Ниндерліаннъ и Норосъ.
Приключенія потерпѣвшихъ кораблекрушеніе при дальнѣйшемъ слѣдованіи ихъ съ острова Беннетта до Семеновскаго острова представляли собою лишь повтореніе всего того, что они пережили со времени гибели "Жаннетты"; поэтому я и пропускаю здѣсь описаніе ихъ трудовъ, усилій, препятствій и разочарованій, которыми изобиловала и эта часть ихъ пути, и перехожу прямо къ 12-му сентября, къ тому злосчастному дню, когда три лодки покинули Семеновскій островъ, чтобы направиться къ устьямъ Лены; въ разсказѣ своемъ я буду пользоваться свѣдѣніями, сообщенными Ниндерманномъ и Норосомъ, единственными людьми, спасшимися изъ отряда Делонга.
"12-го сентября,-- говоритъ Ниндерманнъ,-- мы отправились на югъ, прогоняемые свѣжимъ сѣверо-восточнымъ вѣтромъ; скоро, однако, вѣтеръ усилился и поднялось большое волненіе. Около полудня мы замѣтили, что на китоловной лодкѣ что-то не совсѣмъ ладно, и дѣйствительно скоро г. Мельвилль закричалъ капитану, что въ его лодкѣ открылась сильная течь. Всѣ три лодки были тотчасъ же вытащены на ледъ, гдѣ мы сварили обѣдъ и починили китоловную лодку, а поѣвши, снова спустили лодки на воду и взяли тогда курсъ на юго-западъ. Вѣтеръ все крѣпчалъ и море становилось все бурливѣе; подъ вечеръ разъигралась уже настоящая буря, такъ что мы были принуждены убрать одинъ парусъ на первомъ куттерѣ; море постоянно хлестало черезъ лодку, и мы съ большимъ трудомъ успѣвали откачивать воду. Обѣ другія лодки находились въ нѣкоторомъ отъ насъ разстояніи: китоловная лодка -- съ навѣтряной, а второй куттеръ съ подвѣтряной стороны. Капитанъ Делонгъ подалъ имъ сигналъ подойдти поближе и оставаться по возможности вблизи; но море такъ бушевало, что китоловная лодка не могла справиться съ волнами и сойдтись съ нами бортъ съ бортомъ. Мы убрали второй парусъ, но вскорѣ принуждены были снова поднять его. Начинало темнѣть и китоловная лодка, нашъ лучшій ходокъ, уже скрылась изъ виду; нѣкоторое время мы еще видѣли второй куттеръ позади насъ, но скоро потеряли и его изъ виду. Вѣтеръ и волненіе все усиливались и волны врывались въ нашу лодку и съ боковъ, и съ носа. Эриксенъ былъ у руля, но вѣтеръ былъ такъ силенъ и непостояненъ, что паруса раза два или три безсильно шлепали по мачтѣ, такъ что лодка едва не погибла.
"Наконецъ, снова зашлепалъ парусъ и былъ унесенъ за бортъ вмѣстѣ съ мачтою; масса воды ринулась въ лодку, и только съ большимъ трудомъ удалось намъ вычерпать воду, успѣвшую уже подняться до скамеекъ. Не дай Богъ -- вторая волна... и мы бы погибли. Въ ту же самую минуту, какъ упала мачта, лодку повернуло и понесло по волѣ вѣтра и волнъ; капитанъ отдалъ приказаніе сдѣлать волоковой якорь, воспользовавшись парусомъ и багромъ, и спустить его съ кормы въ воду; съ минуту лодка держалась прямо, но затѣмъ и этотъ импровизированный якорь былъ сорванъ, и мы принуждены были дѣлать новый. Теперь мы уже взяли мачту и весло, связали ихъ крестъ на крестъ другъ съ другомъ, а вверху прикрѣпили ломъ. Около полуночи намъ показалось, что мы боремся съ волненіемъ, направляющимся съ двухъ различныхъ сторонъ; было очень не спокойно, волны безостановочно били въ борты лодки и люди ни на минуту не могли прекратить откачиванье воды. На слѣдующій день вплоть до самаго вечера продолжался сильный вѣтеръ и не менѣе сильное волненіе, а затѣмъ мало-по-малу море стало успокоиваться, и на ночь мы должны были стать на якорь. На слѣдующее утро капитанъ спросилъ у меня, нѣтъ ли у насъ на лодкѣ чего нибудь, изъ чего можно сдѣлать парусъ, на что я отвѣчалъ, что у насъ есть еще висячая койка и старая покрышка отъ саней, изъ которыхъ можно кое-какъ смастерить по нуждѣ парусъ; тотчасъ же усадили Каача и Герца за работу, и они стали сшивать койку и покрышку; когда все было сдѣлано, мы поставили мачту, подняли парусъ и направились на юго-западъ. Около полудня волненіе значительно стихло и вѣтеръ повернулъ на западъ; мы держались все того же курса. Вечеромъ не только ноги, но и руки капитана начали такъ сильно пухнуть, что скоро онъ былъ уже не въ состояніи писать замѣтки въ своей записной книжкѣ. Онъ запряталъ ноги въ спальный мѣшокъ и просидѣлъ, такимъ образомъ, въ лодкѣ всю ночь. Когда стемнѣло, вѣтеръ снова уже повернулъ болѣе на югъ, такъ что мы не могли держаться прямо своего курса и принуждены были лавировать. Капитанъ приказалъ мнѣ постоянно оставаться по 4 часа въ одномъ направленіи и тогда уже дѣлать поворотъ, причемъ я долженъ былъ будить его, едва намъ что нибудь встрѣтится на пути. Всю ночь мы продолжали лавировать. На слѣдующее утро вѣтеръ повернулъ на сѣверо-востокъ, такъ что мы снова могли безпрепятственно держаться своего направленія. Я попробовалъ лотомъ глубину и нащелъ 8 саженъ; около 10 ч. я взобрался на скамейку и примѣтилъ отсюда нѣсколько темноватыхъ пятенъ на горизонтѣ, которыя имѣли подобіе земли; это было утромъ 15-го сентября. Я сообщилъ объ этомъ капитану, но, такъ какъ этотъ послѣдній сидѣлъ въ лодкѣ, то онъ и не могъ ничего видѣть и потому сначала подумалъ, что, вѣроятно, я ошибся. Между тѣмъ, не успѣли мы проѣхать еще нѣсколько времени, какъ всѣ мы, уже сидя, могли различить землю; на востокъ и западъ простирался новый ледъ, который отдѣлялъ насъ, между прочимъ, и отъ видимой нами земли. Никакихъ слѣдовъ проливчика, который могъ бы довести насъ до берега, не было замѣтно, такъ что мы шли впередъ полнымъ ходомъ до тѣхъ поръ, пока не врѣзались въ ледъ и не остановились; тогда взялись мы за весла, которыми мы разбивали впереди, себя ледъ и проталкивали мало-по-малу лодку. Такимъ образомъ, пробивали мы себѣ дорогу до тѣхъ поръ, пока до устья рѣки не осталось 4--5 верстъ; тутъ уже было всего лишь два фута глубины, а затѣмъ скоро лодка наша и вовсе сѣла на мель.
