Прямо изъ мастерской, Дженни чуть не бѣгомъ направилась черезъ дровяной дворъ и вмѣсто того, чтобы идти домой, свернула въ сторону въ такую грязную улицу, которая кишѣла страшно замазанными, худосочными дѣтьми всѣхъ половъ и возрастовъ. Къ тому дому, куда она направлялась, надо было протискаться сквозь сплошную стѣну грязныхъ ребятишекъ; но Дженни уже привыкла и храбро шла впередъ, пока не остановилась передъ группой, примостившейся на первой площадкѣ лѣстницы: то была дѣвушка, машинально коловшая полѣно, несмотря на то, что на колѣняхъ у нея лежалъ такой же худосочный малютка, какъ и всѣ, ему подобные, а за спину цѣплялся двухлѣтній мальчишка.
-- Что, Пенни? Вышла поджидать его домой?-- спросила ее Дженни.
-- Ахъ, миссъ Снаудонъ, это вы?-- воскликнула Пенни Юэттъ, утерявшая прелесть юности, но зато сохранившая дѣвически-миніатюрный, хрупкій видъ. Стыдливо запахивая на груди платье, раскрытое для большаго удобства малютки, Пенни смотрѣла на свою нежданную гостью, видимо смущенная яркостью своего наряда. Очевидно, она нарочно принарядилась: прическа у нея имѣла праздничный видъ, вокругъ ворота красовался кружевной воротникъ съ претензіей на изящество; но лицо ея было увядшее, безцвѣтное и выдавало тревожную, тяжелую жизнь, а на щекѣ весьма замѣтно красовалось пятно, оставленное грязными пальчиками ребенка,-- и это явно указывало на тотъ немаловажный фактъ, что Пенни передъ тѣмъ только-что тщательно умылась.
-- Сегодня я къ вамъ на минутку, мимоходомъ,-- проговорила Дженни.
-- Нѣтъ, нѣтъ; хоть на минуточку зайдите!-- просила Пенни и поспѣшно пошла впередъ.
За три года своей супружеской жизни, по примѣру всѣхъ имъ подобныхъ, чета Юэттовъ разъ семь уже успѣла перемѣнять свое мѣсто жительства, что обусловливалось вдобавокъ нетрезвостью почтенной миссъ Кэнди.
-- Ну, Дженни, пойдемъ домой!-- обратилась мать въ валявшемуся на площадкѣ сыну и наслѣднику имени Юэттовъ.-- Стоитъ ли тебя мыть и оттирать, если ты валяешься въ грязи? Не могу я добиться, чтобъ они ходили опрятно, какъ ни бьюсь! Право, м-съ Снаудонъ!
-- Вы куда-нибудь собираетесь?-- спросила Дженни.
Пенни покраснѣла.
-- Я это только для того, чтобы онъ былъ доволенъ... Я думала, что это ему можетъ быть пріятно... Онъ обѣщалъ мнѣ, что сегодня будетъ дома...
-- Какъ? Развѣ онъ до сихъ поръ еще не возвращался? Съ того дня, какъ я у васъ была въ послѣдній разъ?
-- Миссъ Дженнъ! Право, я все, все дѣлала, какъ вы меня учили. И не лѣнилась все держать почище; и не придиралась къ Бобу и (видите, какъ у насъ теперь чисто?) всю грязь скребла и мыла... Но все напрасно! Онъ такъ и рвется изъ дому, къ своимъ пріятелямъ и въ тѣмъ дѣвчонкамъ, съ которыми кутятъ. Если-бъ вы только знали, какъ тяжело сидѣть тутъ одной. Такъ бы куда-нибудь сбѣжала, пошла бы поработать,-- дѣтей нельзя оставить, ихъ вѣдь не бросишь на произволъ судьбы!.. О, какъ я рада, что вы къ намъ заглянули!..
Дженни растерянно смотрѣла на нее. Такъ часто и такъ разнообразно приходилось ей уже воздѣйствовать на несчастныя стороны характера бѣдной женщины, что теперь она больше ужъ не знала, чѣмъ ее ободрить и чѣмъ утѣшить. Какъ это ни странно, но за послѣднее время роли перемѣнились: Дженни, хоть и была моложе Пенни годами, но поступала какъ старшая изъ двухъ, какъ болѣе опытная и серьезная.
