело.-- Нѣтъ, ни за что. Какъ я его люблю, какъ я его люблю. Лучше все, чѣмъ расходиться. Все?.. что все? Неужели гулять, цѣловаться и то... то? Нѣтъ, не хочу.-- Она облокотилась на руку и стала задумчиво смотрѣть въ окно, какъ бы вслушиваясь въ тотъ внутренній процессъ, который совершался въ ея душѣ.-- А, впрочемъ, что изъ того... если я его люблю,-- невольно полу-призналась она себѣ.-- Какъ это было бы хорошо: быть его, цѣловать его милое лицо, ласкать... Нѣтъ, нѣтъ не стоитъ. Я люблю его и буду всегда любить. Но "то" не нужно. Не надо думать.
Она встала, подошла къ зеркалу. И красота собственнаго лица поразила ее неожиданно новымъ выраженіемъ. Черные бархатные глаза смотрѣли серьезно и смѣялись въ одно время. Она повернула слегка голову и улыбнулась себѣ.
-- Да, я красива,-- была первая, невыраженная словами, мысль, пришедшая ей въ голову.-- Развѣ можно не любить такую красавицу? Развѣ можно тобой не увлекаться? -- сказала она себѣ.
"Да, какое счастье, что я такъ хороша и что я люблю и любима" -- думала она, спускаясь внизъ по лѣстницѣ и ощущая знакомое чувство веселости и жара, сопровождавшее ее всегда на балу.
"Главное -- не думать. Вотъ, кажется, онъ. Пройти мимо спокойно и не обратить никакого вниманія. А тамъ будетъ видно..."
XXII.
Прошла ночь. Наступилъ день. Утромъ выпалъ дождь и освѣжилъ воздухъ. Софья Николаевна встала поздно, а такъ какъ всѣ ушли, она пошла въ садъ и, сѣвъ на качалку, стала читать книгу. Было не жарко. Послѣ дождя все было точно вымыто. Поднимались послѣдождевыя испаренія. Лучи солнца, прорываясь сквозь переплетенную чащу вѣтвей орѣшника, образовывавшихъ что-то въ родѣ бесѣдки, переносили эту бесѣдку на песокъ въ видѣ яркихъ свѣтлыхъ четырехугольниковъ и круговъ. Порой, когда проносился вѣтеръ и березы, стоявшія возлѣ, шелестѣли ровнымъ шумомъ, а листья орѣшника летѣли во всѣ стороны, солнечныя фигуры струились на пескѣ и разнообразились.
Софья Николаевна не читала, хотя и смотрѣла въ книгу. Раскрывъ ее на 48-й страницѣ и смотря на лиловато-черный фонъ буквъ, она думала о томъ, о чемъ она такъ часто думала съ одинаковой охотой. Она вспоминала вчерашній вечеръ и его, и всѣ тѣ слова, которыя онъ сказалъ ей, и радовалась тому, что они были любовныя, и перебирала ихъ нѣсколько разъ про себя, чтобы только повторить ихъ. И куда она мысленно ни обращалась, вездѣ былъ онъ съ милымъ лицомъ, съ черными глазами, нѣжно смотрящими на нее, одинъ онъ, котораго она любила.
Звонъ шпоръ, раздавшійся невдалекѣ, по ту сторону чащи деревьевъ, заставилъ ее вздрогнуть и поднять голову. И сейчасъ же, отчасти по звуку мѣрныхъ увѣренныхъ шаговъ -- звукъ этотъ она такъ хорошо знала -- и, главное, по тому неизъяснимому инстинкту, который присущъ влюбленнымъ, она почувствовала, что это онъ. Радость охватила ее, она, не отрывая глазъ отъ книги, чтобы скрыть краску, залившую ея лицо, чувствовала, что онъ теперь свернулъ за уголъ и идетъ къ ней.
-- Доброе утро,-- услышала она и, когда подняла голову, увидала того, чье присутствіе она уже знала. Онъ былъ въ кителѣ, въ высокихъ сапогахъ, съ хлыстикомъ въ рукѣ.
-- Вы читали. Я вамъ помѣшалъ? -- сказалъ онъ, пожимая ей руку и садясь на лавку около качалки.
-- Нѣтъ, я такъ... Я мечтала,-- сказала она, засмѣявшись и закрывая книгу.
-- Мечтали? о чемъ? о комъ? -- спросилъ Анцевъ, чувствуя, что разговоръ попадаетъ какъ разъ на ту тему, которую онъ желалъ и на которую всегда могъ говорить сколько угодно.
-- Почему же "о комъ"?.. вѣрнѣе -- "о чемъ"... Нѣтъ, впрочемъ, "о комъ". О вчерашнемъ вечерѣ мечтала,-- сказала она, подымая на него свои бархатные глаза и какъ бы спрашивая, доволенъ ли онъ ея отвѣтомъ.
-- Что-жъ вы мечтали?
-- Странно, неужели я вамъ должна разсказывать все то, о чемъ я думаю. Кто вамъ далъ такое право?
-- Никто, кромѣ моихъ отношеній къ вамъ.
-- А, вы опять за старое! -- сказала она.-- Слышите, я вамъ запрещаю, положительно запрещаю говорить когда-нибудь объ этомъ. Если я еще разъ отъ васъ это услышу, то я разсержусь на васъ, и мы съ вами разойдемся.-- Губы ея говорили то, чего она не хотѣла, но глаза говорили то, что она желала. Ихъ влюбленный смѣющійся взглядъ очаровывалъ его и шепталъ ему: "ну да, да, я люблю тебя".
-- Вы разсердитесь и мы разойдемся?..-- переспросилъ онъ -- Да, мы скоро разойдемся и безъ того.-- Онъ помолчалъ немного, словно ожидая, не возразитъ-ли она ему не это.-- Вы знаете,-- сказалъ онъ вдругъ рѣзко:-- я исполнилъ ваше желаніе. Я уѣзжаю. Вѣдь я къ вамъ съ прощальнымъ визитомъ.
Его глаза испытующе посмотрѣли на Софью Николаевну. Но чувство лжи, охватившее ее, было такъ велико, что она скрыла страхъ, поднявшійся въ ней при этомъ извѣстіи, и придала своему лицу равнодушное выраженіе.
-- Что-жъ, уѣзжайте! Счастливаго пути,-- сказалъ голосъ лжи.
-- Я знаю, что вы этого желаете, а потому и взялъ отпускъ.
-- Я ничего не желаю. Мнѣ все равно.
-- Потому-то я и уѣзжаю,-- сказалъ онъ, вставъ быстро съ лавки и отходя немного:-- потому то и уѣзжаю, что вамъ все равно.
-- А а...-- только и могла сказать она.
Они замолчали и, пока это молчаніе длилось нѣсколько минутъ, Анцевъ сбивалъ хлыстомъ листья орѣшника. Софья Николаевна не смотрѣла на него и качалась.
-- "Оставить или нѣтъ? Любить или нѣтъ"? спрашивала она себя -- "Нѣтъ, нѣтъ... да".
-- Я никогда не желала, чтобы вы уѣзжали, Илья Григорьевичъ. Я всегда вамъ говорила, что мнѣ весело съ вами. Я и теперь готова васъ оставить. Впрочемъ, нѣтъ, уѣзжайте, если хотите. Быть можетъ, такъ лучше... -- Лицо ея приняло грустное выраженіе, и глаза смотрѣли безучастно.
-- Отъ васъ зависитъ, что лучше: остаться или нѣтъ.
-- Нѣтъ... вы въ самомъ дѣлѣ уѣзжаете?..-- сказала она вдругъ, откладывая книгу на скамейку и вопросительно взглянувъ на него:-- Не шутите?
-- Даю вамъ слово,-- сказалъ онъ, ни минуту не задумываясь. Онъ такъ увлекся въ этотъ моментъ, что былъ вполнѣ искрененъ. Но когда онъ сказалъ, онъ понялъ, что никогда не исполнитъ и не можетъ исполнить этого.
Лицо Софьи Николаевны сдѣлалось унылымъ. Она разсѣянно смотрѣла вокругъ себя. Все сразу опустилось въ ней. И эта свѣжая веселая природа, и яркій свѣтъ солнца, и голубое небо сразу потемнѣли для нея. Она готова была заплакать и машинально качалась.
-- Что-жъ, уѣзжайте! -- сказала она, наконецъ.-- Быть можетъ, такъ будетъ лучше.-- Она опять взяла книгу, разсѣянно перевернула нѣсколько страницъ и задумчиво посмотрѣла въ сторону.-- Только одно я хотѣла бы вамъ сказать: мнѣ жаль, что вы уѣзжаете. Я не хочу, чтобы вы, уѣзжая, питали ко мнѣ непріязненное чувство, именно вы. Я не виновата ни въ чемъ. Я къ вамъ очень хорошо отношусь... Да, можетъ быть... слишкомъ хорошо...-- прошептала она.-- Впрочемъ, все равно, уѣзжайте. Какъ вамъ угодно.
-- Такъ до свиданья...-- сказалъ онъ, не прощаясь съ ней сейчасъ, но относя это слово къ предполагаемому будущему.
Софья Николаевна, какъ бы не слыша его словъ, откинулась на спинку качалки. Лицо ея было задумчиво и грустно. Прелестные глаза ея смотрѣли вдаль и не видѣли.
-- Знаете что, дайте мнѣ вашу карточку на память,-- сказала она слегка дрожащимъ голосомъ.
-- Зачѣмъ она вамъ? Для васъ вѣдь она ничего не значитъ.