"Цѣлый день провели мы въ стараніяхъ отыскать болѣе глубокое мѣсто; нѣсколько разъ всѣ отправлялись въ воду, усиливаясь стащить нашу лодку съ мели; все это время мы сильно страдали отъ холода, сырости и непомѣрныхъ трудовъ. Когда, наконецъ, къ вечеру рѣшительно всѣ выбились изъ силъ, капитанъ рѣшился провести ночь на льду; послѣ ужина принесли мы наши спальные мѣшки, но всѣ они были на столько промочены, что пользоваться ими не было никакой возможности; такъ мы и провели ночь какъ попало, причемъ всѣ очень страдали отъ сильнаго холода. На слѣдующее утро удалось таки сдвинуть лодку съ мѣста; до 10 ч. мы всячески старались продвинуться впередъ въ западномъ направленіи и, когда это рѣшительно не удалось, капитанъ приказалъ направиться на сѣверо-востокъ; все-таки, было очень мелко, и мы постоянно останавливались въ тинѣ. Когда люди забирали веслами впередъ, то и лодка продвигалась впередъ на одинъ или на два фута, но едва лишь они снова поднимали весла изъ воды, какъ лодка снова приходила почти въ тоже положеніе, какъ и прежде. Вскорѣ послѣ полудня вѣтеръ посвѣжѣлъ и вода пришла въ сильное волненіе; часто заливала она въ лодку и промачивала насъ то и дѣло до костей. Мы успѣли уже отъѣхать теперь версты на двѣ отъ новаго льда, но, такъ какъ капитанъ видѣлъ совершеннно ясно, что идти дальше въ этомъ направленіи невозможно, то онъ и отдалъ приказаніе держать снова на ледъ. Такимъ образомъ, мы потеряли цѣлыхъ два дня въ тщетныхъ усиліяхъ достичь берега и все это время не имѣли никакой другой воды, кромѣ той, которую мы получали, растаивая снѣгъ. Послѣ обѣда капитанъ сказалъ, что онъ больше ничего не можетъ сдѣлать и что теперь намъ остается лишь тащить лодку на берегъ; вслѣдствіе этого я сдѣлалъ изъ саней плотъ, на который мы и сложили часть груза ради облегченія лодки. Около 3 ч. пополудни, капитанъ отдалъ приказаніе тащить лодку, но мы не протащили ея и 10 саженъ, какъ она снова сѣла на мель; тогда капитанъ, не видя инаго исхода, приказалъ всѣмъ снять платье и войдти въ воду,-- только онъ, д-ръ Амблеръ, Эриксенъ и Бойдъ остались сидѣть въ лодкѣ; распустили парусъ, люди вошли въ воду и взялись за лямки, чтобы тащить лодку. Не прошли мы и 25 саженъ, какъ лодка снова сѣла на мель, и на этотъ разъ капитанъ приказалъ каждому взять часть груза и стараться добраться въ бродъ до берега. Всякій захватилъ сколько ему впору было снести и всѣ тронулись въ путь; во многихъ мѣстахъ вода доходила намъ только до колѣнъ, а кое-гдѣ достигала поясницы; зачастую то тотъ, то другой падалъ въ какую нибудь яму и съ трудомъ былъ оттуда вытаскиваемъ. Версты за полторы до берега дошли мы до новаго льда, черезъ который намъ пришлось пробивать себѣ дорогу. Наконецъ, намъ удалось разгрузить лодку на столько, что она сошла съ мели; еще разъ захватили мы съ собою часть груза на берегъ, а затѣмъ вернулись къ лодкѣ, чтобы тащить и ее туда же; черезъ нѣсколько времени она снова уже сидѣла на мели и снова пришлось намъ облегчать ее и относить часть груза на берегъ. Такимъ-то образомъ, то понемногу облегчая лодку, то таща ее на себѣ, мы достигли, наконецъ, новаго льда, но тутъ уже оказалось, что доставить нашу лодку еще ближе къ берегу представляется совершенно немыслимымъ. Пришлось и больнымъ сойдти въ воду и идти въ бродъ, подобно прочимъ, такъ какъ, хотя бы мы и хотѣли попробовать нести ихъ черезъ ледъ, но о подобной попыткѣ не могло быть и вопроса при опасности провалиться ежеминутно на этомъ опасномъ пути. Наконецъ, я сходилъ еще одинъ разъ въ сопровожденіи матроса на лодку посмотрѣть, не осталось ли тамъ чего нибудь, а когда мы пустились съ нимъ въ обратный путь, то успѣло уже на столько стемнѣть, что намъ было уже не видно берега и пришлось пробираться черезъ ледъ чуть не ощупью. Достигнувъ берега, мы нашли здѣсь большой костеръ, вокругъ котораго всѣ сидѣли кругомъ и старались высушить свое платье".
