1.
Царский покой. Борис за столом, покрытым бумагами. Бояре, сановники, приближенные (кроме Шуйского). Около стола Семен Годунов.
Семен Годунов: Государь, мать Димитрия, царица инокиня Марфа, что по твоему указу во дворец привезена, ждет тебя в своем молитвенном покое.
Борис: Хорошо. (Молчание). Ты слышал вести. Что ты скажешь?
Семен: Неладно, царь.
Борис: Безумные, бессмысленные вести. Но это так. Неведомый обманщик, дерзкий вор, под именем Димитрия идет на нас войною с шляхтою литовской. Кто он, сей чудный самозванец? Нам презирать его нельзя. Он именем ужасным ополчен. Пока мы перед всеми его не обличим, -- он будет Димитрием спасенным в глазах толпы. Не должно медлить. (Встает). Ему достойную мы встречу приготовим. Сегодня же отправить Салтыкова Туренину на помощь и сказать, чтобы живым иль мертвым на Москву доставлен был тот дерзкий вор. А вдовая царица Марфа даст крестное перед народом целованье, что сын ее, царевич, во гробе спит. (Идет к двери). Останьтеся, бояре, с царицею не долгая беседа. (Уходит).
Воротынский (затворяя за царем дверь, про себя): Дай Бог, чтоб миром кончилась она.
Из других дверей появляется Шуйский, кланяется боярам и отходит в сторону с Воротынским.
Шуйский (Воротынскому): Где государь?
Воротынский: Пошел к царице Марфе. Заставить хочет он ее дать клятву пред народом, что мертв царевич.
Шуйский: Умен. Да только тщетно все. Димитрий жив: воскрес в народе он. Сам и не сам. Неуловим, как тень. И ни убийц к нему не подослать, ни пушками его не уничтожить.
2.
Дальний покой во дворце. Инокиня Марфа перед образницей, у аналоя, читает псалом. Входит Борис, останавливается. Марфа продолжает чтение некоторое время, кончив -- закрывает книгу, оборачивается.
Борис (с поклолном): Царица Мария Феодоровна, бью челом.
Марфа: Царица по указу твоему пострижена. Здесь инокиня Марфа.
Борис: Обет не умаляет званья твоего. Я пред тобой благоговею как и ране.
Марфа: Благодарю.
Борис: Царица, до тебя уж весть дошла...
Марфа: Что сын мой отыскался? Дошла, дошла. Когда Димитрия увижу я?
Борис: Царица, что ты? Сама ты знаешь, что сын твой...
Марфа (живо): Зарезан в Угличе? Зарезан, ты сказал? Но я тогда лишилась чувств. Царевича я мертвым не видала.
Борис: Его весь Углич видел мертвым.
Марфа: Я -- не видала. На панихиде слезы мне глаза мрачили... И был ли то мой сын, или другой...
Борис (сдерживаясь): Другой?
Марфа: Пути Господни неисповедимы. Убитый отрок -- был ли он мой сын? А ежели царевич (пристально смотрит на Бориса) от руки твоей чудесно спасся?
Борис: Ужель ты вправду веришь, что жив твой сын? Скажи тогда, как спасся он? Кем был из Углича похищен? И где доселе скрывался?
Марфа: Я боле не промолвлю слова. Да совершится праведный Господний суд. В народе говорят: Димитрий идет с войсками ныне на Москву. Мне сказаны его приметы. И ведай, царь Борис: когда его увижу, -- за сына моего я перед всей землей его торжественно признаю и клятву дам...
Борис: Безумная. Волчица. Берегися.
Марфа: Не пыткой ли грозишь. Все пытки злейшие я от тебя перенесла давно, и новых не страшусь. (Стоит перед ним во весь рост, вытянув руку вперед, как бы в забытьи). Пытай, казни. Он, мститель, близко, близко. Вот открываются пред ним Кремлевские ворота... Победные блистают стяги... Я слышу плеск народный. Димитрий, сын мой -- царь. А ты... отяготела над тобой десница Божья...
Стоит, не сводя с него глаз. Взор Бориса тоже как бы прикован к ней. Он медленно отступает к двери, пока дверь не открывается.
Марфа (одна): Ушел... и в сердце жало жгучее уносит...
Прости, мой сын, что именем твоим
Я буду звать безвестного бродягу.
Чтоб отомстить злодею твоему,
На твой престол он должен сесть...
Ты ж, для венца рожденный,
Лежишь во тьме и холоде.
Не время твои пресекло дни...
Ты мог бы жить, но ты убит,
Убит мой сын, убит, убит мой Дмитрий. (Плачет).
3.
Тот же покой Бориса. Бояре в ожидании царя, переговариваются вполголоса. Шуйский и Воротынский продолжают в стороне беседу.
Шуйский: Царь все нейдет. Я чаю, нелегко заставить мать служить убийце сына. Воротынский: Нет, не умен. Сам гибели своей спешит навстречу: что бы ни сказала царица Марфа, все ее слова -- ему как яд смертельный...
Семен Годунов: Царь идет.
Входит Борис. Он бледен, со странным, то пустым, то вдруг загорающимся взором. Тяжело садится в кресло. Несколько мгновений молчит. Потом медленно, как будто про себя, начинает.
Борис: Прошла пора медленья. Сдержать народ лишь строгостию можно неусыпной. Так думал Иоанн, смиритель бурь, разумный самодержец. Да, милости не чувствует народ. Твори добро -- не скажет он спасибо. Грабь и казни -- тебе не будет хуже. (Задумывается. К Шуйскому): Что, боярин, не утихают толки? Прямо говори.
Шуйский: Нет, государь. Уж и не знаешь, кого хватать. Повсюду та же песня: хотел, де, царь Борис царевича известь, но Божьим чудом спасся он и скоро будет.
Борис (порывисто поднимается): Рвать им языки. Не тем ли устрашить меня хотят, что много их? Хотя бы сотни тысяч, всех молчать заставлю, всех перед собой смирю. Зовут меня царем Иваном? Так я ж не в шутку им его напомню. Меня винят упорно, так я ж упорно буду их казнить. Увидим, кто устанет прежде.
Поворачивается и уходит, среди гробового молчания. Все неподвижно замерли. После мгновения тишины:
Шуйский: Так я и знал. Пощады никому. Казнь кличет казнь...
И чтоб кровь первых не лилася даром,
Топор все вновь подъемлется к ударам.