-- Я знаю, знаю, что меня ждетъ въ концѣ концовъ!-- въ отчаяніи восклицала Пенни.-- То же, что теперь съ матерью творится. Да и не съ ней съ одной, а со всѣми, кому тошно приходитъ. Всѣ бѣгутъ въ трактиръ, чтобы забыться, чтобы уйти отъ своей горемычной жизни,-- и сидятъ тамъ весь вечеръ, всю ночь напролетъ, пока не зальютъ свое горе виномъ. Ну и пусть! Можетъ быть, онъ тогда пожалѣетъ меня...
-- Пеннилофъ! Не смѣйте такъ говорить!-- сурово остановила ее Дженни.-- Если вы не перестанете, я лучше уйду. Прощайте!-- и она рѣшительно пошла къ дверямъ.
-- Миссъ Снаудонъ!
Дженни оглянулась и на мигъ сдѣлала шутя строгое лицо, но тотчасъ же разсмѣялась веселымъ смѣхомъ, который своими звонкими раскатами оживилъ всю каморку. И не одинъ только смѣхъ, но и слова утѣшенія и ласки,-- слова, придающія удрученному человѣку бодрость и упованіе на будущее, нашлись у нея для бѣдной, растерявшейся женщины. Пылкихъ надеждъ они не поднимали въ ея сердцѣ, но зато такъ освѣжали ей душу, такъ ее ободряли, что она думала потомъ каждый разъ, по уходѣ своего юнаго друга:
-- Мнѣ все бы ни почемъ! Только бы постараться не такъ распускать себя... пока она къ намъ хоть изрѣдка заходитъ.
Торопливо прошла Дженни напроломъ въ толпѣ ребятишекъ. Она имѣла полное основаніе спѣшить: по середамъ къ нимъ обыкновенно приходилъ гость, который съ дѣдушкой Снаудономъ велъ самыя продолжительныя и самыя интересныя бесѣды, какія только ей приходилось когда-либо слышать. Но впотьмахъ, у дверей, кто-то ее окликнулъ.
-- А! Вотъ и она!
Говорившій, сѣдой, но еще бодрый старикъ, былъ ей такъ же незнакомъ, какъ и его голосъ. Но не долго пришлось Дженни съ нимъ говорить, любуясь его дорогимъ платьемъ и золотой массивной цѣпочкой: онъ вскорѣ заторопилъ дѣдушку идти куда-то.
-- Ты помнишь м-ра Персиваля, Дженни?-- спросилъ Снаудонъ, указывая на гостя, и она припомнила, что тотъ приходитъ уже не разъ и, повидимому, говорилъ все о какихъ-то дѣлахъ.
-- Пойдемте поскорѣй, какъ бы не опоздать!-- повторялъ м-ръ Персиваль.
Дженни была такъ смущена и озадачена тѣмъ, что встрѣтила гостя,-- только не того, котораго ждала,-- что даже не сразу почувствовала досаду на отсутствіе того, другого. Проводивъ дѣда, она забѣжала на минуту къ Біасамъ.
Тамъ ее странно поразила тишина въ такой часъ, когда обыкновенно супругъ возвращался съ работы и поднималъ въ домѣ что называется "дымъ столбомъ", заражая своимъ весельемъ всю свою семью. Малютка (понятно, не прежній, а новый) лежалъ въ корзинкѣ около матери и, повидимому, былъ погруженъ въ крѣпкій сонъ; старшій сынъ возсѣдалъ важно на высокомъ креслецѣ и дѣловито постукивалъ кубиками по столу. Сама Бесси даже не оглянулась.
-- Что это? М-ръ Біасъ запоздалъ?-- спросила Дженни, чуя что-то неладное.
-- Онъ гдѣ-нибудь тутъ же, дома,-- равнодушнымъ, безцвѣтнымъ голосомъ проронила Бесси.
-- Голубушка!-- воскликнула Дженни, тотчасъ же уразумѣвъ, что повторились обстоятельства, не напоминавшія о себѣ вотъ уже полгода.-- Но что случилось?
-- Негодяй онъ! Если ему все равно,-- ну, и пусть; я брошу его и уйду.
Дженни попробовала ее разспросить и успокоить, но Бесси ничего и слышать не хотѣла:
-- Говорю вамъ: онъ сущій негодяй!-- горячилась она:-- взялъ да и порѣзалъ себѣ лицо бритвой. Говоритъ: "ребята" и безъ того порядочная обуза, а тѣмъ болѣе мои! А? какъ вамъ понравится?