Опуская затѣмъ подробности, сообщаемыя выше въ дневникѣ Делонга, Ниндерманнъ продолжаетъ:
"6-го октября положеніе Эриксена до такой степени ухудшилось, что не осталось рѣшительно никакой надежды на улучшеніе; казалось невозможнымъ переносить больнаго дальше. Я находился съ нимъ одинъ въ избушкѣ, когда капитанъ вошелъ туда и спросилъ меня, чувствую ли я себя достаточно сильнымъ, чтобы дойдти до Кумакъ-Сурка, отстоящаго отсюда, по его словамъ, всего лишь на 35 верстъ. Онъ полагалъ, что я, въ сопровожденіи кого нибудь изъ товарищей, могу сдѣлать это путешествіе и возвратиться къ нимъ черезъ 4 дня; онъ сказалъ также, что, если мы не застанемъ людей въ Кумакъ-Сурка, то должны идти дальше въ мѣсто, называемое Аякытъ и отстоящее отъ Кумакъ-Сурка на 70 верстъ на югъ. '"Но едва лишь вы найдете людей",-- продолжалъ онъ: -- "возвращайтесь какъ можно скорѣе и принесите намъ столько мяса, чтобы мы могли не голодать болѣе". Капитанъ спросилъ меня также, кого бы я желалъ взять съ собою, на что я отвѣчалъ: Нороса. Онъ съ своей стороны полагалъ, что мнѣ лучше взять съ собою Иверсона, но я рѣшительно не могъ согласиться на это, такъ какъ зналъ очень хорошо, что Иверсонъ уже нѣсколько дней жалуется на боль въ ногахъ. Наконецъ, капитанъ согласился съ моимъ выборомъ и сказалъ мнѣ только: "Вы знаете, Ниндерманнъ, что намъ нечего ѣсть и что я не могу ничего дать вамъ на дорогу; само собою разумѣется, что вы получите вашу порцію собачьяго мяса". Пока мы разговаривали такимъ образомъ, вошелъ докторъ, посмотрѣлъ на Эриксена и воскликнулъ: "онъ умеръ!". Всѣ мы испугались. Черезъ минуту капитанъ сказалъ: "Теперь, Ниндерманнъ, мы всѣ вмѣстѣ пойдемъ на югъ". Было около 9 часовъ, когда умеръ Эриксенъ. Капитанъ спросилъ меня еще, не знаю ли я такого мѣста, гдѣ бы мы могли погребсти его, на что я отвѣчалъ, что земля здѣсь вездѣ кругомъ такъ сильно замерзла, что выкопать могилу безъ орудій мы не можемъ; единственное, что мы могли бы еще сдѣлать, это -- прорубить во льду дыру и опустить туда его тѣло. Капитанъ согласился со мною и отдалъ приказаніе Каачу и Норосу завернуть и зашить тѣло въ парусину. Къ обѣду все было покончено; мы прикрыли его флагомъ и тогда получили свой обѣдъ, состоявшій изъ горячей воды съ небольшимъ количествомъ алкоголя. Когда мы выпили это, капитанъ сказалъ: "Теперь погребемъ нашего товарища!" Всѣ мы были очень молчаливы, а капитанъ сказалъ намъ еще нѣсколько словъ, и когда онъ окончилъ свою рѣчь, мы подняли съ земли своего товарища, снесли его на рѣку, гдѣ и начали прорубать топоромъ дыру во льду. Капитанъ прочелъ заупокойную молитву, а затѣмъ мы спустили въ рѣку тѣло Эриксена, которое тотчасъ же скрылось у насъ изъ глазъ, унесенное быстрымъ теченіемъ. Въ честь покойнаго были сдѣланы три выстрѣла, а затѣмъ мы безмолвно возвратились въ нашу избу. Погода была очень плоха: сильный вѣтеръ и страшная мятель. Говорить намъ другъ съ другомъ было нечего. Черезъ нѣсколько часовъ времени капитанъ приказалъ мнѣ выйдти и посмотрѣть, не исправилась ли погода на столько, чтобы мы могли продолжать путь. Я вышелъ, но погода была такъ плоха и мятель такъ сильна, что я едва могъ осмотрѣться вокругъ; я вернулся, совѣтуя лучше обождать прекращенія бури, такъ какъ все равно мы теперь ничего передъ собою не увидимъ и не будемъ знать, куда мы идемъ. Я постоянно помнилъ, что день былъ точь въ точь такой, какъ тотъ, когда мы погребли капитана Холля. Тогда капитанъ сказалъ: "Ну, такъ подождемъ до завтра". Вечеромъ мы съѣли свою порцію собачины, и капитанъ сказалъ при этомъ: "Это послѣдній кусокъ мяса; но я надѣюсь, что скоро мы снова получимъ его". Затѣмъ всѣ легли спать.
"Когда мы проснулись 7-го октября, вѣтеръ все еще былъ достаточно силенъ, да и мятель все еще продолжалась. Мы собрались, однако, въ путь. Въ избѣ, кромѣ записки капитана, оставлено было магазинное ружье и немного зарядовъ, такъ что мы взяли съ собою только корабельныя бумаги и журналы, записную книжку капитана, два ружья и то платье, которое было на насъ. Я предложилъ оставить всѣ бумаги и книги въ избѣ и обѣщалъ, едва только мы встрѣтимъ людей, вернуться сюда и захватить все съ собою, но капитанъ возразилъ: "Ниндерманнъ! пока я живъ, бумаги будутъ со мною". Затѣмъ мы оставили избушку и направились на югъ, пока, не дошли до большой рѣки, которую тогда всѣ мы приняли за настоящую Лену, но которая, какъ я узналъ теперь, составляетъ лишь рукавъ ея, называемый Дуропьяною. Я и забылъ сказать, что, оставивъ избу, мы шли сначала почти въ юго-восточномъ направленіи черезъ песчаную низменность до какой-то рѣки, по берегу которой мы прошли нѣкоторое время на югъ, пока она не сдѣлала изгиба, заставившаго насъ снова повернуть болѣе на востокъ. Мы подошли тутъ еще къ меньшей рѣчкѣ, на ту пору почти лишенной воды, и снова продвинулись нѣсколько на югъ, а тамъ опять на востокъ и такимъ образомъ уже достигли большой рѣки, принятой капитаномъ за Лену. Это и былъ тотъ именно рукавъ, на берегу котораго мы нашли его мертвымъ. Капитанъ спросилъ меня: "Какъ вы думаете, Ниндерманнъ? достаточно ли крѣпокъ ледъ, чтобы сдержать насъ?" Я отвѣчалъ: "Я попробую". Тотчасъ же я спустился на ледъ и прошелъ по нему немного, пока не провалился, но, къ счастью, не промокъ особенно сильно. Оглянувшись, я увидалъ какъ разъ за собою капитана, который тоже провалился и упалъ въ воду по самыя плеча; я помогъ ему выбраться, а затѣмъ мы вернулись на берегъ, развели огонь и высушили свои вещи. Наступило какъ разъ время обѣда, а потому мы и приготовили тутъ же свой напитокъ, состоящій изъ горячей воды и нѣсколькихъ капель алкоголя".