-- Если я говорю, значитъ хочу имѣть. Какъ вы ничего не понимаете...-- прошептала она. И звукъ ея голоса, и глаза, смотрѣвшіе на него, не оставляли больше сомнѣній.
"Неужели?" -- спросилъ онъ себя, и радость вдругъ охватила его волной. Онъ прошелся нѣсколько разъ, чтобъ скрыть свое волненіе.
-- А какъ бы это могло быть прекрасно, если бы вы иначе ко мнѣ относились...-- сказалъ онъ вдругъ, снова усаживаясь такъ близко отъ нея, что головы ихъ были почти рядомъ.
-- Ничего не могло быть и не будетъ прекрасно..... Но... какъ вы ничего не понимаете!.. -- тихо сказала она, откидываясь назадъ. Она опять покачалось нѣсколько разъ и потомъ остановилась. Что-то боролась въ ней, и лицо ея выразило эту борьбу: что-то нѣмое, жалкое, просящее было въ немъ,-- не то страхъ, не то сожалѣніе и нерѣшительность, не то нѣжность и любовь къ нему.
-- Слушайте, я скажу вамъ все. Но тогда прощайте. Вы сейчасъ уходите.
Она протянула ему маленькую руку и вся покраснѣла.
Онъ нѣсколько времени сидѣлъ, ничего не понимая, но чувствуя, что сейчасъ совершится что-то радостное. Наконецъ, онъ всталъ, машинально пожалъ ей руку и остановился, не выпуская ея руки и смотря прямо на нее.
-- Такъ вы не понимаете ничего? Ну, такъ знайте; что я люблю васъ,-- сказала она быстро. И когда она это сказала, тутъ только почувствовала, какое огромное и страшное значеніе имѣютъ эти слова. Она, какъ человѣкъ на краю пропасти, бросилась въ нее и, только оторвавшись отъ земли, почувствовала ужасъ паденія. До этого, не смотря на то, что она его любила, и на то, что онъ говорилъ ей, онъ былъ все же чуждъ ей. Въ этотъ же мигъ въ душѣ ея совершился переломъ. Все прошлое пропало, а въ настоящемъ она была связана навсегда съ этимъ человѣкомъ. Она не была женой другого, она была любовницей того, кого любила. Эта близость и связь съ нимъ пугали ее своей неизвѣстностью. Ей стало жаль того, что она сказала, и радостно, что все неизвѣстное, наконецъ, кончено. Вмѣстѣ съ тѣмъ, ей казалось, что она полюбила его гораздо больше. Она почувствовала себя такой беззащитной и слабой, что, по-женски, закрывъ лицо руками, заплакала.
Онъ стоялъ и смотрѣлъ на нее. Смотрѣлъ и не понималъ величія того, что совершалось передъ нимъ, и что въ этотъ мигъ эта женщина отдавалась ему. Онъ видѣлъ, что исполнилось то, чего онъ желалъ. Ему было пріятно это и неподятно, отчего она плачетъ. Онъ не зналъ, ни что ему дѣлать, ни что сказать. Она все плакала, закрывъ лицо руками и вздрагивая плечами. Онъ подошелъ и взялъ ее за руку.
-- Ахъ, оставьте!..-- прошептала она, не отрывая рукъ, страннымъ, злымъ, дрожащимъ голосомъ:-- Уйдите... потомъ.
-- Такъ когда же? -- сказалъ онъ, все думая о себѣ.
-- Сегодня вечеромъ... приходи...-- сказала она, переходя на ты.-- А теперь уйди... скорѣе!
Онъ недоумѣвающе посмотрѣлъ на нее. Онъ совсѣмъ растерялся и ничего не понималъ. То, что совершилось предъ нимъ, было слишкомъ велико и недоступно его пониманію.
Онъ повернулся и медленно пошелъ, ни разу не посмотрѣвъ на нее. Когда она услышала, что онъ отошелъ, она отняла платокъ отъ заплаканныхъ глазъ и нѣжнымъ взоромъ смотрѣла на того, кого такъ любила.
-- Все равно... какъ я люблю его!.. Что будетъ, то будетъ... Не надо думать... Такъ сегодня вечеромъ... какое счастье!
XXIII.
Когда, наконецъ, было удовлетворено то, что они называли любовью, и когда послѣ этого акта любви Софья Николаевна, придя домой, вошла въ свою комнату и, заперевъ ее, сѣла на стулъ у окна, она долго сидѣла такъ и смотрѣла открытыми широко глазами на темную зіявшую пропасть ночи. Она смотрѣла, но не думала объ этомъ, а все перебирала въ своей памяти недавнія подробности и все спрашивала себя и не могла дать себѣ отчета, какъ случился съ ней весь этотъ ужасъ. И чѣмъ болѣе она припоминала все, начиная съ того времени, когда она вошла къ нему и кончая тѣмъ, какъ онъ отпускалъ ее, стоя на крыльцѣ, куря папиросу, въ послѣдній разъ обнялъ ее, всю дрожавшую, и поцѣловалъ,-- чѣмъ болѣе она вспоминала всѣ нѣжности и тайны любви, которыя она недавно пережила, тѣмъ страшнѣе становилось ей, и тѣмъ сильнѣе она чувствовала ужасъ и гадость происшедшаго.
Она не винила себя въ томъ, что это было безнравственно и что она погибшая женщина, измѣнившая мужу и ребенку,-- она совсѣмъ не думала объ этомъ и не чувствовала себя ни предъ кѣмъ виноватой. Ее ужасала только та пропасть, которая открылась между тѣмъ, о чемъ она мечтала, и тѣмъ, что было на самомъ дѣлѣ. Не только не было плотского сладкаго чувства любви, нѣги и очарованія отъ объятій любимаго человѣка и поэтически-трепетнаго чувства желанія, которое манило ее къ этому, но былъ одинъ ужасъ и физическое омерзѣніе передъ той грязью, которая открылась ей, и это было еще хуже, чѣмъ тогда, въ первую ночь съ Николаемъ Александровичемъ. Ей было жалко и больно, что онъ и она осквернили эту любовь, eй казалось, что послѣ этого ей будетъ совѣстно и стыдно смотрѣть на него. Она хотѣла отогнать и забыть скорѣе всю эту грязь, а вмѣсто того яснѣе ее припоминала. И она сидѣла такъ на стулѣ около окна и, подперевъ лицо руками, смотрѣла и не могла оторваться отъ грозной темноты, висѣвшей передъ ней.
Было душно. Въ разстилавшейся передъ ней давящей черной мглѣ не видно было ни зги, только слышалось дыханіе жизни, подавленной предстоящимъ потрясеніемъ природы, Собиралась гроза. Одна сторона неба была еще совершенно чиста и выливалась синимъ звѣздистымъ покровомъ. На другой же сторонѣ собиралось что-то еще болѣе черное, чѣмъ сама ночь, грозное и нѣмое. Это сходились тучи и кое-гдѣ вспыхивали фосфорически-зеленоватымъ свѣтомъ молніи. Эти вспышки были такъ часты, что иногда сливались въ одинъ блестящій взрывъ свѣта. Но грома не было слышно. Только чуть-чуть доносилось урчаніе и опять все затихало. Эта нѣмая тишина и это величавое спокойствіе природы еще болѣе усиливали напряженіе передъ грозой. Все замерло и затихло. Далеко внизу гдѣ-то тихо плескался ручей.
"Ахъ, зачѣмъ все это случилось, и какъ оно произошло неожиданно! Какъ я мечтала обо всемъ этомъ и боялась этого. И хотѣла... и боязнь эта была пріятна. И какъ отвратительно и гадко было это. Илья... Да, я люблю, люблю его",-- сказала она себѣ, стараясь припомнить лицо, въ которое была влюблена, съ знакомымъ ей выраженіемъ ласки и нѣги. Но лицо это не являлось въ ея воображеніи и смѣнялось чѣмъ-то другимъ, гадкимъ... "Зачѣмъ было стремиться къ этому? Развѣ нельзя было иначе? Мы были бы друзьями. Мы бы любили другъ друга. Нѣтъ, теперь кончено! Я принадлежу ему. Я люблю его. Я его, я его..." -- шептала она, стараясь найти въ томъ хоть какую-нибудь прелесть... "Но какъ нехорошъ онъ былъ въ тотъ моментъ, когда утѣшалъ меня. Онъ думалъ, что я плачу изъ-за раскаянія, что мнѣ стыдно предъ Николаемъ... Да... стыдно ли мнѣ?" Она задумалась. "Нѣтъ, нисколько. Я предъ нимъ невиновата. Это гадко, быть можетъ, очень гадко, но что же мнѣ дѣлать, если я не чувствую никакой вины предъ нимъ. Николай не любитъ меня... Если бы мы иначе жили и онъ понималъ бы меня,-- быть можетъ, этого бы не было... Нѣтъ, нѣтъ, я ничего не жалѣю. Я люблю его одного, моего милаго, славнаго... Но какъ все гадко и... тяжко".
Она думала все это и говорила это себѣ и все смотрѣла въ садъ усталыми блуждающими глазами. Еще болѣе тихо и страшно стало въ природѣ. Тучи обложили темной массой полнеба, но молніи теперь прекратились и было совсѣмъ черно. Гдѣ-то рѣзко кричала незнакомая птица. Пронесся легкій свѣжій вѣтерокъ-буревѣстникъ, и зашумѣли слегка деревья, заструились листья. Окно рванулось туда и сюда и остановилось. Птица смолкла.
