Я попрощался со своими старыми спутниками и въ полночь пустился въ путь, на далекую Лену, находившуюся въ 1200 километрахъ отъ меня. Верхоянскій исправникъ далъ мнѣ казака -- частью въ качествѣ слуги, частью въ видѣ охраны. Онъ скоро сдѣлался моимъ довѣреннымъ лицомъ и дѣлопроизводителемъ. На немъ лежалъ надзоръ за багажомъ, но главной его обязанностью было добываніе лошадей на каждой станціи. Кромѣ того онъ долженъ былъ заботиться о моемъ продовольствіи.

Къ сожалѣнію, я все еще не владѣлъ русскимъ языкомъ; несмотря на мое многонедѣльное пребываніе среди русскихъ, до сихъ поръ не было крайней необходимости въ изученіи ихъ языка: въ Нижне-Колымскѣ большинство русскихъ говорило по-чукотски, въ Средне-Колымскѣ исправникъ великолѣпно владѣлъ французскимъ языкомъ и освободилъ меня отъ всѣхъ заботъ и хлопотъ по путешествію. Теперь-же положеніе стало болѣе критическимъ: мой казакъ говорилъ только по-русски, съ примѣсью якутскаго. Виды на плодотворную совмѣстную работу были очень неблагопріятны.

Но я не терялъ мужества. Если я могъ совершать большія путешествія въ странахъ дикихъ, абсолютно не понимая языка, то удастся-же мнѣ объясниться съ культурными людьми. Кромѣ того я имѣлъ при себѣ довольно солидную опору въ видѣ словаря французскаго, нѣмецкаго, русскаго и англійскаго языковъ. Долженъ сознаться, впрочемъ, что пользоваться имъ было не очень удобно: основнымъ языкомъ словаря былъ французскій и я, будучи американцемъ, долженъ былъ находить раньше по-французски то, что хотѣлъ выразить по-русски. Къ счастью, мой казакъ, хотя и не ученый, но очень интеллигентный для своего сословія человѣкъ, умѣлъ читать и писать. Съ помощью словаря и универсальнаго языка жестовъ мы недурно объяснялись. Правда, наша бесѣда не бывала особенно продолжительной и не блистала остроуміемъ: намъ важно было сговариваться о повседневныхъ нуждахъ. Мой словарь былъ всегда при мнѣ; въ саняхъ его мѣсто было подъ подушкой, а на остановкахъ онъ неизмѣнно лежалъ рядомъ съ моимъ приборомъ, и мы оба усердно рылись въ книгѣ, пока варилась наша ѣда. Я находилъ нужное мнѣ выраженіе и показывалъ Михаилу русское слово, котораго я не могъ прочесть. Иногда вѣжливый якутъ становился рядомъ, чтобы посвѣтить намъ лучиной. Конечно, это былъ довольно сложный способъ для сношеній другъ съ другомъ, но уже черезъ нѣсколько недѣль я сдѣлалъ такіе успѣхи, что могъ разговаривать съ Михаиломъ обо всемъ, происходившемъ вокругъ насъ.

Мнѣ рекомендовали Михаила, какъ особенно энергичнаго парня, способнаго подгонять якутовъ, и эта рекомендація не была преувеличена. Часто мнѣ бывало непріятно смотрѣть, какъ, хлопоча о быстротѣ нашего путешествія, онъ держалъ себя съ якутами какъ деспотъ: ругался, разбрасывалъ утварь, инструменты и отдавалъ свои распоряженія и приказанія тономъ хозяина дома. Если кто-нибудь пытался ко мнѣ приблизиться, онъ просто гналъ его прочь. Люди могли стараться во всю, Михаилъ никогда не бывалъ доволенъ! Слѣдствіемъ этого было всеобщее обожаніе -- якуты были готовы цѣловать мѣсто, на которомъ онъ стоялъ. Очевидно, у него были правильные пріемы для покоренія сердецъ якутовъ, этихъ рабскихъ душъ, не умѣющихъ цѣнить привѣтливости и сердечности.

Съ такимъ конвоиромъ, какъ Михаилъ, я двигался настолько быстро, насколько позволяло состояніе дорогъ. О задержкахъ на почтовыхъ станціяхъ не могло быть и рѣчи. Я съ ужасомъ вспоминалъ время моей зависимости отъ Ванкера и Константина, у которыхъ былъ интересъ только къ моему карману, но не ко мнѣ лично и не къ моимъ задачамъ.

Второго апрѣля мы отъѣхали отъ Верхоянска больше чѣмъ на 300 километровъ. Около девяти часовъ вечера мы очутились на станціи, куда только что передъ нами прибылъ курьеръ. Онъ везъ письма и депеши съ устья Лены въ Иркутскъ. Я удостовѣрилъ свою личность паспортомъ и другими оффиціальными документами, послѣ чего курьеръ-казакъ разрѣшилъ мнѣ вскрыть сумку, въ которой онъ хранилъ почту.