Въ воскресенье, 9-го октября, послѣ богослуженія капитанъ Делонгъ отправилъ Ниндерманна и Нороса впередъ на югъ, давши первому тѣ же приказанія, которыя онъ сообщалъ ему въ день смерти Эриксена. Ниндерманнъ разсказываетъ: "Капитанъ далъ мнѣ копію со своей маленькой карты устьевъ Лены и сказалъ: "Вотъ и все, что я могу дать вамъ на дорогу; дать какое бы то ни было указаніе о странѣ или о рѣкѣ я не въ состояніи, такъ какъ вы сами знаете столько же, сколько и я; но ступайте съ Норосомъ, котораго я ставлю подъ ваше начальство, все прямо на югъ, вплоть до Кумакъ-Сурка, а если и тутъ вы никого не найдете, то отправляйтесь дальше, въ Аякытъ, лежащій въ 70 верстахъ еще южнѣе; если же и тутъ вы не найдете души человѣческой, то продолжайте свой путь вплоть до Булуна, лежащаго въ 35 верстахъ отъ Аякыта; во всякомъ случаѣ идите на югъ до тѣхъ поръ, пока не найдете гдѣ нибудь людей. Я увѣренъ, что вамъ удастся это уже въ Кумакъ-Сурка. Если вамъ посчастливится уже на первый или на второй день убить оленя, то возвращайтесь скорѣе сообщить намъ объ этомъ". Затѣмъ онъ мнѣ сказалъ еще, чтобы мы ни въ какомъ случаѣ не покидали западнаго берега рѣки, такъ какъ на восточномъ берегу мы не встрѣтимъ ни жителей, ни плавучаго лѣса; онъ сказалъ также, что не даетъ мнѣ писанной инструкціи и рекомендацій, такъ какъ мѣстные жители здѣсь, все равно, не будутъ въ состояніи прочесть ихъ; мнѣ предоставлялось дѣлать, что я могу, и поступать, какъ мнѣ заблагоразсудится. Посовѣтовавъ намъ еще разъ не переходить рѣки вбродъ, онъ простился съ нами и обѣщалъ слѣдовать за нами такъ скоро, какъ только будетъ возможно. Мы отправились въ путь, сопровождаемые троекратными заздравными возгласами остающихся; всѣ они неуклонно надѣялись, что мы скоро вернемся и поможемъ имъ. Я съ своей стороны не могъ раздѣлять этой надежды; я слишкомъ хорошо зналъ, что въ такое позднее время года едва ли мы встрѣтимъ людей въ селеніяхъ; по всѣмъ вѣроятіямъ, они давно уже успѣли отправиться на югъ".
Когда Ниндерманнъ достигъ этого момента своего разсказа, Норосъ принялся разсказывать и сообщилъ слѣдующее: "Мы не стали слѣдовать за всѣми изгибами рѣки, а пошли напрямикъ. Горы были передъ нами, и мы знали, что рѣка протекаетъ въ небольшомъ разстояніи вдоль ихъ. Мы находилисъ теперь на острову, съ одной стороны котораго протекала Дуропьяна. Мы пришли къ рѣкѣ и прошли 7--9 верстъ по берегу ея; передъ самымъ полуднемъ мы сдѣлали привалъ и выпили немного алкоголя, а затѣмъ снова пошли впередъ, пока не пришли къ высокому берегу, гдѣ лежала небольшая лодка; на лодкѣ сидѣла, видная изъ дали еще, куропатка; Ниндерманнъ приложился, выстрѣлилъ, выбилъ у птицы нѣсколько перьевъ изъ хвоста, но такъ слабо ранилъ ее, что она поспѣшно улетѣла. Снова спустились мы къ самому краю, гдѣ легче было идти, нежели по высокому берегу. Не успѣли мы пройдти и двухъ верстъ, какъ пришлось снова взбираться наверхъ для того, чтобы оглядѣться и поискать гдѣ нибудь дичи. Ниндерманнъ, взобравшійся наверхъ раньше меня, закричалъ: "Тамъ олени! подай-ка ружье!" Мы ихъ очень ясно видѣли всего саженяхъ въ 300 отъ насъ, но вся бѣда въ томъ, что не съ подвѣтряной стороны. Ниндерманнъ снялъ тогда свое тяжелое платье, чтобы двигаться съ большей свободою, и поползъ къ животнымъ по снѣгу. Я отдалъ ему патроны и сказалъ: "Смотри, не упусти добычу; этимъ ты можешь еще спасти всѣхъ насъ". А онъ отвѣчалъ: "Сдѣлаю, что могу". У меня тогда глаза были очень воспалены, и видѣлъ я плохо; все же я слѣдилъ за всѣми его движеніями съ напряженнымъ вниманіемъ. Я видѣлъ, какъ онъ подвигался мало-по-малу впередъ и тихо ползъ по снѣгу. Передъ нами было небольшое стадо оленей, головъ въ 12, быть можетъ; одни отрывали траву, другіе стояли на часахъ, а многіе отдыхали, лежа на землѣ. Ниндерманнъ приблизился уже къ нимъ на 100 или 150 саженъ, когда вдругъ одно изъ животныхъ замѣтило его, закричало и тѣмъ смутило всѣхъ остальныхъ; я видѣлъ, какъ Ниндерманнъ вскочилъ на ноги и послалъ вслѣдъ убѣгающимъ животнымъ три пули, въ надеждѣ, что шальная пуля, быть можетъ, и повалитъ одного изъ нихъ.;Но это не удалось ему. Всѣ олени убѣжали. Смущенный и опечаленный, вернулся онъ ко мнѣ. "Видно, не судьба",-- сказалъ онъ: -- "я все сдѣлалъ, что могъ"; такъ намъ и пришлось потерпѣть неудачу. Тогда снова пустились мы въ путь и прошли много, пока, совершенно истощенные, не стали искать убѣжища на ночь. Лучшее мѣсто, которое можно было найдти, находилось подъ высокимъ берегомъ, гдѣ земля обвалилась, и образовалось нѣчто въ родѣ крыши; здѣсь сложили мы небольшой костеръ, зажгли его, выпили алкоголя и тогда уже легли спать. Немного, однако, удалось намъ поспать, такъ какъ было слишкомъ холодно и намъ пришлось всю ночь почти поддерживать огонь, чтобы не замерзнуть". (Этотъ бивуакъ отстоялъ очень недалеко отъ того мѣста, гдѣ впослѣдствіи капитанъ Делонгъ зажегъ свой Послѣдній сигнальный огонь -- всего въ 700--800 саженяхъ отъ остатковъ плоскодонной лодки).
"Намъ приходилось идти, куда вѣтеръ подуетъ, и такимъ-то образомъ, сами не зная какъ, пришли мы куда-то на сѣверо-западъ. Во всякомъ случаѣ этотъ переходъ отклонилъ насъ отъ нашего прямаго пути на столько, что намъ понадобилось цѣлыхъ два дня для того, чтобы добраться до мысочка, находившагося напротивъ того мѣста, гдѣ мы находились въ началѣ бури. Мы продолжали идти впередъ, не смотря на бурю и на сильную мятель съ пескомъ; на слѣдующую ночь мы не нашли на берегу никакого защищеннаго мѣста, такъ что намъ пришлось выкопать себѣ логовище въ снѣжномъ сугробѣ. Работать пришлось надъ этимъ три или четыре часа, такъ какъ копали только руками и корнанными ножами; въ концѣ концовъ, однако, намъ удалось выкопать яму, куда мы оба могли свободно залѣзть. Едва только успѣли мы туда спрятаться, какъ вѣтеръ погналъ снѣгъ и скоро такъ занесъ наше логовище, что намъ пришлось долго проработать, чтобы какъ нибудь вылѣзть изъ своей опочивальни. Тотчасъ же мы отправились въ путь, успѣли только проглотить нѣсколько капель алкоголя; приходилось беречь его елико возможно".