"Когда мы съ нимъ познакомились, это было такъ отдаленно, а теперь... Когда это случилось? Вотъ никогда бы не подумала, что полюблю его и будетъ это. Ни при первой встрѣчѣ, ни въ послѣдующее время я объ этомъ не думала. Когда же это было рѣшено?.. Неужели на томъ балу? Нѣтъ, не тогда... Это всегда, всегда приготовлялось въ моей душѣ и тогда, когда я выходила за Nicolas, и въ первую ночь нашу, и во всю послѣдующую жизнь. Если бы я его любила, развѣ бы это случилось? Онъ одинъ виновенъ, онъ привелъ меня къ этому.. Но чего мнѣ жаль и чего такъ страшно и душно?... Ахъ!"
Молнія разрѣзала пополамъ весь небесный сводъ, и горизонтъ озарился на мгновеніе зеленовато-лиловымъ необыкновеннымъ свѣтомъ. Въ это мгновеніе явялись и застыли и деревья, и далекое поле, и рядъ избъ вдали, и лѣсъ на горизонтѣ, и забытая въ саду качалка. Упоительно страшенъ былъ этотъ мигъ подавляющаго безмолвія, и все, что открылось, было дивно прекрасно. Вдругъ сразу все пропало, тьма залила все, и ахнулъ громъ.
Софья Николаевна сидѣла очарованная и оглушенная. Только тогда, когда первый ударъ прошелъ и дальнѣйшіе болѣе тихіе, хотя все еще грозные раскаты, тяжело громыхали въ небѣ, она вскочила, невольно, по привычкѣ, перекрестилась и потянулась къ окну, стараясь затворить его. Но ворвавшійся откуда-то вѣтеръ со страшной силой ударилъ въ окно, вырвалъ его изъ рукъ Софьи Николаевны и такъ сильно хватилъ его о подоконникъ, что зазвенѣли стекла. Софья Николаевна снова схватила его и что было силы потянула къ себѣ, борясь съ вѣтромъ. Въ этотъ моментъ опять сверкнула молнія и опять озарилась вся окрестность, и ударило. Окно рванулось. Софья Николаевна держала его всѣми силами, ничего не сознавая. Она вся дрожала. Въ это время гдѣ-то залопотало, точно удары бича сыпались на землю. Первыя крупныя капли дождя упали ей на руку и на лобъ, а за ними другія, всё чаще и чаще. Софья Николаевна закрыла окно и задвинула щеколду. Дождь пошелъ сильнѣе и сливался въ одинъ неясный водяной шумъ. Онъ билъ со всего размаху въ стекла. Когда сверкала молнія, онъ казался лиловой висящей сѣткой. Громъ сталъ урчать меньше. Но вѣтеръ вылъ въ трубѣ, и этотъ вой былъ страшенъ Софьѣ Николаевнѣ.
"Чему эта примѣта? Я помню, что, когда случалось что-нибудь хорошее, няня говорила: быть дождю. Неужели это къ счастью? Но, Боже, какъ дико и страшно".
А гроза все бушевала и бушевала.
-----
Съ этого времени и началась ихъ любовь. И чѣмъ дальше шло, тѣмъ менѣе было угрызеній совѣсти и тяжести неизвѣстно передъ чѣмъ. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, было менѣе прелести въ ихъ любви и меньше очарованія. Потомъ все сдѣлалось привычнымъ и обыкновеннымъ. Не она одна, а много женщинъ то же дѣлали, и всѣ онѣ осуждали за это другихъ и не осуждали только себя. Чужая вина, какъ сучокъ въ глазу, была видна всѣмъ, свое же бревно онѣ не то, чтобы не могли видѣть, но не хотѣли видѣть и даже считали, что это не бревно, а что-то другое.
Шли дни и недѣли, но сближеніе между Анцевымъ и Софьей Николаевной не увеличивалось больше, чѣмъ въ первый разъ. И, не смотря на то, что Софья Николаевна, уѣзжая къ себѣ, сильно плакала, разставаясь съ нимъ, оба они понимали, что въ томъ положеніи, въ какомъ они находились, отъѣздъ Софьи Николаевны будетъ самымъ лучшимъ концомъ. Софья Николаевна знала и то, что эта любовь была совсѣмъ не то, о чемъ она мечтала, и что, хотя онъ ей и нравился теперь, она его скоро забудетъ. И это дѣйствительно случилось.
XXIV.
Николай Александровичъ не скучалъ по отъѣздѣ Софьи Николаевны и безъ нея наслаждался теперь полнымъ счастьемъ, какимъ можетъ наслаждаться обезпеченный и пользующійся разумно жизнью человѣкъ. Не говоря уже о томъ, что теперь онъ не испытывалъ никакихъ непріятностей дома и могъ всецѣло отдаться столь любимой имъ службѣ,-- Николай Александровичъ только теперь вкусилъ сладость разумной и пріятной любви.
Николай Александровичъ зналъ ее еще до своей женитьбы. Она служила гувернанткой у Давыдовыхъ, гдѣ онъ часто бывалъ. М-lle Madelaine была бѣлокурая подвижная дѣвушка, очень бойкая и очень охотно разговаривавшая съ мужчинами. Онъ слышалъ потомъ, что она уѣхала отъ нихъ съ какимъ-то офицеромъ. Онъ ея не видалъ три года. Теперь Николай Александровичъ встрѣтилъ ее на улицѣ губернскаго города. Она узнала его, первая подошла къ нему. Они разговорились. Оказалось, что она бросила офицера и хотѣла открыть здѣсь модный шляпочный магазинъ. Когда они подошли къ тому дому, гдѣ она жила, она такъ просила Николая Александровича зайти хоть на минуту къ ней, что Николай Александровичъ сдался. Онъ думалъ просидѣть у нея полчаса, но остался до 11. Онъ нашелъ ее очень милой и интересной. Потомъ онъ заходилъ къ ней еще нѣсколько разъ. Черезъ мѣсяцъ онъ уговорилъ ее не открывать магазина. Онъ нанялъ ей небольшую, но мило отдѣланную квартиру и пріѣзжалъ къ ней изъ уѣзда три раза въ недѣлю: ѣзды было 3 часа по желѣзной дорогѣ. Сдѣлавъ такъ, онъ былъ доволенъ, что, наконецъ, устроилъ себѣ нормальную жизнь.
Нельзя было сказать, что Николай Александровичъ не интересовался вопросомъ, хорошо-ли онъ поступилъ. Онъ задалъ и обсудилъ его съ двухъ точекъ зрѣнія: 1) личной и 2) семейной. И со всѣхъ этихъ точекъ оказалось, что онъ поступаетъ не то, чтобы хорошо, а скорѣе недурно. Съ личной, было недурно потому, что связь съ m-lle Madelaine являлась перемѣной въ способѣ наслажденія сравнительно съ утратившей прелесть новизны связью съ женой и она открыла ему новыя пріятныя стороны физической любви. Съ семейной, не было дурно потому, что онъ не приносилъ этимъ семьѣ никакого зла. Николай Александровичъ считалъ, что гадко вносить что-нибудь въ семейный очагъ, и онъ никогда не позволилъ бы себѣ ухаживать за своей гувернанткой. Но дѣлать это внѣ семьи, такъ, чтобы жена не знала и не нарушались приличія общественности,-- это не было вовсе дурно. Николай Александровичъ строго разграничилъ эти два міра и не позволялъ себѣ смѣшивать ихъ.
Онъ хотѣлъ было еще разсмотрѣть это съ религіозной точки зрѣнія, но потомъ оставилъ это дѣло. Онъ нашелъ, что религія тутъ не при чемъ. Николай Александровичъ разсматривалъ религію съ двухъ сторонъ: во-первыхъ, она была его внутренняя вѣра. Въ этомъ отношеніи онъ считалъ, что вѣруетъ-ли онъ въ того Бога, ученіе котораго преподаютъ въ гимназіяхъ священники, или не вѣруетъ -- это его личное дѣло и никто не смѣетъ въ это вмѣшиваться. Но, съ другой стороны, религія христіанская была государственная религія. И онъ, какъ чиновникъ и товарищъ прокурора, обязанъ исполнять ея правила, имѣющія общественное значеніе: говѣть, причащаться, ходить по табельнымъ днямъ и большимъ праздникамъ въ церковь въ мундирѣ -- въ маленькіе праздники это было лишнее -- напоминать подчиненнымъ въ рѣчахъ объ ихъ отвѣтственности предъ Богомъ,-- однимъ словомъ, дѣлать все то, что требуется отъ чиновника-христіанина. Вопросъ же объ его связи съ m-lle Madelaine былъ дѣломъ не товарища прокурора, а его, Николая Александровича, и потому оно было не подсудно государственно-религіознымъ требованіямъ. Разсудивъ такъ, Николай Александровичъ прекратилъ это разсмотрѣніе.
Но одинъ разъ, лежа на своей кровати уже послѣ того, какъ онъ вступилъ въ связь съ m-lle Madelaine, онъ сталъ думать о своемъ поведеніи съ религіозно-нравственной точки зрѣнія. Николай Александровичъ любилъ иногда позволить себѣ такія умственныя вольности, пофилософствовать. Но онъ никогда не проводилъ этого философствованія въ жизнь. Это отдѣленіе мыслей отъ дѣлъ было у него выработано еще съ университета.
