Берлин, 22 мая 1923 г.
Милый Лев Исакович,
Мы в Берлине уже почти две недели. Не писал тебе, потому что трудно было: мучились опять вопросом, ехать или не ехать в Россию. Приехали сюда, как ты знаешь, с решением ехать; на всякий случай решили показаться хорошему специалисту по легким, он нас троих, т.е. кроме М.Б., выслушал, а детей кроме того и рентгенизировал, -- и наговорил всяких неприятностей, особенно обо мне и Наташе, -- что мы не долечились, что все может возобновиться, и т.д. М.Б. пришла в ужас и опять настаивала, чтобы оставаться здесь. Мучились несколько дней, потом я, по совету Ловцких и Лундберга, решил поговорить с д[окторо]м Зал-ле, которого ты знаешь. Рассказал ему, что сказал тот профессор, -- он и сам осмотрел нас, и сказал, что по его мнению, можно ехать. Очень толковый человек: принял во внимание и психологию. Итак, опять решили ехать. А на другой день я узнал, что в России еще до лета будет отменен академический паек; это значит -- голод, как в 1919-20 гг., до пайка. При этих условиях как ехать? Чистое мученье. В этих думах и разговорах мы потеряли добрую часть Баденвейлерской поправки. Мне трудно оставаться здесь -- жить на такие деньги, и дети рвутся в Москву ради нормального ученья и друзей. Так замучились, что решили остаться здесь еще на неделю и несколько дней не разговаривать об этом предмете. Тоже не очень благоразумно, потому что мы истратим часть денег, предназначенных на первое время в Москве; но надо было дать себе отдых и время подумать. Значит, мы уедем не раньше субботы 2 июня (пароход Штеттин-Петербург идет по субботам). С Ловцкими видаюсь почти ежедневно, мы и живем близко, и очень сблизились. Видел я и других твоих сестер, и очень мне нравится Елиз[авета] Исак[овна]. Видел Лундберга, он дважды был у меня. Живем в том же пансионе, где А.Белый2; он и устроил нас здесь. Разговоры с ним мне очень приятны; ты знаешь, как я его люблю. Ходит ко мне всякий народ, все незнакомые люди, и очень утомляют. Ни Франка, ни Бердяева не видел. Пытаюсь продать 2-ое издание своих "Исторических записок"3, но пока ничего не вышло, хотя я прошу за 15 печ. листов только 100 долларов.
На днях еще напишу тебе; а тут ниже пишу по просьбе Г.Л. расписку официальную в получении зимних денег.
Привет твоим. Обнимаю тебя и остаюсь
весь твой М.Гершензон.
Берлин, 22 мая 1923 г.
-----
Милый Лев Исакович,
Сообщаю тебе, что деньги в сумме двух тысяч восьмисот франков (2800 фр.), переданные тобою для меня Г.Л. Ловцкому, я от последнего получил. Твой М.Гершензон.
1 В конце июня 1923 Гершензоны вынужденно вернулись в Баденвейлер. Отсюда 16 июля Г. вновь пишет Шестову о своих колебаниях по поводу возвращения в Россию: "Посмотрел я жизнь наших в Берлине -- Ловцких, Ремизовых, Лазарева и др.: не многим легче московской (я говорю только о внешнем). И притом призрачно, пустынно, одиноко. И странно: после всех жалоб, все без исключения настойчиво советовали мне не ехать в Россию, особенно Ремизов, -- и притом аргументировали все только от внешнего". (Архив Л.Шестова). Несмотря на уговоры друзей, и особенно Шестова, который устроил сбор средств для Гершензона и выхлопотал возможность для него прожить за границей еще 8-9 месяцев, Гершензоны в начале августа отправились в Москву, по пути остановившись еще раз в Берлине, где, наконец, встретились с Шестовым.
2 О берлинской встрече с Гершензоном Белый вспоминает в кн. МЕЖДУ ДВУХ РЕВОЛЮЦИЙ, с.293. В берлинском пансионе Крампе на Виктория-Луиза-Платц жили тогда Белый, Ходасевич, Н.Никитин и многие другие русские писатели. (См.: Н.Берберова. КУРСИВ МОЙ, с. 173; А.Бахрах. ПО ПАМЯТИ, ПО ЗАПИСЯМ, Париж, 1980, с.52-56).
3 Гершензону удалось продать второе издание ИСТОРИЧЕСКИХ ЗАПИСОК "Геликону"; книга вышла в 1923 г.