Послѣ чрезвычайно труднаго перехода втеченіе цѣлаго дня по сильной мятели путники были порадованы, вечеромъ 11-го октября, зрѣлищемъ избушки, находившейся въ юго-восточномъ отъ нихъ направленіи (Матвѣй). Они рѣшились провести здѣсь ночь. То былъ обыкновенный срубъ съ очагомъ по срединѣ, гдѣ они и развели тотчасъ же огонь, который поддерживали кольями и досками отъ скамеекъ, устроенныхъ вокругъ всей избы.
"Трудно было намъ оставлять на слѣдующее утро это первое пристанище, встрѣченное нами на нашемъ пути",-- продолжалъ Норосъ. "Мы снова спустились къ рѣкѣ и принуждены были бороться съ сильнымъ противнымъ вѣтромъ, такъ что едва могли подвигаться впередъ; не успѣемъ мы сдѣлать и двухъ шаговъ, какъ останавливаемся, запыхавшись и не будучи въ состояніи пошевельнуть ни однимъ членомъ. Мы готовы уже были предаться полному отчаянію и, вернувшись въ хижину, ожидать, пока смерть не избавитъ насъ отъ всѣхъ нашихъ страданій".
Не смотря ни на что, они мужественно шли впередъ, съ трудомъ передвигая ноги, мучимые голодомъ и отчаивающіеся въ скоромъ утоленіи его. Послѣ полудня они увидали передъ собою какія-то горы и думали, что видятъ у подошвы ихъ какую-то избу, но быть можетъ, то была лишь игра разстроеннаго воображенія; доволько широкій протокъ отдѣлялъ ихъ отъ горъ, но они перешли его въ бродъ, довольные тѣмъ, что вода доходила имъ только до колѣнъ. Счастливо перебравшись на другую сторону, они дѣйствительно нашли тамъ убѣжище, нѣчто въ родѣ "палатки", или круглой, шатрообразной избушки, выстроенной изъ жердей и смазанной снаружи глиной, во избѣжаніе вѣтра и непогоды. Они вошли внутрь, но скоро увидали, что здѣсь будетъ имъ недостаточно защиты, такъ какъ маленькое жилье находилось въ самомъ плачевномъ состояніи. И снова они мужественно пошли дальше и пришли, наконецъ, версты черезъ 2, ко второй небольшой избушкѣ, возлѣ которой торчали изъ снѣга два деревянные креста, повидимому, обозначавшіе мѣста послѣдняго успокоенія туземцевъ.
Здѣсь они пробыли полтора дня, пока не истребили то немно гое изъ съѣстнаго, которое они нашли здѣсь; съѣдено было все до рыбьихъ головы и внутренностей; пища эта была ужасна, а все же несчастные подкрѣпились немного. Они оба были увѣрены, что находятся уже въ Кумакъ-Сурка, а вмѣстѣ съ тѣмъ воображали, что они очень мало уклонились отъ пути, указаннаго имъ на маленькой картѣ капитаномъ Делонгомъ; но такъ какъ они не нашли здѣсь живой души человѣческой, то и пришлось рѣшиться продолжать путь до Аякыта и Булуна. 14-го октября, они снова продолжали свое утомительное путешествіе; вѣтеръ сильно дулъ съ юго-востока и несъ имъ прямо въ лицо и снѣгъ, и песокъ съ такою силою, что глаза едва могли выдерживать. Вслѣдствіе этого имъ удалось въ этотъ день пройдти очень мало, и они были очень рады и благодарны судьбѣ, когда къ вечеру они нашли, наконецъ, убѣжище, въ которомъ могли пріютиться на ночь отъ вѣтра и снѣга. То была престранная трещина въ скалистомъ берегу, въ 2 1/2 ф. въ ширину, 6 ф. высоты и 16 ф. глубины: нѣчто въ родѣ пещеры, имѣвшей второй выходъ на самой вершинѣ береговаго угла. На слѣдующій день, 16-го октября, на завтракъ они имѣли только настой какой-то травы и нѣсколько кусочковъ тюленьей шкуры, отрѣзанныхъ ими отъ своихъ штановъ; не смотря на страшно холодный, рѣжущій лицо юго-восточный вѣтеръ, они, все-таки, снова пустились въ дорогу. Они переходили множество песчаныхъ отмелей и небольшихъ замерзшихъ протоковъ и только вечеромъ достигли настоящей Лены, невдалекѣ отъ высокихъ горъ, поднимающихся на западномъ берегу рѣки; на одной изъ этихъ горъ находится теперь могила всего отряда Делонга. Въ надеждѣ, что на холмистомъ западномъ берегу они скорѣе встрѣтятъ дичь, они перешли черезъ рѣку; но тотчасъ же имъ пришлось разочароваться въ своихъ ожиданіяхъ, такъ что на слѣдующее же утро, проведя самую ужасную, полную страданій ночь въ какой-то щели, они перебрались снова на другую сторону Лены. Для нихъ было истиннымъ счастьемъ, что теперь, по крайней мѣрѣ, всѣ протоки и рѣки были замерзшіе, такъ что они могли переходить ихъ, не замочивши ногъ. Подъ защитою высокаго берега провели они слѣдующую ночь, которая была не менѣе мучительна, нежели предъидущія, такъ какъ у нихъ не было дровъ для костра. Послѣ завтрака, состоявшаго опять изъ травянаго настоя и нѣсколькихъ кусочковъ тюленьей кожи, 19-го октября, они снова пустились въ путь; но тутъ они были уже до такой степени слабы, что прошли впередъ въ этотъ день очень немного. "Каждыя пять минутъ",-- говоритъ Ниндерманнъ,-- "намъ приходилось ложиться на снѣгъ, чтобы отдохнуть немного, такъ что мы едва подвигались впередъ". Ноги ихъ совершенно отказывались служить имъ, но они все еще не сдавались; что бы ни случилось, они хотѣли сдержать свое обѣщаніе,-- "когда они не будутъ болѣе въ состояніи идти, ползти ползкомъ, пока не настигнетъ ихъ смерть". Къ счастію, помощь была близка, а они этого и не ожидали. Пора было ей явиться, такъ какъ тотъ фактъ, что при такомъ невыносимомъ холодѣ они могли совершенно голодные пройдти такое большое разстояніе,-- можетъ быть признанъ сверхъестественнымъ. Разстояніе отъ того мѣста, гдѣ они оставили Делонга, до остатковъ плоскодонной лодки составляетъ 22 версты; оттуда до Матвѣя по прямому пути отъ 25 до 27 верстъ, но здѣсь они сдѣлали крюкъ почти въ 50 верстъ; разстояніе отъ Матвѣя до Булкура опредѣляется оффиціально въ 110 верстъ, тамъ что всего они сдѣлали около 200 верстъ! Да какъ еще сдѣлали! Никакое описаніе не въ состояніи передать тѣ трудности и страданія, которыя сопровождали каждый ихъ шагъ на этомъ пути! Отъ Булкура до Кумакъ-Сурка, извѣстнаго всѣмъ поселенія, куда они должны были отправиться въ силу приказа капитана, оставалось имъ сдѣлать еще цѣлыхъ 50 верстъ.