На этотъ разъ, философствуя съ папироской въ зубахъ, лежа на мягкой кровати въ хорошей комнатѣ, Николай Александровичъ нашелъ, что и эти размышленія подтверждаютъ правильность его поступка. Это была слабость въ родѣ куренія, но никакъ не дурной поступокъ. А у кого нѣтъ слабостей? -- Всѣ мы грѣшны. Многіе его товарищи, судья и другіе знакомые, какую жизнь они ведутъ? Онъ сталъ перечислять себѣ тѣхъ, кого онъ зналъ людьми, любящими пожить: Павловъ, Таубе... да много. "Да, да всѣ такъ" -- сказалъ онъ. Вспомнилъ онъ еще о томъ, что гдѣ-то тамъ въ катехизисѣ въ гимназіи училъ: будьте совершенны, какъ совершененъ Отецъ Вашъ Небесный, и что есть 7-я заповѣдь, всегда вызывавшая нескромныя шутки у учениковъ, запрещавшая это... Но вѣдь всѣ это тамъ находится... въ книгѣ... для народа... для дѣтей. "Нельзя же въ самомъ дѣлѣ учить дѣтей этому". Но изъ взрослыхъ кто-же понимаетъ заповѣди буквально? Вотъ напримѣръ: "люби враговъ, какъ самого себя". "И ударившему тебя въ правую щеку, подставь лѣвую"... Все это идеалы... А до тѣхъ поръ нужно жить, какъ всѣ живутъ. Да, все это пустяки.
Такъ думалось ему.
И эти два мѣсяца Николай Александровичъ пріятно и много работалъ, такъ что заслужилъ благоволеніе начальства. Все это было очень хорошо и, главное, вполнѣ прилично.
XXV.
Въ концѣ сентября Софья Николаевна пріѣхала въ мужу. Она нашла все попрежнему, только Николай Александровичъ нѣсколько измѣнился, какъ будто помолодѣлъ и въ обращеніи съ нею сдѣлался болѣе нѣженъ и спокоенъ. Онъ былъ занятъ переѣздомъ въ губернскій городъ, куда ихъ снова перевели въ началѣ сентября.
Въ губернскомъ городѣ было то же самое, что и раньше. Скоро начался зимній сезонъ. Пошли клубные, семейные вечера, была опера, были концерты пріѣзжихъ знаменитостей. Софья Николаевна чувствовала себя свѣжей и бодрой, и съ наслажденіемъ отдалась этой веселой свѣтской жизни. Лѣто имѣло на нее благотворное вліяніе: она еще похорошѣла. Она стала теперь съ особеннымъ удовольствіемъ заботиться о туалетахъ и перемѣнила свою прежнюю портниху Клару Петровну на madame Antiette, которая шила женѣ предводителя и предсѣдателя.
Софья Николаевна всегда къ чему-нибудь пристращалась и, если чѣмъ занималась, то занималась съ любовью. "Я не могу дѣлать зря, какъ другіе" -- говорила она; "если я что-нибудь дѣлаю, то стараюсь, чтобы это вышло хорошо". И Софья Николаевна дѣлала хорошо свое дѣло.
Она вся погрузилась въ заботы о фасонахъ платьевъ, кофтъ, корсажей. Она выписывала для этого изъ заграницы два французскихъ модныхъ журнала "Aux élégants" и "Les modes nouvelles". Прежде она скучала во время беременности,-- некуда было дѣвать день,-- теперь она весь день была занята и все-таки какъ будто не успѣвала сдѣлать все то, что нужно. Она вставала въ 10 часовъ и послѣ чая до завтрака читала два часа что-нибудь изъ новѣйшей беллетристики, потому что это убивало время и интересно было слѣдить за развитіемъ любовнаго сюжета. Послѣ завтрака почти каждый день нужно было съѣздить къ портнихѣ, чтобы посмотрѣть, какъ шьется платье, и узнать, какимъ фасономъ будетъ сшито платье другихъ,-- не будетъ ли этотъ фасонъ болѣе модный, потому что было бы обидно, если бы у другихъ платье оказалось лучше, чѣмъ у нея.
У madame Annette было очень весело. Туда собиралось къ двумъ часамъ все лучшее дамское общество. Это былъ маленькій клубъ, "нашъ женскій клубъ". Здѣсь бывала и Лиза Катурина, хорошенькая брюнетка, недавно вышедшая замужъ и теперь учившаяся находить удовольствіе въ нарядахъ, и Лиза Куломзина, подруга Софьи Николаевны еще по гимназіи, имѣвшая уже двухъ любовниковъ, но очень милая и любимая всѣми. Здѣсь бывала и баронесса Эгефельдъ, очень добрая и очень глупая женщина и, вмѣстѣ съ тѣмъ, большая сплетница, и жена предсѣдателя Рукавьева, умная 45 лѣтняя, но очень любившая наряды женщина. Было много и другихъ дѣвушекъ и, въ особенности, дамъ все самаголучшаго городского общества. Здѣсь говорили обо всемъ и обо всѣхъ, всѣхъ любили въ глаза и бранили въ отсутствіи. Здѣсь узнавались всѣ новости, и онѣ отсюда расходились по всему городу. Все было очень мило и весело, и всѣ были дружны между собой. Немного это было дорого,-- на костюмы у Софьи Николаевны уходило до ста рублей въ мѣсяцъ, но съ этимъ можно было мириться.
Отсюда Софья Николаевна заѣзжала къ мужу въ судъ и брала его съ собой. Теперь они съ мужемъ окончательно помирились и даже сдѣлались друзьями. Софья Николаевна нашла, что мужъ совсѣмъ не тяжелый, а, напротивъ, пріятный человѣкъ, только нѣсколько сухой и дѣловитый. Ей теперь было странно всноминать, какъ у нихъ раньше могли быть ссоры.
Произошла эта окончательная перемѣна оттого, что Софья Николаевна снова сдѣлалась такой, какой она была въ первое время замужества, и, напротивъ, перестала быть такой, какъ во время беременности, когда она хотѣла, чтобы мужъ любилъ ее и они были бы вмѣстѣ. Въ настоящее время это было не нужно и даже излишне. Она поняла, что была во время беременности больна и потому предъявляла къ мужу такія странныя требованія, и что теперь, когда она выздоровѣла, ихъ нужно оставить. Теперь ей былъ нуженъ умный человѣкъ, совѣтникъ, положеніе,-- какъ разъ то, чего она въ первое время замужества требовала отъ мужа, съ той только разницей, что Николай Александровичъ тогда чего-то искалъ большаго въ ней, и потому были ссоры, а теперь и онъ понялъ разумность ея взглядовъ. И ихъ міры, еще недавно разграниченные, снова сошлись.
Теперешнее окончательное, основанное на опытѣ, выстраданное отношеніе Николая Александровича къ женѣ и семейной жизни было слѣдующее: жена была предметъ удовольствія и дополненія къ наслажденіямъ жизни, потому что она дѣйствительно внесла извѣстную солидность и положительность въ холостую жизнь Николая Александровича, заботилась о хозяйствѣ и была живымъ человѣкомъ въ домѣ, съ которымъ можно было поговорить и посовѣтоваться, принять или не принять новое назначеніе по службѣ. Въ остальномъ же, въ смыслѣ стѣсненія холостой свободы, лишнихъ расходовъ и т. д., она была неизбѣжное зло, крестъ, который нужно было спокойно, съ достоинствомъ нести; помня, что это общая участь, и, гдѣ возможно, сгладить другими пріятными сторонами жизни. Вопросъ же о развитіи ея ума и образованіи былъ исчерпанъ и рѣшенъ въ отрицательномъ смыслѣ.
Такъ и текла ихъ жизнь, словно жерновъ на мельницѣ, который, отбрасывая вонъ шелуху -- непріятности, оставляетъ лишь зерно -- наслажденія.
Софья Николаевна, иногда вспоминая время своей беременности, весь ужасъ его и боли физическія и, кромѣ того, не желая имѣть болѣе одного ребенка, рѣшила, что больше этого никогда не будетъ.
XXVI.
Такъ они прожили четыре года. Софьѣ Николаевнѣ пошелъ 27-й годъ. Въ этотъ годъ Николай Александровичъ получилъ важное перемѣщеніе по службѣ. Онъ былъ назначенъ прокуроромъ въ одинъ изъ сѣверо-западныхъ городовъ.
Въ новомъ городѣ жизнь, хотя по существу и осталась той же веселой и пріятной жизнью, но но формамъ нѣсколько измѣнилась. Теперь Софъя Николаевна сдѣлалась важной дамой, женой одного изъ самыхъ значительныхъ въ городѣ лицъ. Сообразно съ этимъ и нужно было устроить свою жизнь.
Пушкаревы пріѣхали осенью и наняли большую квартиру въ 6 комнатъ. Куплена была новая богатая мебель, и, когда всѣ эти зеркала, гардины, мягкія кресла, ковры и картины были разставлены и помѣщены на свои мѣста, все оказалось очень мило.
Кругъ знакомыхъ, которыхъ завели Пушкаревы, состоялъ изъ самыхъ важныхъ чиновниковъ губерніи. Составивъ себѣ этотъ кругъ, Софья Николаевна стала держаться вдали отъ общества тѣхъ среднихъ чиновныхъ лицъ, съ которыми она поддерживала отношенія раньше, когда Николай Александровичъ былъ товарищемъ прокурора. Она нѣсколько видоизмѣнила свое времяпрепровожденіе и свои привычки. Теперь нельзя было вести такую свободную, безшабашную жизнь, какъ прежде. Нужно было жить такъ, какъ жили дамы ея круга: жена вице-губернатора и предсѣдателя. И Софья Николаевна стала такъ жить.