-- Развѣ малютка опять кричала и мѣшала ему спать?-- участливо освѣдомилась Дженни.
-- Еще бы! Конечно, она даже имѣетъ полное право такъ кричать! Но это еще не все: онъ заворчалъ, что завтракъ поданъ не во-время; онъ сказалъ, что у насъ съ тѣхъ поръ, какъ явились дѣти, въ домѣ не стало ни тишины, ни порядка; онъ объявилъ, что я въ грошъ его не ставлю, а люблю только "крошку" и Эрнеста. Наконецъ, онъ раскричался, какъ сущее животное, и ушелъ... О, Боже мой, до чего я его ненавижу!..
-- А вотъ -- ни чуточки!-- попробовала гостья пошутить.
-- Да, не-на-вижу! Можете ему такъ и передать!
-- Прекрасно. Сейчасъ пойду и передамъ.
Дженни побѣжала наверхъ и постучалась. Откликнулся голосъ Біаса:
-- Войдите!
-- Не зажечь ли вамъ лампу, м-ръ Біасъ?
-- Нѣтъ, благодарю.
-- М-ръ Біасъ! М-съ Біасъ просила меня вамъ передать, что она васъ ненавидитъ.
-- Ну, и прекрасно! Передайте ей, что мнѣ это давнымъ-давно извѣстно, и что я ухожу... повеселиться!
Дженни сбѣжала внизъ къ раздраженной Бесси:
-- М-съ Біасъ! М-ръ Біасъ говоритъ, что ему ваша ненависть давно извѣстна, и что онъ пойдетъ повеселиться.
Но Бесси молчала.
-- Что мнѣ передать въ отвѣтъ м-ру Біасу?
-- Передайте ему: если онъ только посмѣетъ выйти изъ дому, я сейчасъ иду къ матери и разскажу, что онъ со мной дѣлаетъ... разскажу все, какъ есть!
На это Дженни получила отъ Біаса такой отвѣтъ:
-- Передайте ей, что ей въ сущности, должно быть, все равно, дома я или нѣтъ, и скажите, что она жестоко поступаетъ съ мужемъ.-- Въ заключеніе, впотемкахъ послышался какой-то подозрительный звукъ и Дженни, передавая Бесси слова ея мужа, сочла себя въ правѣ прибавить, что м-ръ Біасъ, кажется, заливается слезами. Бесси всхлипнула уже вполнѣ опредѣленно, не скрываясь.
-- И я тоже!-- объявила она сквозь слезы.-- Такъ ему и передайте!
-- М-ръ Біасъ!-- окликнула Дженни разстроеннаго супруга:-- м-съ Біасъ плачетъ; такъ не лучше ли вамъ сойти внизъ?
Въ потемкахъ послышалось движеніе. Дженни отошла въ сторонку и, удостовѣрившись, что м-ръ Біасъ дѣйствительно вошелъ въ кухню, пошла къ себѣ домой, на радости напѣвая какую-то пѣсенку: теперь она могла быть спокойна, что все благополучно обойдется. Но несмотря на такую энергію и находчивость, которыя для ея близкихъ были сущимъ благодѣяніемъ, Дженни по временамъ страдала истеріей, сохранивъ еще съ былого времени какой-то смутный страхъ и душевный трепетъ передъ какими-то грядущими, невѣдомыми бѣдствіями; впрочемъ, здоровье ея поправлялось, а вмѣстѣ съ тѣмъ и приступы этой непріятной болѣзни становились все рѣже и уже почти перестали повторяться. Однако, умственныя ея способности, несмотря на ея природный умъ, какъ бы притупились въ ужасной травлѣ, которую ей пришлось въ дѣтствѣ испытать, и все, что она учила, давалось ей хоть основательно и на всю жизнь, но съ большимъ трудомъ. Высшимъ же духовнымъ наслажденіемъ для Дженни было одержать побѣду въ родѣ только-что приведенной выше и, поэтому, отдавшись своему ликованію, она не слыхала, какъ отворилась дверь и вошелъ Сидней Керквудъ.
-- О, какая жалость! Дѣдушка ушелъ съ однимъ господиномъ.
-- Онъ поздно вернется?
-- Не позже половины одиннадцатаго,-- былъ отвѣтъ.