Когда они вечеромъ, 19-го октября, тихо подвигались поберегу рѣки, Норосъ отошелъ немного впередъ отъ своего спутника и вдругъ замѣтилъ на мысочкѣ, образуемомъ однимъ изъ изгибовъ рѣки, квадратную избушку, которая помѣщалась въ промежуткѣ между двумя высокими горами на западномъ берегу рѣки; подойдя поближе, онъ увидалъ еще двѣ постройки на подобіе палатокъ, обмазанныхъ снаружи глиною. Это-то и было поселеніе Булкуръ.
Собравши послѣднія силы, поспѣшили оба путника къ хижинамъ, радостные и благодарные за то, что нашли, наконецъ, хоть и не Богъ знаетъ что, а все же убѣжище на ночь. Но въ томъ-то и дѣло, что тутъ было нѣчто большее, такъ какъ въ одной изъ хижинъ, служившей чѣмъ-то въ родѣ кладовой, они нашли отъ 10 до 15 ф. сушеной рыбы. Что за бѣда, что вся эта рыба была покрыта плѣсенью? Они могли, по крайней мѣрѣ, утолить свой голодъ. Цѣлыхъ три дня пробыли путники въ этомъ мѣстѣ, принятомъ ими за Аякытъ. Утромъ, 22-го октября, они собрались было снова въ путь, чтобы направиться въ Булунъ; но, когда они начали приготовляться къ дальнѣйшему походу, вдругъ почувствовали себя до такой степени слабыми, что поневолѣ пришлось отложить всякое попеченіе о дальнѣйшемъ путешествіи. Сидя и лежа, они не ощущали этой слабости и замѣтили, что не могутъ передвигать ноги, только тогда, когда поднялись на ноги и прошли нѣсколько шаговъ. Вслѣдствіе этого рѣшено было пробыть здѣсь еще одинъ день; это-то и было для нихъ счастьемъ. Когда около полудня они занимались варкою себѣ обѣда, вдругъ до ушей ихъ донесся какой-то шумъ извнѣ, который, по ихъ словамъ, "походилъ на шумъ, производимый крыльями цѣлаго стада гусей". Ниндерманнъ, сидѣвшій такъ, что могъ видѣть въ дверную щель, сказалъ: "Это олени". Съ этими словами онъ схватилъ ружье и осторожно подкрался къ двери, какъ вдругъ эта послѣдняя распахнулась настежь и на порогѣ ея появился тунгусъ; при видѣ ружья, находившагося въ рукахъ у Ниндерманна, онъ въ испугѣ упалъ на колѣна, поднялъ вверхъ руки и, видимо, молилъ пощадить его жизнь. Оба они старались жестами успокоить его, а Ниндерманнъ, для того, чтобы доказать, что онъ не желаетъ нанести ему вреда, бросилъ ружье въ уголъ; долго, однако, бѣдняга не могъ отдѣлаться отъ обуявшаго его страха. Наконецъ, онъ рѣшился, впрочемъ, привязать своихъ оленей у хижины и войдти въ нее; Норосъ разсказывалъ далѣе: "Онъ началъ говорить намъ что-то, но мы не понимали ровно ничего изъ того, что онъ говорилъ, и старались лишь дать ему какъ нибудь понять, что мы желаемъ попасть въ Булунъ; мы до такой степени были рады, увидавъ его, что охотно бы прижали его къ сердцу и разцѣловали, такъ какъ мы понимали и знали, что самая ужасная часть пути оставлена нами позади. Мы старались выяснить ему, что у насъ было еще нѣсколько товарищей, оставшихся тамъ, далеко на сѣверѣ, но онъ не понималъ ни слова. Онъ осматривалъ и ощупывалъ одежду Ниндерманна, а затѣмъ вышелъ вонъ, но тотчасъ же вернулся и подалъ ему оленью шкуру и пару сапоговъ изъ оленьей же шкуры; при этомъ онъ дѣлалъ всевозможные знаки, которые должны были выражать, что теперь онъ сейчасъ насъ оставитъ, но скоро возвратится снова къ намъ. Онъ держалъ все три пальца надъ головою, и мы полагали, что онъ желаетъ выразить этимъ три дня".
Нидерманнъ не хотѣлъ отпускать этого человѣка, тогда какъ Норосъ совѣтовалъ дать ему полный просторъ дѣйствовать, какъ онъ хочетъ,-- тѣмъ болѣе, что онъ успѣлъ уже высказать имъ несомнѣнныя доказательства своего благорасположенія и что, если онъ ихъ обманетъ, то стоитъ лишь идти по его слѣду и затѣмъ разъискать его. Такимъ образомъ проводили они его и смотрѣли, какъ онъ запрягалъ своихъ четырехъ оленей; только потомъ они узнали, что двухъ оленей онъ пригналъ сюда, чтобы захватить отсюда сани, оставленныя имъ здѣсь нѣсколько дней тому назадъ и употребленныя пришельцами въ качествѣ топлива по невѣдѣнію.
Стоя въ дверяхъ избы, смотрѣли они нѣкоторое время вслѣдъ тунгусу, мчавшемуся, сломя голову, по снѣжнымъ сугробамъ, а затѣмъ снова вошли въ избу ожидать, что пошлетъ имъ судьба; такъ терпѣливо ожидали они до наступленія темноты, но затѣмъ стали безпокоиться и сомнѣваться въ возвращеніи тунгуса. "Какъ глупо было отпускать его",-- повторялъ Ниндерманнъ.
"Наступила ночь, и мы начали уже ѣсть нашу рыбную похлебку",-- разсказывалъ Норосъ,-- "когда мы услыхали, что нѣсколько саней поднимаются къ намъ наверхъ, и мы выскочивъ изъ избы, увидали нашего тунгуса, остановившагося вмѣстѣ съ двумя другими туземцами и пятью оленьими упряжками у избы. Нагруженный одеждами и сапогами изъ оленьихъ шкуръ, а главное значительнымъ количествомъ мерзлой рыбы, явился къ намъ нашъ новый другъ; мы поздоровались съ нимъ съ радостью и тотчасъ же принялись уничтожать принесенную имъ рыбу, а онъ, между тѣмъ, бралъ всѣ наши вещи и укладывалъ ихъ на свои сани; наконецъ, мы надѣли дахи и сапоги и отправились въ путь, когда было около полуночи. Проѣхавъ верстъ 20, мы подъѣхали къ двумъ юртамъ, возлѣ которыхъ стояло очень много саней, но нигдѣ не было видно оленей. Туземцы тотчасъ же занялись нами, вымыли намъ лица и руки, и благодаря этому, мы снова стали походить на людей. Большой котелъ съ олениной стоялъ на огнѣ и скоро намъ было предложено при помощи самыхъ дружественныхъ жестовъ и знаковъ принять участіе въ общей трапезѣ. Утоливъ свой голодъ, мы должны были попробовать и чаю; затѣмъ на полъ разостлали нѣсколько оленьихъ шкуръ и всѣ улеглись спать. То была первая покойная ночь, проведенная нами со времена оставленія нами капитана".