Главной заботой того кружка, въ которомъ теперь вращалась Софья Николаевна, было попечительство надъ пріютомъ для бѣдныхъ и благотворительность. Дѣлать добро было главное занятіе, монополія самыхъ важныхъ въ губерніи дамъ. Дѣлать добро -- значитъ устраивать вечера въ благородномъ собраніи съ благотворительной цѣлью, съ буфетомъ и шампанскимъ по увеличеннымъ цѣнамъ и танцовать на этихъ вечерахъ; засѣдать въ комитетѣ попечительства о бѣдныхъ; обходя пріюты, пробовать супъ, который готовятъ пріюткамъ, и жертвовать по 25 рублей на елку для бѣдныхъ дѣтей. Софья Николаевна прежде, женой товарища прокурора, вообще индифферентно относилась къ благотворительности. Теперь же, заразившись духомъ окружающей ее среды, она горяча принялась за нее и нашла въ ней новую, пріятную для себя и полезную для общества дѣятельность. Николай Александровичъ одобрялъ это, и они оба, и всѣ ихъ знакомые были согласны, что въ томъ положеніи, какое она занимала въ обществѣ, это было самое подходящее для нея дѣло.
Въ началѣ декабря было частное совѣщаніе у Софьи Николаевны. Собрались вице-губернаторша и жена предсѣдателя -- "дамскій тріумвиратъ", какъ назвалъ ихъ шутя Николай Александровичъ. Послѣ недолгаго совѣщанія было рѣшено устроить, во 1-хъ, лотерею-аллегри, поручивъ полицмейстеру предложить купцамъ пожертвовать что-нибудь для этой цѣли и откомандировавъ Петра Дмитрича въ Москву для дополнительной закупки вещей по дешевымъ цѣнамъ. Но 2-хъ, устроить на масляной благотворительный балъ съ продажей винъ и фруктъ и, наконецъ, основать домъ трудолюбія согласно плану, предначертанному еще тогда, когда проѣзжалъ черезъ городъ извѣстный баронъ NN, объѣхавшіи всю Россію и вездѣ устраивавшій дома трудолюбія. Но на томъ, кого назначить директоромъ дома, Петра Дмитрича или Дмитрія Петровича,-- дамы разошлись и въ виду этого проектъ объ устройствѣ дома рѣшили отложить на неопредѣленное время.
Все было устроено и вполнѣ удалось. Софья Николаевна въ роскошномъ бѣломъ платьѣ, декольте, продавала билеты. Около нея собралась цѣлая толпа ея поклонниковъ, изъ которыхъ каждый былъ обязанъ, по мѣрѣ силъ, принести дань. Кто купилъ больше, съ тѣмъ Софья Николаевна больше разговаривала и улыбалась. Она обладала особеннымъ искусствомъ продавать, и у нея покупали билеты не только тѣ, кто хотѣлъ, но и тѣ, кто не думалъ ничего купить, а пришелъ только посмотрѣть аллегри. Она смѣялась, слегка кокетничала и незамѣтно подъ шумокъ всовывала билеты своему собесѣднику. Это былъ прямо "грабежъ на большой дорогѣ", какъ выразился предсѣдатель, и эта острота, оцѣненная всѣми, ходила по залѣ. Николай Александровичъ, во фракѣ съ бѣлой грудью, стоялъ около жены, радуясь ея успѣху. Къ часу Софья Николаевна продала все, что у нея было, а послѣ продажи распорядители и пришедшая молодежь устроили танцы и провели время до поздней ночи.
Слѣдующій благотворительный вечеръ, данный въ залѣ благороднаго собранія, былъ еще удачнѣе. Народу было столько, что вначалѣ тѣсно было стоять. Софья Николаевна съ двумя молодыми, хорошенькими дамами продавала шампанское въ прелестномъ кіоскѣ изъ пальмъ, украшенномъ флагами. Пріѣзжіе кавалеристы не отходили отъ нея и пили одинъ за другимъ бокалы за ея здоровье. Директоръ вновь построенной въ городѣ большой фабрики, оставляя вторую двадцати-пяти-рублевку,-- сказалъ, что это будетъ лучшій вечеръ въ его жизни. Тихо плыли звуки вальса, молодежь танцовала. Софья Николаевна, смотря на танцующихъ, въ нарочно выписанномъ изъ Петербурга платьѣ, сидѣла къ кіоскѣ, прелестная, милая, веселая. И когда она пошла танцовать, по общему мнѣнію,-- она была царицей бала.
Такъ прошелъ годъ, другой. Въ это время основанъ былъ домъ трудолюбія, скончался предводитель дворянства, дано было много вечеровъ съ благотворительными и неблаготворительными цѣлями, нѣкоторые женились и нѣкоторые развелись. Жизнь города и жизнь Софьи Николаевны текли такъ же однообразно весело, какъ и раньше: гости, вечера, наряды, скука отъ ничего недѣланія, чтеніе романовъ, чай, обѣдъ и сонъ, и опять вечера и всякія развлеченія, и опять скука. Все разнообразнѣе и разнообразнѣе формы жизни и за этими перемѣнами все одно и то же: стараніе какъ-нибудь интереснѣе и скорѣе убить время и дотянуть отъ вечера до утра. И такъ незамѣтно шли эти дни, что она часто удивлялась, какъ много ихъ уже прошло. И хотя для Софьи Николаевны носить ярмо этой жизни было привычно, все же она чувствовала потребность не то, чтобы избавиться отъ него -- она объ этомъ не думала и не могла думать, потому что носить ярмо ей казалось естественнымъ дѣломъ -- но замѣнить его, хоть опять тяжелымъ, но новымъ ярмомъ. Бѣдные и благотворительность стали надоѣдать ей. И это новое или, лучше сказать, старое въ новомъ одѣяніи явилось.
Весною старый губернаторъ, одиннадцать лѣтъ управлявшій губерніей и въ концѣ проворовавшійся такъ, что стало невозможнымъ держать его на службѣ, былъ уволенъ въ отставку по болѣзни, согласно прошенію. Назначенъ былъ новый губернаторъ, петербуржецъ, аристократъ. Сначала онъ понравился всѣмъ,-- но когда пріѣхала его жена, то все перемѣнилось.
Вице-губернаторша и губернаторша поссорились изъ-за того, кому быть попечительницей дома трудолюбія: вице-губорнаторша имѣла на это право давности. Она такъ много положила хлопотъ на него, такъ привыкла смотрѣть на домъ, какъ на свой, что ей было тяжело уйти оттуда. Ссора съ женъ перешла на мужей и, вспыхнувъ легкимъ пламенемъ, она разгоралась все сильнѣе и сильнѣе и обратилась въ пожаръ. Вице-губернаторъ, какъ человѣкъ ловкій, образовалъ себѣ партію изъ предводителя и предсѣдателя суда. Николай Александровичъ долго стоялъ въ сторонѣ отъ этой борьбы, не служа ни нашимъ, ни вашимъ, но стараясь заставить обѣ стороны служить себѣ. Но когда, наконецъ, онъ былъ принужденъ пристать къ какой-нибудь изъ двухъ партій, онъ взвѣсилъ силу той и другой и перешелъ къ вице-губернатору. Они рѣшили выжить губернатора изъ губерніи, тогда какъ губернаторъ рѣшилъ выжить ихъ. Такъ, стараясь причинять врагамъ всевозможныя каверзы, но наружно относясь вполнѣ вѣжливо и деликатно, обѣ партіи боролись цѣлый годъ.
На новый годъ губернаторъ поѣхалъ въ столицу и тамъ наклеветалъ вышестоящему начальству на Николая Александровича и предсѣдателя такъ, что положеніе ихъ сдѣлалось неловко и шатко. Тогда предводитель, обладавшій большими связями, лично поѣхалъ въ Петербургъ и тамъ не только смылъ со своей партіи клевету, но, въ свою очередь, такъ нагадилъ губернатору, что назначена была сенаторская ревизія. Черезъ полгода губернаторъ былъ переведенъ, и Николай Александровичъ и его партія торжествовали.
Софья Николаевна, какъ и всѣ дамы ихъ партіи, была всецѣло поглощена этой борьбой. И если она не принимала въ этой борьбѣ прямого участія, то все же, когда назначенъ былъ ревизовать губернію сенаторъ Теановичъ, большой эстетикъ и поклонникъ женищнъ, ухаживавшій за Софьей Николаевной, a propos, между дѣломъ, и соединявшій этимъ пріятное съ полезнымъ,-- все же ея участіе было далеко не послѣднимъ и не безполезнымъ и оказало партіи большія услуги.
XXVII.
Въ этотъ годъ борьбы съ губернаторомъ, въ ея послѣднее время, Софья Николаевна встрѣтилась съ самыми дорогими своими подругами по гимназіи. Встрѣчи эти были неожиданны и недолговременны, и обѣ онѣ оставили въ ней какое-то грустное и неудовлетворенное впечатлѣніе.
Первая встрѣча была съ Вѣрой Троицкой, въ клубѣ. Не смотря на протекшіе годы и на перемѣну, происшедшую въ наружности Вѣры, Софья Николаевна сразу ее узнала и такъ обрадовалась ей, что не могла сначала ничего говорить и только держала ее за руку и смотрѣла на подругу, какъ бы не вѣря тому, дѣйствительно ли это была ея Вѣра. Онѣ просидѣли весь вечеръ вмѣстѣ и, вспоминая прежнюю, теперь уже далекую, гимназическую жизнь, всѣ ихъ шалости, надежды, увлеченія, онѣ переживали все это и имъ обѣимъ казалось, что онѣ не взрослыя, что онѣ дѣти и что онѣ не въ клубѣ, а въ гимназіи разсказываютъ свои секреты другъ другу, какъ бывало въ давнишнее милое время. И чѣмъ больше онѣ говорили и вызывали въ своей памяти прошлыя воспоминанія, тѣмъ болѣе отпадало въ Вѣрѣ то, чего Софья Николаевна не знала въ ней, и что образовалось послѣ гимиазіи, и тѣмъ яснѣе выплывала въ этой худой дамѣ прежняя милая, умная и развитая Вѣра, которую Софья Николаевна такъ любила, и дружба съ которой и съ Катенькой Векманъ была однимъ изъ лучшихъ воспоминаній ея жизни.
