Дженни томилась душою съ той минуты, какъ дѣдъ открылъ ей свое желаніе, какъ именно онъ думаетъ устроить ея жизнь въ будущемъ. Не то чтобы она не знала людей своего круга или не жалѣла ихъ;-- ее просто тревожила мысль, будетъ ли она въ состояніи выполнить возложенную на нее задачу? Слишкомъ молода была она для того, чтобы отдать себѣ ясный отчетъ въ чувствахъ, которыя теперь ее волновали; ее больше всего тревожилъ и пугалъ торжественный тонъ дѣда, который ей казался просто строгимъ и суровымъ. По что значатъ намеки его на Керквуда?..
-- Дѣдушка! М-ръ Керквудъ зналъ о твоемъ намѣреніи относительно меня?-- спросила она его однажды.
-- Зналъ, дитя.
-- И онъ думаетъ, что я въ состояніи какъ слѣдуетъ выполнить твое душевное желаніе?
-- Конечно!
-- А!.. Значитъ, онъ во мнѣ увѣренъ?!
-- О, еще бы! Впрочемъ, лучше ты сама его спроси. Но, кромѣ того, я съ нимъ говорилъ тутъ кой-о-чемъ, и это "кое-что" касается тебя. Онъ самъ выяснитъ своевременно этотъ вопросъ... Ну, ужъ Господь съ тобой; иди спать.
Но Дженни еще долго не могла заснуть, мучась своими тревожными думами и подмѣченной ею перемѣной въ обращеніи Сиднея: за послѣднее время тотъ какъ будто больше стѣснялся съ нею, говорилъ сдержаннѣе. Въ сердцѣ Дженни уже давно загорѣлось къ нему болѣе горячее чувство, нежели простая дружба; но гордость не позволяла ей дать ему это замѣтить, пока онъ не выскажется самъ болѣе опредѣленно. Но Сидней молчалъ.
Джозефъ Снаудонъ не терялъ времени въ исполненіи задуманнаго имъ плана -- отвлечь вниманіе Сиднея отъ Дженни.
-- Послушайте!-- началъ онъ.-- Вы говорили уже съ нею... обо всемъ... Вы понимаете, что я хочу сказать? Отецъ мнѣ разсказалъ, въ чемъ дѣло.
-- Нѣтъ еще,-- задумчиво проговорилъ Керквудъ: -- это вѣдь не такъ спѣшно...
-- Вотъ и я такъ же думаю, чего спѣшить? Только спросить бы у нея, не передумаетъ ли она за это время: очень ужъ молода,-- это и Персиваль говоритъ. Положимъ, говоря откровенно, мнѣ не очень важно, что говоритъ Персиваль, но дѣло въ томъ, что относительно васъ онъ мнѣ тоже задалъ два или три вопроса, и, признаюсь, довольно странныхъ. Положимъ, онъ ничего такого не сказалъ, а только... только намекнулъ, чтобы я, значитъ, держалъ съ вами ухо востр о... хе-хе-хе! Это только показываетъ, какъ онъ мало знаетъ и васъ, и моего отца. Тотъ, знаете, придумалъ прекрасно -- познакомить нашу Дженни съ этою миссъ Лантъ, и вообще, я думаю, дѣвочкѣ не будетъ безполезно годикъ-другой еще поосмотрѣться, пока она освоится со своимъ новымъ положеніемъ. Женитьба не уйдетъ; чего спѣшить? А, что вы скажете?-- прибавилъ онъ, добродушно облокотившись на столъ и какъ-то особенно конфиденціально погладывая на своего безмолвнаго собесѣдника, который только коротко замѣтилъ:
-- Вполнѣ съ вами согласенъ,-- и снова замолчалъ.
-- Я, видите-ли, говорю съ вами откровенно,-- продолжалъ Джозефъ:-- но я вѣдь знаю, съ кѣмъ имѣю дѣло, и понимаю, что могу вамъ довѣриться; вы объ этомъ болтать не пойдете. Конечно, пойди вы къ отцу, да передай ему, что я говорилъ вамъ некрасивыя вещи про его Персиваля -- это будетъ непорядочно съ вашей стороны. Но вы вѣдь на это неспособны и понимаете, что я желаю добра нашей Дженни. Даже по справедливости необходимо, чтобы вамъ было извѣстно все, что говорится. Главное, не тревожьтесь: только бы выждать время, и годикъ-другой промелькнетъ незамѣтно... А?