Туземецъ привезъ ихъ въ ставку путешествующихъ тунгусовъ, направлявшихся въ Кумакъ-Сурка изъ лѣтняго мѣстопребыванія своего, расположеннаго нѣсколько далѣе на сѣверъ; караванъ состоялъ изъ семи мужчинъ и трехъ женщинъ, ѣхавшихъ на 30 саняхъ и 75 оленяхъ. Около двухъ дней ѣхали Ниндерманнъ и Норосъ съ этими людьми, и только 24-го октября, около 4 ч. по полудни, прибыли они въ Кумакъ-Сурка, гдѣ ихъ приняли чрезвычайно радушно и заботливо. Дорогою, скоро послѣ оставленія ставки, одинъ изъ туземцевъ, котораго остальные называли Алексѣемъ, свелъ Ниндерманна на холмъ и, указывая на горы острова Столбоваго, спросилъ, не тамъ ли остались его товарищи; Ниндерманнъ отвѣчалъ "да" и старался, какъ только могъ, убѣдительно втолковать этому человѣку, чтобы всѣ они ѣхали тотчасъ же туда и свезли голодающимъ съѣстныхъ припасовъ. Не смотря на его усилія, тунгусъ ничего, однако, не понялъ; онъ спокойно продолжалъ путь вмѣстѣ съ остальными. Вечеромъ, въ день прибытія въ Кумакъ-Сурка, приготовленіе пищи для такого значительнаго числа людей, а также устройство наръ заняло столько времени, что Ниндерманну рѣшительно не представилось ни одной удобной минуты для того, чтобы навести снова ихъ мысли на заботившій его самого вопросъ, лежавшій у него тяжелымъ камнемъ на сердцѣ. Когда на утро слѣдующаго дня всѣ отдохнули и затѣмъ плотно позавтракали, онъ счелъ эту минуту совершенно подходящею для разговора. Одинъ изъ туземцевъ принесъ ему небольшую модель якутской лодки, которую они называли испорченнымъ русскимъ словомъ "парахутъ", и все спрашивалъ, похожъ ли ихъ "парахутъ" на этотъ; при помощи нѣсколькихъ палочекъ, изображавшихъ на этотъ разъ мачты, Ниндерманнъ пояснилъ внимательно слушавшимъ его туземцамъ, что его судно было бригомъ и обладало паровымъ винтомъ; невидимому, они прекрасно все это поняли и затѣмъ стали справляться, какъ и гдѣ погибло судно.
Показывая на сѣверъ, Ниндерманнъ сначала пояснилъ имъ, что это случилось далеко, далеко въ этомъ направленіи, затѣмъ взялъ два куска льду, поставилъ маленькую лодку между ними и показалъ имъ, какъ корабль былъ затертъ, раздавленъ и пошелъ ко дну; ободренный участіемъ и сочувствіемъ своихъ слушателей, а также и тѣмъ вниманіемъ и интересомъ, съ которымъ они слѣдили за каждымъ его движеніемъ, онъ вырѣзалъ для того, чтобы яснѣе представить злополучную судьбу потерпѣвшихъ кораблекрушеніе, еще три маленькія лодки и насажалъ въ нихъ въ качествѣ экипажа щепочекъ; при помощи всего этого онъ началъ, какъ умѣлъ, представлять своимъ слушателямъ, какъ они прошли огромныя пространства то по льду, то по водѣ съ санями, собаками и лодками и какъ, наконецъ, они достигли материка; дойдя до этого момента своего разсказа, онъ нарисовалъ на лоскуткѣ бумаги очертанія берега и свою лодку и объяснилъ, какимъ образомъ они совершили свою высадку; нарисовавъ затѣмъ теченіе рѣки со всѣми ея безчисленными рукавами, онъ показалъ имъ путь отряда по восточному ея берегу на югъ и обозначилъ при этомъ всѣ пункты, гдѣ имъ попадались хижины и гдѣ они останавливались лагеремъ; количество ночлеговъ онъ показывалъ на пальцахъ, а число дневныхъ переходовъ тѣмъ, что приклонялъ головѣ и закрывалъ глаза, дѣлая видъ, что спитъ. Съ невѣроятными усиліями тщился онъ разъяснить имъ, что капитанъ послалъ его за пищею, платьемъ и оленями и затѣмъ, чтобы какъ нибудь перевезти его и весь отрядъ въ какое нибудь ближайшее селеніе, такъ какъ всѣ они въ настоящую минуту умираютъ съ голода и слишкомъ слабы для того, чтобы идти пѣшкомъ; онъ сообщилъ имъ, что съ той поры, какъ онъ оставилъ своихъ товарищей, прошло уже 16 дней и что еще за два дня до его ухода у нихъ нечего было ѣсть.