-- Ты замужемъ? -- спросила Софья Николаевна такъ, между прочимъ, нисколько не сомнѣваясь въ томъ, что состоятельная, хорошенькая и умная Вѣра не могла не составить себѣ партіи.
-- Нѣтъ... не вышла,-- сказала Вѣра Андреевна и въ томъ тонѣ, которымъ она это сказала, и главное, въ ея взглядѣ, обращенномъ на Софью Николаевну, было что-то до того грустное, конфузящееся и просящее о чемъ-то, что Софья Николаевна смутилась и, понявъ, что она задѣла то, чего не должно было касаться, задала посторонній незначительный вопросъ, чтобы перевести разговоръ на другую тему.
Но Вѣра не слушала ее. Смотря куда-то вдаль сѣрыми прекраспыми, теперь грустными, глазами и точно прислушиваясь къ внутреннему ходу своихъ мыслей, она думала о чемъ-то. Софья Николаевна повторила свой вопросъ. Вѣра встрепенулась точно отъ забытья.
-- Ахъ, ты объ этомъ... да... нѣтъ, оставимъ это... Лучшо поговоримъ откровенно... Я тебѣ разскажу о себѣ, о томъ, что ты раньше спрашивала -- отчего я не вышла замужъ? Да это очень просто,-- она сказала это какъ будто говорила о какой-то пріятной и интересной для себя вещи,-- очень просто... Только сядь ко мнѣ поближе... какъ въ гимназіи, знаешь... Ну, я тебѣ разсказываю... Слушай! -- и взявъ Софью Николаевну за руку, она стала какъ будто неохотно, а потомъ все болѣе и болѣе оживляясь, разсказывать ей о своей веселой жизни, отношеніяхъ къ мужчинамъ, и о томъ, какъ случилось -- что она не вышла замужъ.
-- Да вотъ, такъ-то я и осталась старой дѣвой,-- сказала она, заканчивая разсказъ и улыбаясь, но такой жалобной улыбкой, что ее можно было принять за знакъ сожалѣнія къ себѣ и покорность передъ судьбою.
-- Да, вотъ такъ, все это нечаянно и вышло...-- Она вздохнула и лицо ея снова стало грустно.
"Бѣдная, бѣдная",-- подумала Софья Николаевна. Она хотѣла ее спросить: "это тебѣ тяжело"? Но вмѣсто этого сказала:
-- Ну, а какъ ты живешь теперь?
-- Да какъ! -- Вѣра махнула рукой, какъ-бы выражая этимъ, что не стоитъ и разсказывать,-- какъ живу? монотонно и скучно: деревня, отецъ и сѣрые дни... вотъ и все... да еще книги -- утѣшеніе для старой дѣвы...-- И она разсказывала о своей жизни въ деревнѣ.
-- Да, какъ подумаешь, какъ все началось, какъ смотрѣла на жизнь раньше и какъ кончилось все... Ты не возражай! Я знаю, что для меня жизнь кончена,-- сказала она поспѣшно.-- Какъ вспомнишь все это -- станетъ тоскливо. Отчего все такъ сложилось... такъ безсмысленно, странно... и нѣтъ выхода.. А что нужно было раньше дѣлать -- неизвѣстно. Ужаснѣе всего, когда несчастію нѣтъ объясненія.
-- Ты напрасно не вышла замужъ, когда тебѣ дѣлали предложеніе въ послѣдній разъ,-- сказала, помолчавъ, Софья Николаевна.
-- Ахъ, я ничего не знаю... Мнѣ кажется все равно,-- быстро отвѣтила Вѣра.-- Бросимъ это, поговоримъ о тебѣ,-- и она стала спрашивать Софью Николаевну объ ея жизни. Подруги долго еще сидѣли и болтали.
-- Ну, прощай,-- сказала Вѣра, когда они разставались въ концѣ вечера.-- Да, прощай, а не до свиданія. Сегодня же ѣду къ отцу... доживать жизнь...-- она опять болѣзненно и грустно улыбнулась.-- Будь счастлива! Увидимся-ли еще разъ!
Софьѣ Николаевнѣ было тяжело и обидно за Вѣру. Ночью, оставшись одна, она думала о судьбѣ Вѣры, о томъ, почему она несчастна, и не могла объяснить себѣ почему...
XXVIII.
А Вѣра Андреевна, кончивъ гимназію, сейчасъ же уѣхала въ отцу (матери ея уже не было на свѣтѣ) въ деревню, гдѣ собрались ея родные и нѣкоторые изъ окружавшихъ ихъ знакомыхъ. Это первое лѣто въ деревнѣ было однимъ изъ лучшихъ періодовъ ея жизни. Веселье, ухаживаніе, пикники, прогулки, танцы смѣняли другъ друга, образуя какую-то непрерывную цѣпь удовольствій. Но это было не все. Она находила время для чтенія, познакомилась въ это время съ Дарвиномъ и пришла въ восхищеніе отъ Платона, которымъ она занималась вмѣстѣ съ однимъ студентомъ-филологомъ. Жизнь ей казалась огромнымъ свѣтлымъ царствомъ, гдѣ для нея устроено одно изъ самыхъ лучшихъ мѣстъ. Будущее было подернуто розовымъ сіяніемъ и открывало передъ ней безконечныя перспективы. Всѣ люди любили ее, всѣ они были превосходны и со всѣми ними Вѣра сошлась. Но въ особенности она сблизилась въ это лѣто со своей старшей замужней сестрой Еленой.
Елена Андреевна была то, что обыкновенно называется "умницей и чистою душою". И какъ въ ней самой все было прекрасно, такъ же прекрасно ей улыбнулась судьба. У нея былъ прекрасный умный мужъ, за котораго она вышла по любви и съ которымъ жила душа въ душу. У нея были прекрасные друзья, всѣ любившіе ее. У нея были прелестныя дѣти. Она не была подавлена ни нуждой, ни средою; была развита, начитана и интересовалась кромѣ семьи общественными вопросами, наукой и литературой... Жизнь ея была то, что называется "тихимъ семейнымъ счастьемъ".
Но, не смотря на всѣ эти данныя для счастливой жизни, Елена все же не была счастлива. Мужъ, семья, свѣтская жизнь и чтеніе занимали только часть ея души; другая же часть не находила себѣ удовлетворенія. Еленѣ иногда казалось, что мужъ ея слишкомъ узокъ и однообразенъ... Ей было скучно, что она живетъ одними и тѣми же интересами, однимъ и тѣмъ же времяпрепровожденіемъ, и что она, какъ жила, такъ и проживетъ еще годъ, два, десять лѣтъ, всю жизнь. Ей хотѣлосъ чего-то иного... какой нибудь дѣятельности... бороться, любить, жертвовать. Ей хотѣлось больше жизни. Отсюда и получалось неудовлетвореніе семейнымъ тихимъ счастьемъ и тѣми формами жизни, которыми довольствовались окружающіе ее люди.
Сестра Вѣра знала о томъ, что Елена несчастлива, и, хотя ей было жаль сестры, она думала, что для нея лично жизнь сложится лучше, и она-то будетъ счастлива. Она вѣрила, что жизнь полна какого-то невѣдомаго смысла, который нужно найти и примѣнить къ своей личной жизни. Такъ она и жила въ это лѣто.
Зимой нарочно для нея отецъ, никуда не показывавшійся, переѣхалъ въ городъ, и здѣсь было продолженіе той же веселой и свѣтлой жизни. Въ первый же годъ Вѣрѣ Андреевнѣ представились двѣ хорошія партіи. Но она была слишкомъ счастлива дома, слишкомъ вѣрила въ глубокій смыслъ жизни, чтобы запереть себя въ узкія рамки супружества... И, сославшись на свою молодость, она отказала имъ.
Въ такомъ весельи, каждый годъ уменьшавшемся, она прожила нѣсколько лѣтъ и не замѣтила, какъ они прошли. Всѣ ея подруги уже вышли замужъ. Ей самой пошелъ 24 годъ. Она удивилась, почему она тоже не вышла, и съ этой поры отношеніе ея къ мужчинамъ нѣсколько измѣннлось. Два сезона она прожила въ Кисловодскѣ и Крыму и на одно лѣто ѣздила за границу. Остальное время она жила въ городѣ, а лѣтомъ въ деревеѣ.
Ей представилась еще одна партія, но она опять отказала. Она была слишкомъ умна и развита -- она слишкомъ много читала и думала, чтобы выйти за этого жениха. И, продолжая выѣзжать, въ заботахъ по хозяйству, въ заботахъ по тѣмъ дѣламъ, которыя какъ будто и не видны, но отнимаютъ много времени, она и не замѣтила, какъ прошло еще два года -- ей стало 30 лѣтъ.
Тогда она поняла, что проиграла, не выйдя замужъ въ первый разъ, что ея веселью и счастью приходитъ крнецъ, что никакого особаго значенія въ жизни не было и что она стоитъ на порогѣ того страшнаго періода, который называется старымъ дѣвствомъ. Она испугалась и стала стремиться выйти замужъ.