Сидней всталъ, молча простился и вышелъ; а придя домой, написалъ длиннѣйшее посланіе Михаилу Снаудону; но почему-то раздумалъ его посылать и заперъ въ ящикъ.
Когда пришелъ тотъ вечеръ, который онъ обыкновенно проводилъ у старика Снаудона, онъ зашелъ только забросить записку, что ему по д ѣ ламъ нельзя быть сегодня.
Эти дѣла попросту состояли въ томъ, чтобы безцѣльно мѣсить грязь вокругъ Кларкенуэля.
Задумавшись, проходилъ онъ мимо оконъ Юэттовъ, какъ вдругъ его остановили. Онъ увидалъ передъ собою лицо Джона, искаженное горячимъ волненіемъ:
-- Сидней! Пойдемъ со мной, сюда! Скорѣе!
-- У васъ бѣда? Да говорите: что случилось?
-- Слушайте... Сидней! Она... дѣвочка моя, моя Клара... Нашелъ ее, нашелъ!
-----
М-съ Игльсъ, довольно пухлая особа среднихъ лѣтъ, съ большихъ трудомъ и частыми остановками поднималась въ себѣ, на свой пятый этажъ. Какъ и всегда, она несла тяжелый мѣшокъ съ провизіей и запыхалась, еще не дойдя до порога. Ее душилъ желтоватый туманъ, разстилавшійся у нея надъ головой, вокругъ газовыхъ рожковъ. Она закашлялась.
Ей отворила Эми Юэттъ; младшія дѣти сидѣли за урокахи. Съ перваго же взгляда, м-съ Игльсъ замѣтила, что Эми провинилась:
-- Ты такъ и не отстанешь отъ этой глупости? Придется мнѣ пожаловаться отцу; не могу я видѣть, что ты себѣ вредишь, и молчать!
-- Да право же я не пила... ну, ни крошечки,-- попробовала Эми отшутиться; но дѣло было ясно.
-- Та-та-та! Извольте видѣть! А губы вамъ стянуло по какой причинѣ? Глупая ты дѣвчонка, вотъ и все!
И въ самомъ дѣлѣ, несмотря на свои одиннадцать лѣтъ, Эми была настолько глупа, что не слушалась ея и пила уксусъ съ такой же жадностью, съ какою пьяница уничтожаетъ водку. Плохое питаніе и недостатокъ вкусовыхъ веществъ нерѣдко наталкиваютъ дѣтей бѣдняковъ на такое извращеніе вкуса, какъ употребленіе уксуса, которое есть не что иное, какъ подготовительный шагъ въ пьянству и кутежамъ, угрожающимъ этимъ несчастнымъ, когда онѣ подростутъ.
Покончивъ съ воркотнею, м-съ Игльсъ отправилась въ свою комнату, гдѣ мужъ ея -- тощій, большеголовый, некрасивый, но умный (повидимому) человѣкъ, сидѣлъ на постели, погруженный въ глубокія думы. Его страстью были вычисленія; никто лучше его не зналъ финансовыхъ условій государства; никто не принималъ ихъ въ сердцу такъ искренно и горячо; никто не изучалъ ихъ такъ ревностно и такъ толково, какъ этотъ скромный финансистъ, которому естественно приходили въ голову такія комбинаціи и такіе налоги, до какихъ министръ и правительство никогда не могли бы додуматься. Сосредоточенность и глубокомысліе -- вотъ отличительныя черты этого замѣчательнаго математика и финансиста. Мало того, зарабатывая по два фунта въ недѣлю, онъ вполнѣ былъ доволенъ своей судьбой и вѣчно погруженъ въ финансовыя выкладки.
На колѣняхъ у него лежала торговая газета, а самъ онъ, сидя безъ сюртука, только на мигъ поднялъ голову, чтобы сказать женѣ своимъ обычнымъ невозмутимымъ тономъ:
-- А вѣдь имъ дорогою плохо придется.
-- Каково ей-то, бѣдняжкѣ, возвращаться въ такую погоду!-- вздохнула сочувственно м-съ Игльсъ.-- Но, можетъ быть, за городомъ и не такъ скверно?