Сидней съ огорченіемъ оглянулся назадъ, думая, что вернуться домой значило бы преступить обычай многихъ лѣтъ и вдобавокъ идти такъ скоро опять обратно по улицамъ было для него не очень заманчиво; но колебаться было не въ его духѣ.
-- Мнѣ бы хотѣлось, если позволите, посидѣть у васъ хоть немного,-- откровенно проговорилъ онъ...-- Если только я вамъ не помѣшаю.
-- О, пожалуйста! Видите, я шью.
И Дженни снова принялась за работу.
Обыкновенно, бесѣдуя, старикъ Снаудонъ и Сидней съ особымъ удовольствіемъ дымили своими трубками; на этотъ разъ послѣдній воздержался, но несмотря на это чувствовалъ себя замѣчательно хорошо въ привычной, полюбившейся ему обстановкѣ.
Мирную тишину, обыкновенно прерываемую крикомъ малютки м-съ Біасъ, теперь ничто не нарушало; только рука Дженни мѣрно мелькала въ воздухѣ, и Сиднею пріятно было слѣдить за нею.
-- А я сегодня была у Пеннилофъ!-- проговорила Дженни послѣ довольно долгаго молчанія.
-- Да? Ну, какъ же тамъ дѣла: все плохо?
-- М-ръ Керквудъ! Не можете ли вы помочь? Поговорить бы съ Бобомъ, напримѣръ...
-- Вся штука въ томъ, что я боюсь больше напортить, нежели принести пользы.
-- Вы, значитъ, думаете... Но, Боже мой! можетъ быть, я именно такъ и поступаю!-- воскликнула Дженни, опуская руки и глядя на Сиднея глазами, полными тревоги.
-- Нѣтъ, нѣтъ! Я увѣренъ, что вы не можете принести имъ вреда: ваша дружба -- благодѣяніе для бѣдной Пенни. Она скучаетъ по васъ, если долго васъ не видитъ; но Бобъ -- другое дѣло. Прежде онъ поддавался убѣжденіямъ даже въ шутливой формѣ, и соглашался со мною, какъ съ другомъ, до теперь и видъ его, и обхожденье какъ бы говорятъ: -- "Всякъ сверчокъ знай свой шестокъ"... Вотъ если-бъ я былъ пасторомъ въ его околоткѣ...-- онъ запнулся и вдругъ обоимъ до того смѣшно показалось такое смѣлое сопоставленіе, что Дженни весело и заразительна разсмѣялась.
За минувшіе годы Сидней отвыкъ не только смѣяться, но даже улыбаться; но въ послѣднее время на него большое вліяніе имѣло настроеніе тихой, искренней радости, которое вспыхивало иногда въ душѣ у Дженни и, прорываясь наружу, сообщалось окружающимъ. Съ самаго начала ихъ знакомства Снаудонъ и его тихій, сосредоточенный нравъ оказывали благотворное вліяніе на тревожный духъ Сиднея; а Дженни сперва не возбуждала въ немъ ничего, кромѣ того состраданія, какое онъ чувствовалъ нѣкогда, защищая ее отъ дождя и бури, кутая въ свой сюртукъ. Слѣдя за нею почти изо дня въ день, онъ съ удивленіемъ подмѣчалъ, что въ этомъ забитомъ, запуганномъ ребенкѣ кроются врожденные и свойственные всѣмъ счастливымъ дѣтямъ задатки счастья и чисто-дѣтской, беззаботной веселости. Какія муки должна была бѣдная Дженни терпѣть въ душѣ, когда ея чувства попирали безпощадно! Но дни невзгодъ для нея миновали и природа, наконецъ, брала свое. Сидней слишкомъ хорошо узналъ за это время Дженни и ея мельчайшія свойства, чтобы считать ее способной малодушно предаваться только своему личному счастію.
-- Если тысячи бѣдняковъ и угнетенныхъ гибнутъ, подавленныя тяжестью своего неизмѣннаго ярма,-- неужели не слѣдуетъ радоваться, если хоть одному живому существу судьба милостиво улыбнулась?-- думалъ онъ. И ея смѣхъ,-- какъ онъ различенъ отъ постоянной, безпричинной, такъ сказать, чисто-физической веселости, которая царитъ въ супружествѣ Біасовъ!-- Однажды ея дѣдъ высказалъ Сиднею свое удовольствіе по поводу того, что онъ познакомилъ Дженни съ женою Боба Юэтта, и выразилъ серьезное желаніе, чтобъ она съ этихъ же поръ привыкала принимать къ сердцу горести и нужды другихъ, которымъ она хоть немного въ состояніи помочь.