Съ тѣхъ поръ розы стали скоро блекнуть, ея миловидность таяла медленно, но вѣрно. Каждый годъ приносилъ разочарованіе въ возможности новой жизни и приближалъ ее къ роковому періоду. Такъ, однообразно и скучно, съ кое-какими еще остатками веселья, безъ кавалеровъ, съ ужасными головными болями, разстройствомъ нервовъ, безсонницей по цѣлымъ ночамъ, безпричинными слезами, со всѣми муками умиравшаго отъ дѣвства и кричавшаго о своей погибели тѣла,-- она проводила со старикомъ отцомъ въ деревнѣ безцѣльные дни.
Она часто думала о себѣ. Сколько счастья сулила ей жизнь и что вмѣсто этого дала ей, и отчего случилось это, когда не было у нея никакихъ несчастій, и все шло хорошо и правильно. И, какъ ни старалась, она не могла ничего понять. Позади былъ рядъ тоскливо проведенныхъ годовъ -- о раннемъ весельи она забыла -- впереди еще болѣе скучная, тяжелая, сѣрая вереница.
И на вопросъ, который она иногда задавала себѣ, какой же смыслъ былъ въ ея жизни (а она знала, что смыслъ долженъ быть), слѣдовалъ единственный неумолимый отвѣтъ: "Въ моей личной жизнй смысла ни для меня, ни для кого не было и не будетъ".
XXVIII.
Вторая встрѣча была съ еще болѣе милымъ для Софьи Николаевны существомъ, самой любимой ея подругой юности, Катенькой Бекманъ. И, какъ при встрѣчѣ съ Вѣрой, Софья Николаевна, не смотря на нѣкоторую перемѣну въ наружности подруги, сейчасъ же узнала знакомыя черты, такъ теперь, наоборотъ, узнавъ, что эта толстая, некрасивая женщина была ея милая, прелестная Катя, она долго не могла вѣрить этому и не понимала, какъ Катя могла такъ страшно измѣниться. Въ ея воображеніи Катя осталась воздушнымъ подросткомъ, съ дѣвственной невысокой грудью, тоненькая, какъ змѣйка, а та теперешняя Катя была полногрудая, широкобедрая, уже немолодая дама.
Подруги встрѣтились у знакомыхъ и бросились другъ къ другу въ объятія. Онѣ плакали, цѣловали другъ друга, смотрѣли одна на другую, какъ будто не могли насмотрѣться и опять начинали плакать. Онѣ были какъ сумасшедшія. Когда прошелъ первый порывъ радости, онѣ сѣли на диванъ рядышкомъ и взяли другъ друга за руки, какъ прежде, въ гимназическое время. Сначала имъ было трудно говорить. То, что онѣ могли и хотѣли сказать, было слишкомъ велико, чтобъ сказать сразу. Все было одинаково интересно и о всемъ хотѣлось поскорѣй узнать. Слова ихъ перебѣгали съ одного предмета на другой, лишь коснувшись его, а имъ казалось послѣ часового разговора, будто онѣ совсѣмъ еще и не говорили. Софья Николаевна испытывала чувство какого-то обмана, будто ей подсунули иную, чуждую ей, женщину, вмѣсто прежней Кати. Ей иногда казалось, по отдѣльнымъ словамъ знакомаго голоса, по манерамъ, по сохранившимся все еще прекраснымъ глазамъ, что вотъ-вотъ предстанетъ предъ ней ея дорогая, прежняя Катя... но это только казалось на мигъ, скоро проходило, и снова съ ней сидѣла незнакомая толстая дама. Онѣ обмѣнивались отрывочными фразами и все смотрѣли одна на другую и не вѣрили, что это онѣ. Обѣ были слишкомъ взволнованы.
-- Знаешь что, приходи ко мнѣ завтра, Звенигородская, домъ Иванова. Я бы сама къ тебѣ пришла, да у меня дѣти. Не на кого ихъ оставить однихъ... Тогда поговоримъ по душѣ. Пріѣдешь? -- спросила Екатерина Владиміровна.
-- Конечно,-- отвѣтила Софья Николаевна,-- въ часъ.
-- Хорошо. Такъ я буду ждать,-- сказала Екатерина Владиміровна, вставая и цѣлуясь съ подругой.-- Я сегодня такъ взволнована!.. Не буду ночь спать, вѣроятно.
-- Ты это или не ты? -- спросила себя Софья Николаевна, смотря на нее и все еще не вѣря тому, что случилось и что эта дама была Катя. Эй было отчего-то грустно и чего-то жалко... Но чего, она сама не знала.
XXIX.
На другой, день, въ часъ, Софья Николаевна, проискавъ около получасу улицу, гдѣ жила Екатерина Владиміровна, подъѣхала въ щегольскомъ съ желтыми колесами экипажѣ, запряженномъ парой сѣрыхъ съ куцыми хвостами лошадей, къ небольшому одноэтажному деревянному дому.
-- Дома барыня? -- спросила она отворившаго ей деньщика въ черныхъ штанахъ и красной рубашкѣ.
-- Такъ точно. Пожалуйте.
Первое ощущеніе, какое испытала Софья Николаевна, входя черезъ небольшой темный коридоръ въ маленькую переднюю и затѣмъ въ небольшую, уставленную дешевой мягкой мебелью, гостиную,-- было ощущеніе крика и брани. Женскій голосъ бранилъ кого-то... Слышались отдѣльныя фразы:
-- Экая дрянь, въ самомъ дѣлѣ!.. Ничего не умѣетъ сдѣлать. Тебѣ сказано хорошаго масла купи, а ты что принесъ? Вонъ выкинуть, больше некуда...-- говорилъ женскій голосъ.
-- Да я, барыня, думалъ...
-- Молчи, пожалуйста, хоть не оправдывайся. Не выводи меня изъ терпѣнія. Вотъ, погоди, скажу барину, онъ тебѣ задастъ,-- сказалъ первый голосъ болѣе спокойно.-- Кто это?.. А... такъ бы и сказалъ, а то бормочетъ -- ничего не разберешь.
Дверь въ гостиную отворилась, и Екатерина Владиміровна вошла, улыбалсь, но еще не успокоившись отъ недавняго гнѣва. Она была въ какомъ-то желтоватымъ съ бѣлыми цвѣтами капотѣ, въ туфляхъ, по домашнему. При дневномъ свѣтѣ, неодѣтая, она показалась Софьѣ Николаевнѣ еще болѣе некрасивою, чѣмъ вчера. Толстая грудь обвисла, большой животъ выдавался впередъ, лицо было опухшее, кожа поблекла.
-- Прости, что я такъ выхожу къ тебѣ,-- сказала Екатерина Владиміровна, обтирая руки о полотенце и здороваясь съ Софьей Николаевной. Варенье капало у нея съ пальцевъ и пачкало полотенце,-- я варенье перекладывала въ другую банку. Да вотъ своего дурака бранила.
-- Ахъ, такъ это ты его? -- сказала Софья Николаевна, снимая перчатки, садясь и испытывая легкое отвращеніе къ тому, что Катя могла такъ ругаться.
-- Нѣтъ, представь себѣ, что онъ, дуракъ, сдѣлалъ! Посылаю его купить масла, а онъ принесъ какую-то дрянь, да еще вдобавокъ разбилъ на дорогѣ колпакъ для лампы... Все портятъ, все бьютъ. Ахъ, если бы ты знала, сколько они мнѣ вещей перебили!..-- сказала она, схватившись за голову.-- Не знаю, что съ ними дѣлать. Мужъ ихъ билъ,-- не помогаетъ. Надо будетъ другихъ искать, да и всѣ такіе же. У меня они чуть не каждый мѣсяцъ мѣняются.
-- Да вѣдь у всѣхъ прислута такая. У меня тоже горничная на нѣсколько рублей бьетъ ежемѣсячно. Что съ ними дѣлать...-- сказала Софья Николаевна.
-- Сравнила горничную съ нашими архаровцами. Женщина всегда ловчѣе все сдѣлаеть и приберетъ, и подастъ. А вѣдь нашихъ прямо неприлично къ столу выпустить: чѣмъ-то отъ нихъ вѣчно воняетъ. Я бы съ такимъ удовольствіемъ взяла горничную, если бы средства позволяли,-- сказала Екатерина Владиміровна, садясь на диванъ близь подруги.
-- Какъ далеко вы живете. Я еле нашла дорогу...-- сказала Софья Николаевна.
-- Что дѣлать -- нынче квартиры такъ дороги стали. Просто невозможно дерутъ хозяева... Угадай, сколько я плачу за нее.
-- У тебя сколько комнатъ?
-- Пять, и всѣ меньше этой, вотъ дѣтская развѣ будетъ такая. И представь себѣ -- 300 рублей безъ дровъ! Сперва было и безъ воды, а теперь хозяинъ воду провелъ, такъ и за то слава Богу. Дорого вѣдь... Правда? А попробуй-ка переѣхать на другую,-- не найдешь дешевле нигдѣ. Вотъ у насъ одинъ офицеръ вздумалъ перемѣнить квартиру. На лѣто уѣхалъ на дачу, а вещи сдалъ въ артиллерійскій складъ. Осенью пріѣхалъ, бѣгалъ-бѣгалъ, нѣтъ квартиры, хоть на дворѣ оставайся. Представь себѣ, нанялъ ту же самую, только за болѣе дорогую плату... А вы сколько платите за свою?
-- Теперь 700, а когда пріѣхали,-- 600.
-- Да, ты можешь платить такія деньги,-- не то съ горечью, не то завидуя, не то съ какимъ-то упрекомъ себѣ сказала Екатерина Владиміровна.-- А для насъ и эта дорога. Не знаю, что будемъ дѣлать, когда цѣны еще подымутся. Ты знаешь, сколько мужъ получаетъ?
-- Нѣтъ.