Супруги принимали живѣйшее участіе въ судьбѣ своихъ жильцовъ и ихъ также волновало предстоящее событіе: Джонъ Юэттъ долженъ былъ сегодня же перевезти въ себѣ свою больную дочь Клару.
Однажды онъ получилъ откуда-то вырѣзку изъ газеты съ сообщеніемъ о происшедшей катастрофѣ, при чемъ на поляхъ была сдѣлана мужской рукой помѣтка:
"Настоящее имя Клары Вэль -- Клара Юэттъ".
Часъ спустя, Сидней встрѣтился съ нимъ, и оба обсудили вопросъ, гдѣ и какъ разыскивать потерпѣвшую. Полицейскимъ дознаніемъ было установлено, что обидчица, лишившая себя жизни, и есть бывшая Грэсъ Реддъ; но Клара отказалась давать о себѣ и о своей семьѣ какія бы то ни было показанія. Отецъ нашелъ ее въ больницѣ, когда исходъ болѣзни еще не былъ установленъ; но вѣсти, которыя онъ получалъ съ тѣхъ поръ, были самыя благопріятныя. Къ счастью, кислота не попала въ глаза, а лицо, утративъ свою красоту, настолько зажило, что больную уже можно было взять домой. Однако, сценическая карьера Клары погибла навсегда. Положимъ, сдѣлана была подписка между ея товарищами и это дало 5 ф. стерл, да хозяинъ труппы самъ подарилъ ей 20 фунт.-- но тѣмъ и кончились навсегда ихъ взаимныя отношенія.
Поздно вечеромъ, когда ночная тьма слилась съ обычнымъ городскимъ туманомъ, Джонъ Юэттъ вернулся домой въ сопровожденіи плотно закутанной женщины и провелъ ее въ спальню дѣвочекъ. Выйдя оттуда, онъ молча приласкалъ Эми и, цѣлуя ее, неудержимо разрыдался; младшіе смотрѣли на эту сцену съ какимъ-то пугливымъ удивленіемъ. Когда его слезы нѣсколько затихли, Эми рискнула спросить:
-- Налить тебѣ чаю, папа?
-- Вы развѣ еще не пили?-- не глядя ей въ лицо, возразилъ онъ.
-- Нѣтъ еще.
-- Ну, такъ пейте сами, да налейте мнѣ, и еще чашку на маленькій подносикъ. А то, что грѣется въ кастрюлькѣ, уже готово?
-- М-съ Игльсъ говоритъ: черезъ пять минутъ!
-- Хорошо! Садитесь себѣ кушать, а я пока пойду...
Пяти минутъ не прошло, какъ онъ уже сидѣлъ въ сосѣдней комнатѣ и держалъ въ своей рукѣ руку дочери, уговаривая ее принудить себя скушать кусочекъ.
-- Нарочно для тебя сдѣлано, голубчикъ,-- прибавилъ онъ: -- да и съ дороги это не мѣшаетъ.
Клара сидѣла, не глядя на отца, который говорилъ съ нею тихихъ и нѣжнымъ голосомъ, совершенно непохожимъ на его собственный.
Но дочь отказывалась, говоря:
-- Да нѣтъ, отецъ, мнѣ ѣсть не хочется... пока.
-- Хорошо, хорошо, голубчикъ: можетъ быть, скушаешь попозже? Пусть пока простынетъ: еще горячо!.. Тебѣ не хочется ли чего-нибудь другого? Я постараюсь достать что-нибудь тебѣ по вкусу...
-- Нѣтъ. Все равно... Я и это съѣмъ... обѣщаю тебѣ!
Оба умолкли.
-- Клара!-- началъ тихо отецъ:-- тебѣ ничего, что Эми и Анни придутъ сюда ложиться спать?
-- Все равно, отецъ; только бы онѣ не заставляли меня говорить.
Джонъ вернулся къ дѣтямъ съ лицомъ значительно посвѣтлѣвшимъ. Ему чуялось, несмотря на несловоохотливость дочери, что она еще привязана къ нему.