На одномъ изъ конвертовъ я немедленно узналъ почеркъ Мельвиля. Я зналъ, что буду дѣйствовать вполнѣ согласно желаніямъ этого храбраго человѣка, такъ глубоко проникнутаго интересами своихъ товарищей, если вскрою письмо и, въ случаѣ важныхъ сообщеній, протелеграфирую о нихъ въ Нью-Іоркъ.

И дѣйствительно, едва ли когда либо письмо, отправленное изъ этихъ дебрей въ цивилизованный міръ, заключало въ себѣ такія важныя извѣстія, какъ это, вскрытое мной.

Письмо гласило:

Устье Лены, 24 марта 1882.

Его Превосходительству Секретарю Флота,

Вашингтонъ.

Милостивый Государь! Имѣю честь доложить Вамъ о результатахъ моихъ розысковъ лейтенанта Де Лонга и его отряда.

Послѣ многократныхъ, безплодныхъ усилій подойти къ слѣдамъ Де Лонга съ сѣвера, я попробовалъ продолжать путь Ниндерманна въ обратномъ направленіи, то есть съ юга. Я исколесилъ все пространство суши, лежащее среди громадной сѣти водяныхъ артерій, которую образуютъ развѣтвленія Лены. Затѣмъ я проникъ дальше въ направленіи съ запада на востокъ. Проходя по одной косѣ, я увидѣлъ недалеко отъ берега остатки лагернаго костра. Ниндерманнъ немедленно призналъ эти воды той рѣкою, вдоль которой онъ шелъ съ Норосомъ.

Я обошелъ косу, чтобы пройти противоположнымъ берегомъ дальше на сѣверъ, и въ какихъ-нибудь ста метрахъ оттуда увидѣлъ четыре связанныхъ столба, возвышавшихся приблизительно на 60 сантиметровъ надъ снѣжными сугробами. Я соскочилъ съ саней, побѣжалъ туда и увидѣлъ дуло ружья, торчавшее изъ-подъ снѣга. Ремень ружья былъ обмотанъ вокругъ столбовъ. Я велѣлъ туземцамъ немедленно отгрести снѣгъ, а самъ пошелъ съ Ниндерманномъ обыскивать берегъ и лежащую выше мѣстность. Не успѣли мы отойти и 500 метровъ въ этомъ направленіи, какъ увидѣли походный котелъ, блестѣвшій въ снѣгу. Здѣсь-же лежали, наполовину занесенные снѣгомъ, три трупа. Это были Де Лонгъ, докторъ Амблеръ и А-Самъ, китаецъ-поваръ.

Рядомъ съ тѣломъ Де Лонга лежалъ его дневникъ, копію съ котораго я прилагаю. Запись начинается перваго октября 1881 года и кончается днемъ, когда смерть вырвала перо изъ рукъ командира "Жаннетты". Подъ столбами мы нашли книги, записки, донесенія и еще два тѣла. Остальные покоились вѣчнымъ сномъ между тѣмъ мѣстомъ, гдѣ мы нашли Де Лонга и отдаленнымъ мѣстомъ на берегу, гдѣ лежали остатки лодки. Сугробъ, который я распорядился разрыть, имѣетъ 10 метровъ ширины и 7 метровъ высоты.

Мѣсто послѣдняго успокоенія нашихъ дорогихъ усопшихъ представляетъ собой косу, нѣсколько возвышенную, но покрытую плавучимъ лѣсомъ. Изъ этого можно заключить, что въ опредѣленное время года вода заливаетъ здѣсь сушу. Поэтому я перенесу тѣла на болѣе подходящее мѣсто высокаго берега Лены и тамъ ихъ похороню. Пока-же, если погода позволитъ, я буду усердно и тщательно продолжать розыски второго катера, о судьбѣ котораго ничего еще не извѣстно. До сихъ поръ намъ пришлось очень много страдать изъ за неблагопріятной погоды. Въ среднемъ мы могли продвигаться впередъ только каждый четвертый день. Все-же я надѣюсь, что наступающее время года принесетъ намъ и лучшую погоду.

Съ выраженіемъ глубокаго уваженія

Вашего Превосходительства покорный слуга

Г. В. Мельвиль.

Инженеръ Флота Соедин. Штатовъ.

Ознакомившись съ содержаніемъ этого письма, я приступилъ къ чтенію другого документа: это былъ дневникъ Де Лонга, который онъ велъ съ 1 по 30 октября 1881 г. Этотъ дневникъ съ его душу раздирающимъ описаніемъ мучительно-медленнаго умиранія, представляетъ собой одинъ изъ самыхъ потрясающихъ документовъ человѣческаго страданія, который мнѣ когда-либо пришлось видѣть.