-- Сто рублей въ мѣсяцъ, да еще съ вычетами, да съ долгами. Вотъ и живи, какъ хочешь. Тутъ такъ надо разсчитывать, чтобы ни одной копѣйки лишней не уходило. Считай на квартиру 25, на столъ 30, меньше никакъ нельзя. 40 рублей какихъ-нибудь остается на все остальное: на одежду, на обувь, мало-ли на что еще выйдетъ. Такъ и приноравливаешься, чтобы до двадцатаго дотянуть,-- сказала Екатерина Владиміровна. Она взволновалась. Видимо она попала на свою больную тему...
-- Д-да... -- промолвила Софья Николаевна неопредѣленно.
-- Мы еще ничего, но есть у насъ офицеры, получающіе 50 рублей, да еще женаты, да съ дѣтьми!.. Какъ тутъ жить?.. И ихъ жены такія молодыя, совсѣмъ неопытныя хозяйки. Я все-таки уже понаучилась, знаю, какъ и гдѣ можно съэкономить. Ни одной копѣйки лишней не истрачу. Приходится, конечно, дѣлать хорошія платья... вѣдь такъ, въ копотѣ, въ гости не поѣдешь,-- сказала она, засмѣявшись.-- А съ этими гостями возня... Денегъ ни у кого нѣтъ, всѣ въ долгахъ, а лѣзутъ куда-то, закатываютъ вечера! Приходится по неволѣ бывать, а платьевъ нѣтъ... Ты по чемъ это покупала? -- сказала она, щупая платье Софьи Николаевны и разглядывая его.
-- По рублю тридцати, у Іордана.
-- Я такъ и знала. Хорошая матерія. Я изъ такихъ не шью себѣ. Для себя я покупаю дешевле... А вотъ за это,-- сказала она, показывая на капотъ,-- по 30 коп. заплатила. Совсѣмъ простое, однако дома ходить можно... Только зачѣмъ ты сдѣлала здѣсь банты? Ихъ нужно бы сюда пересадить, а тутъ кружевомъ отдѣлать... кремовымъ... Это къ черному бы пошло.
-- А развѣ такъ тебѣ не нравится? Это по модѣ.
-- Да?..-- Я перестала уже за модой слѣдить. Совсѣмъ собой не занимаюсь. Ты счастливица -- можешь тратить на себя, сколько угодно. Сколько у тебя выходитъ въ мѣсяцъ на платья?
-- Около ста,-- сказала съ легкой гордостью Софья Николаевна. Какъ ни ничтожно было это сознаніе, все же оно доставляло ей удовольствіе.
-- Вотъ видишь -- все наше жалованье!.. Вотъ когда намъ прибавятъ, тогда сдѣлаю себѣ платье въ 50 рублей. А пока приходится сжиматься. Я беру теперь все у евреевъ, въ маленькихъ лавкахъ. Скорѣе что-нибудь выторгуешь. А у Iopдана ни за что не уступятъ. Вотъ угадай, сколько я заплатила за это? -- сказалк Екатерина Владиміровна, вставая и принося Софьѣ Николаевнѣ кусокъ матеріи темнаго цвѣта.
-- Семьдесятъ,-- сказала Софья Николаевна, пощупавъ. Екатерина Владиміровна засмѣялась.
-- Я такъ и знала. Это всѣ платятъ, а я покупаю... вотъ тутъ есть у меня лавочка,-- за 48. На всемъ уступка. Намедни я бархатные штаны своему Колѣ сдѣлала. Ты бы навѣрно заплатила у Іордана 80, а я за 65 взяла. Тутъ въ лавочкѣ все дешевле.
-- Да развѣ ты много этимъ выторгуешь? -- копѣйки!..
-- Да копѣйки на одномъ, а если брать все въ разсчетъ, то и получатся рубли. На обѣдѣ, напримѣръ, какъ много можно съэкономить при умѣніи. Ты почемъ, напримѣръ, платишь за яйца?
-- Не помню, кажется 20.
-- Не можетъ быть!.. По двадцати я сама плачу, на базарѣ меньше не отдаютъ, какъ 25. Я каждый день не хожу, дѣти мѣшаютъ. Но раза два въ недѣлю бываю, чтобы деньщикъ не обманывалъ насчетъ цѣны. А то они рады себѣ въ карманъ положить. Такъ вотъ, возьми, на десяткѣ яицъ я пять копѣекъ получаю, а на сотнѣ это выйдетъ полтиникъ. Тамъ рубль, тутъ рубль, смотришь -- деньги. Такъ вотъ только и экономлю и держу хозяйство.
Она замолчала. Онѣ обѣ молчали, сидя другъ противъ друга. Такъ длилось нѣкоторое время.
-- Ты не видала еще моей квартиры? Пойдемъ, я тебѣ покажу ее,-- сказала Екатерина Владиміровна, вставая. Софья Николаевна пошла за ней.
-- У насъ тутъ пять комнатъ Ничего себѣ комнаты, только маленькія. Вотъ это столовая, довольно большая, только темная, и кухня здѣсь-же,-- говорила Екатерина Владиміровна, идя впередъ и отворяя дверь въ кухню. Два денщика, сидѣвшіе на скамейкѣ и игравшіе въ карты, вскочили при видѣ ея.
-- Вы что здѣсь дѣлаете? Въ карты вѣрно играете -- вотъ это мило. Кушанье на плитѣ, а поваръ въ карты играетъ. Вотъ погоди, я скажу барину,-- погрозила она, выходя изъ кухни и затворяя дверь.-- Вотъ здѣсь дѣтская.-- Она отворила дверь, выходившую въ столовую, и вошла. Софья Николаевна прошла за ней.
Въ дѣтской, уставленной тѣсно тремя небольшими кроватками и одной люлькой, на грязномъ полу, залитомъ мыльной водой и забросанномъ орѣховой шелухой, тамъ и сямъ валялись какія-то разноцвѣтныя тряпки. Посреди дѣтской схоялъ картонный сѣрый конь съ отломанной ногой и барабанъ съ пробитымъ дномъ. Два мальчика,-- одинъ постарше и почище, другой, пятилѣтній, совсѣмъ грязный, съ неутертымъ носомъ,-- сидѣли въ лужѣ на полу и тащили за ноги коня другъ къ другу. Старшая дѣвочка лѣтъ десяти, худенькая, съ голубыми глазами и льняными волосами, стояла около люльки и, увидавъ Софью Николаевну, подошла къ ней и сдѣлала реверансъ. Другая дѣвочка, въ грязномъ платьѣ, сидѣла на скамейкѣ и болтала ногами.
-- Вотъ мое потомство,-- сказала Екатерина Владиміровна, улыбаясь,-- Боже мой, уже грязные!.. Только что надѣли чистое и уже испачкались. А кто это лужу пролилъ? Зина, пойди позови денщика,-- говорила она, взявъ меньшую дѣвочку и передавая ее Софьѣ Николаевнѣ.
-- Это Катя, меньшая,-- назвала она дѣвочку. Софья Николаевна, преодолѣвая легкое чувство брезгливости къ этой грязной дѣвочкѣ, взяла ее и посадила къ себѣ на колѣни. Дѣвочка стала брыкать ножками и старалась ускользнуть. Увидя, что это безполезно, она заплакала и стала пускать слюни. Софья Николаевна поспѣшно сняла ее съ колѣнъ и, посадивъ на табуретку, подошла къ люлькѣ. Открывъ кисею, она увидала маленькое, красное, некрасивое спящее существо. Что это? -- Неужели этотъ гадкій красный кусокъ мяса -- дитя моей прежней Кати? -- подумала она... Ее снова охватило чувство отвращенія, и она задернула занавѣску. Сзади нея раздался громкій крикъ. Софья Николаевна обернулась. Большой мальчикъ, поваливъ меньшаго, взлѣзъ на него и, пуская ему въ лицо слезы и слюни, билъ его кулакомъ по головѣ. Младшій вцѣпился ему въ волосы. Оба барахтались и кричали.
-- Что это, вы съ ума сошли!..-- закричала Екатерина Владимировна, кидаясь къ нимъ и разнимая ихъ. Она схватила старшаго за руку и подняла его.-- Что ты къ нему постоянно лѣзешь, гадкій мальчишка! Убирайся вонъ отсюда! -- сказала она, отворяя дверь и выталкивая старшаго въ столовую. Мальчикъ упирался ногами въ полъ и не хотѣлъ идти.-- А ты не лѣзь къ нему, пѣтухъ! Всегда первый лѣзешь. Видишь, онъ сильнѣе... Иди въ уголъ! -- говорила она, беря младшаго за руку и ставя его въ уголъ. Мальчикъ плакалъ навзрыдъ и закрывалъ себѣ глаза руками. Грязныя слезы текли по его щекамъ.-- Силъ моихъ нѣтъ съ ними. Только одинъ отецъ страшенъ,-- обратилась она къ Софьѣ Николаевнѣ, сильно дыша и выходя въ залъ.-- Такіе озорники растутъ! Шумятъ, кричатъ, что-нибудь разольютъ, всегда въ грязи. Боже мой, Боже мой, что дальше будетъ, ужъ и не знаю!..-- сказала она, выходя и садясь въ кресло.
"Такъ вотъ она семейная жизнь! Такъ вотъ, что называется счастьемъ имѣть дѣтей". И для того, для этой грязи, шума, дракъ, такъ страдать, рожая ихъ, и терять красоту. Нѣтъ, какъ хорошо, что у меня ничего этого нѣтъ. Какъ хорошо, что у меня одна только Лиля..." -- думала Софья Николаевна, идя вслѣдъ за своей подругой и чувствуя, что она со своими дѣтьми стала ей еще болѣе чужда.