Въ воскресенье поутру, уже довольно поздно, Эми сказала отцу, что Клара встала и не хочетъ выйти въ другую комнату. Тамъ, гдѣ она сидѣла, согнувшись по вчерашнему, было уже прибрано, но штора спущена. Бѣдная дѣвушка сама боялась выглянуть на свѣтъ божій, боялась еще и того, что на нее кто-нибудь взглянетъ съ выраженіемъ состраданія или брезгливости и отвращенія. Когда отецъ вошелъ, она его спросила:
-- У тебя еще сохранилась та газета... знаешь?-- И отецъ поспѣшилъ подать ей хранившееся у него письмо.
Клара пристально посмотрѣла на приписку на поляхъ и тихо спросила, хочетъ ли онъ непремѣнно ее сохранить, а затѣмъ, получивъ отрицательный отвѣтъ, бросила вырѣзку въ огонь.
-- Что, вамъ здѣсь хорошо живется?-- проговорила она.
-- Да, мой другъ.
-- А гдѣ вы прежде жили... тамъ было худо?
-- Ну, могло быть и хуже...
-- И тамъ... она?..
-- Да... Да, тамъ.
-- Какъ же ты справился, чтобы купить всю эту мебель?
-- Признаться сказать, въ этомъ мнѣ помогли... помогъ одинъ пріятель...
-- Ты можешь мнѣ сказать, кто онъ такой?
Отецъ видимо смутился, а Клара взглянула на него и отвернулась, тоже смущенная.
-- Отчего-жъ ты прямо не сказалъ, что это м-ръ Керквудъ?-- тихо замѣтила она.
И оба замолчали.
-- Онъ, вѣроятно, очень измѣнился?-- продолжала Клара.-- И, вѣрно, ужъ женатъ?
-- Нѣтъ, онъ не изъ такихъ. И что это тебѣ въ голову пришло?
-- Я думала... А что, онъ часто здѣсь бываетъ?
-- Случается, мой другъ.
-- И ты ему сказалъ...
-- Ну да; я думалъ, что даже обязанъ его предупредить...
-- Не бѣда, отецъ; вѣдь не могъ же ты держать это въ секретѣ. Только не надо ему сюда приходить, пока я здѣсь. Ты понимаешь, почему?
-- Да, да!.. Пусть хоть совсѣмъ не ходитъ, если ты не хочешь.
-- Нѣтъ, отецъ: только бы пока я здѣсь.
-- Но, Клара, ты здѣсь будешь вѣдь всегда.
-- О, ни за что! Никогда я не соглашусь быть навсегда тебѣ обузой; я буду работать, какъ только поправлюсь. Я найму себѣ комнату и переѣду...
-- Нѣтъ, Клара, нѣтъ! Ты не захочешь это сдѣлать, ты меня пожалѣешь, старика. И безъ того у меня было много горя: нужда, смерть матери... и все такое... Я ужъ не тотъ... не тѣ ужъ силы... А и тогда мнѣ тяжело далось... Я не сдержалъ себя, я началъ пить... Дитя мое родное, не бросай меня! Не говори, что ты уйдешь: будемъ жить вмѣстѣ, сколько поживется... Не правда ли, ты больше ужъ не будешь говорить объ этомъ?
Клара молчала. Туманъ сгущался, и сквозь его утреннюю дымку не видно было даже намека на дневной свѣтъ; порывы вѣтра сердито и безжалостно швыряли въ оконную раму большія пригоршни дождя.
-- Да, если ты уйдешь,-- глухимъ голосомъ продолжалъ отецъ,-- я... я не ручаюсь за себя... Я опять запью! Мать умерла, нашъ банкъ обокрали... Хоронить было не на что! Совѣсть замучила меня... Она лежитъ... мертвая, несчастная, а я... Я тогда только понялъ, что обходился съ нею не такъ, какъ она заслуживала. Сидней помогъ... онъ нашелъ мнѣ денегъ, онъ пожалѣлъ меня, былъ другомъ... какъ и прежде. Теперь живется легче, но мнѣ все равно; я скорѣй согласенъ питаться подаяніемъ, только бы ты не уходила отъ меня!.. Твое мѣсто -- подлѣ меня, моя бѣдная дѣвочка!-- Какъ ни беззвучно проговорилъ онъ эти слова, но глубокая жалость, которая въ нихъ заключалась, отозвалась на сердцѣ у бѣдной дѣвушки, и впервые послѣ той минуты, которая ей на всю жизнь разбила всѣ ея надежды, Клара залилась слегами.