Къ сожалѣнію, всѣ его старанія объясниться съ добродушными дикарями и такимъ путемъ добыть откуда нибудь помощь капитану и его отряду остались совершенно тщетными, такъ какъ, хотя иногда ему и казалось, что они его, наконецъ, вполнѣ поняли, въ слѣдующую же минуту ему становилось яснымъ, что они не поняли ни одного слова изъ всего, что онъ имъ разсказывалъ. Тѣмъ не менѣе, онъ не терялъ надежды и цѣлый день только и дѣлалъ, что знаками и жестами, а то и при помощи рисунковъ старался объяснить имъ печальное положеніе потерпѣвшихъ кораблекрушеніе товарищей, но и это не повело ни къ чему. На слѣдующій день принялся онъ опять за то же и придумывалъ все новыя средства для того, чтобы дать имъ хотя какое нибудь потятіе о томъ, что было до такой степени необходимо и чего онъ не могъ предпринять безъ посторонней помощи. Ему какъ-то не пришло въ голову послать ихъ однихъ навстрѣчу капитану, такъ какъ ему все хотѣлось, чтобы они привезли съ собою спасеніе для несчастныхъ, причемъ онъ хотѣлъ самъ подумать обо всемъ и пуститься вмѣстѣ съ ними въ путь, хотя въ настоящемъ своемъ положеніи, изнуренный долгимъ голодомъ, непосильными трудами и неотвязною диссентеріею, и не былъ особенно способенъ идти на новыя лишенія, труды и опасности. И на слѣдующій день достигъ онъ все дого же результата, что и раньше: снова разъ ему показалось, что его, наконецъ, поняли, но черезъ минуту уже пришлось ему снова прійдти къ заключенію, что слушатели ровно ничего не поняли изъ его разсказовъ; они вздыхали и глядѣли на него съ сожалѣніемъ и полнымъ сочувствіемъ къ его горю, когда онъ передавалъ имъ о страданіяхъ и о печальномъ положеніи оставшихся въ устьяхъ Лены людей, но лишь только онъ переходилъ къ тому, что надо тотчасъ же спѣшить на помощь къ этимъ несчастнымъ, они снова глядѣли на него съ полнымъ равнодушіемъ. Представленіе о товарищахъ, которые, быть можетъ, уже умерли и во всякомъ случаѣ уже близки къ голодной смерти, не давало ему нг минуты покоя и щемило ему сердце; онъ постоянно думалъ о томъ, какъ нетерпѣливо ждутъ его возвращенія, какъ единственной возможности спастись, и эта мысль и сознаніе своего полнаго безсилія, при всей кажущейся возможности столько сдѣлать, такъ сильно вліяли на него, что его изнуренное и изможденное тѣло въ концѣ концовъ было сломлено и здоровье расшаталось. Сильный, мужественный человѣкъ, всегда безъ содроганія глядѣвшій смерти въ глаза и перенесшій столь многое, упалъ гдѣ-то въ углу хижины и зарыдалъ, какъ дитя; его рыданія возбудили сожалѣніе въ старой тунгузкѣ, женѣ хозяина; она оживленно говорила что-то своему мужу, и скоро между присутствовавшими въ избѣ туземцами завязался очень живой разговоръ, по окончаніи котораго одинъ изъ туземцевъ подошелъ къ Ниндерманну, дружественно положилъ ему руку на плечо и обѣщалъ отвезти его на утро въ Булунъ. Въ надеждѣ найдти кого нибудь въ Булунѣ, съ которымъ онъ будетъ въ состояніи объясниться, Ниндерманнъ выразилъ желаніе отправиться туда еще днемъ раньше, и вотъ теперь они вообразили, что онъ плачетъ и горюетъ именно изъ-за желанія скорѣе попасть въ это поселеніе.
Когда на другое утро онъ снова сталъ просить ихъ свезти его къ "начальнику" въ Булунъ, они заявили ему, что послали уже къ "начальнику" и теперь ожидаютъ его прибытія. Прошелъ день; вечеромъ вошелъ въ избу русскій ссыльный, по имени Кузьма, который, какъ показалось Ниндерманну, на вопросъ, не онъ ли начальникъ, отвѣчалъ"да". Кузьма спросилъ: "пароходъ "Жаннетта"? и Ниндерманнъ съ своей стороны отвѣтилъ ему утвердительно. Изъ этого вопроса предполагаемаго начальника онъ заключилъ ни больше, ни меньше, какъ что правительство русское предупредило послѣдняго о возможности прибытія "Жаннетты" къ сибирскому берегу и поручило ему вмѣстѣ съ тѣмъ позаботиться объ ея экипажѣ. Вслѣдствіе этого, онъ еще разъ старательно повторилъ свой разсказъ о погибели корабля, о странствованіи по льдамъ и по морю экипажа, поясняя свои слова указаніями на маленькой картѣ и всевозможными знаками, но въ концѣ концовъ снова долженъ былъ разочароваться, такъ какъ Кузьма видимо не понялъ ни слова изъ его разсказа и ни одного знака на его картѣ. Сначала, когда онъ ему разсказывалъ о смерти одного изъ товарищей и о томъ, что теперь ихъ осталось всего лишь одиннадцать, Кузьма кивалъ утвердительно головою и, казалось, понимаетъ все прекрасно, но впослѣдствіи оказалось, что Кузьма все время думалъ о прибывшемъ въ Булунъ отрядѣ Мельвилля, состоявшемъ тоже изъ одиннадцати человѣкъ. Вотъ почему онъ и повторялъ теперь часто: "Капитанъ, да. Два капитанъ, первый капитанъ, второй капитанъ", намекая на инженера Мельвилля и на лейтенанта Данненхауэра, тогда какъ Ниндерманнъ воображалъ, что онъ заявляетъ о томъ, что не можетъ ничего сдѣлать, пока одинъ изъ офицеровъ или изъ матросовъ "Жаннетты" не телеграфируетъ въ Петербургъ и ему не пришлютъ дальнѣйшихъ приказаній, что ему дѣлать. Вслѣдствіе этого Ниндерманнъ написалъ на имя посланника Сѣверо-Американскихъ Штатовъ въ Петербургѣ телеграмму, гдѣ онъ представилъ положеніе дѣлъ и присовокупилъ, что отрядъ капитана нуждается въ немедленной помощи съѣстными припасами и одеждою. Не успѣлъ онъ еще окончить своего писанья, какъ Кузьма схватилъ его и спряталъ за пазуху, собираясь тотчасъ же отправиться въ путь. Ниндерманнъ не ожидалъ отъ всего этого ничего путнаго; онъ воображалъ, что говорилъ съ начальникомъ Булуна, а этотъ, по его мнѣнію, долженъ знать, что надо дѣлать съ телеграммой, но ровно черезъ два дня Кузьма явился въ Ермолаевѣ къ Мельвиллю и передалъ ему депешу Ниндерманна. Изъ Кумакъ-Сурка путниковъ препроводили, согласно обѣщанію, въ Булунъ, лежащій верстахъ въ 100 южнѣе; сюда они прибыли 29-го октября. Едва только начальникъ поселенія узналъ о ихъ прибытіи, какъ пригласилъ ихъ къ себѣ и оставилъ ихъ ночевать у себя. На слѣдующій день ихъ перевели, однако, въ домъ дьячка, такого человѣка, который, повидимому, никогда и не слыхивалъ объ обязанности приходить на помощь пострадавшимъ; черезъ два дня онъ отправилъ обоихъ спасшихся въ хижину одного туземца, у котораго они одинаково были приняты не особенно радушно. Такимъ-то образомъ они узнали жителей Булуна съ самой непривлекательной стороны, и пребываніе ихъ въ этомъ поселеніи сдѣлалось болѣе сноснымъ лишь со 2-го ноября, когда туда прибылъ Мельвилль и заставилъ этихъ людей лучше относиться къ спасшимся и главное -- давать имъ лучшую пищу. Черезъ нѣсколько дней прибылъ и лейтенантъ Данненхауэръ съ остальными людьми изъ отряда Мельвилля, а этотъ послѣдній, едва только узналъ о прибытіи Нороса и Ниндерманна, тотчасъ же отправился въ путь; къ сожалѣнію, было уже поздно прійдти на помощь Делонгу и его людямъ.
Такова-то, по словамъ Нидерманна и Нороса, послѣдняя глаза печальной исторіи "Жаннетты".