Итакъ, Сидней невольно подхватилъ ея веселый смѣхъ; но дѣло было серьезное, и Дженни скоро вернулась къ начатому разговору.
-- Да, я теперь вижу, что это ужасно!-- продолжала она.-- Но бѣдная Пенни! она не виновата, что Бобъ относится въ ней такъ небрежно.
-- То-есть, она въ этомъ невольно виновата. Но что у нихъ за несчастная семья!
-- Правда, она не умѣетъ водворить въ домѣ порядокъ,-- согласилась Дженни,-- и даже какъ-будто не можетъ понять, когда я объясняю, какимъ образомъ это можно сдѣлать.
-- Въ томъ-то и корень зла! Ну, разсудите, Дженни: какую она получила подготовку въ жизни? Гдѣ и чему она могла научиться? Допустимъ худщее,-- что Пенни стала бы вдругъ слѣдовать примѣру своей матери; кто же рѣшится ее осудить? Не можемъ же мы требовать какихъ-то чудесъ! Самое большее, чего можно для нея желать, это чтобы Пеннилофъ вела себя прилично, но этого далеко еще недостаточно для того, чтобы привязать къ дому такого господина, какъ нашъ Бобъ. Не знаю даже, удалось ли бы это какой другой женщинѣ; но Пенни...
-- Постойте! Я сама съ нимъ поговорю,-- перебила Дженни.
-- И поговорите! На это еще скорѣе есть надежда, чѣмъ на мои слова. Бобъ, къ сожалѣнію, человѣкъ слишкомъ самолюбивый; онъ недуренъ собой, неглупъ и поэтому высокаго мнѣнія о себѣ. Положимъ, ему нечего было такъ рано жениться; онъ и теперь еще почти мальчишка... А что, вы не слыхали: ходитъ онъ къ отцу?
-- Не знаю,-- опустивъ глаза, отвѣчала Дженни.
-- А ему не мѣшало бы поберечь такого отца, лучше котораго, кажется, нѣтъ ни у кого на свѣтѣ!
Дженни молча подняла на него глаза, какъ-будто собираясь что-то спросить; но ей отвѣтомъ служили серьезность и задумчивость, написанныя на лицѣ Сиднея. И Дженни промолчала: очевидно, они подумали оба объ одномъ и томъ же -- о Кларѣ и о тяжкомъ горѣ, которое она причинила отцу. Какъ разъ о ней-то и хотѣлось бы Сиднею больше всего поговорить съ милой дѣвушкой, все больше и больше привлекавшей къ себѣ его вниманіе; но свое малодушіе онъ самъ передъ собой оправдывалъ, во-первыхъ, неизвѣстностью, что именно она знаетъ изъ исторіи Клары и его отношеній къ ней; и во-вторыхъ, убѣждалъ себя, что Дженни еще слишкомъ молода для того, чтобы съ нею говорить о такомъ предметѣ; время еще не ушло и чѣмъ позже, тѣмъ удобнѣе и проще можетъ состояться это объясненіе, которое онъ, Сидней, все-таки считалъ необходимымъ.
Сдѣлавъ усиліе надъ собой, онъ поборолъ волненіе, вызванное еще свѣжими воспоминаніями, и перевелъ разговоръ на безобидную и вполнѣ невинную тему воспоминаній о былыхъ прогулкахъ и лѣтнихъ удовольствіяхъ, которыя ему и Дженни были одинаково пріятны и дороги...
Четверти и половины одного, другого часа не шли, а летѣли незамѣтно для обоихъ собесѣдниковъ; оба беззаботно болтали и смѣялись...
-- Дженни, а ты дала поужинать м-ру Керквуду?-- раздался надъ ними голосъ Снаудона, который появился на порогѣ съ привѣтливой улыбкой на лицѣ.
-- Поужинать? А я и думать забыла!-- смѣясь, отвѣтила Дженни. Дѣдушка и Сидней тоже разсмѣялись; но какъ ни упрашивали засидѣвшагося гостя, онъ поспѣшно простился и ушелъ.