Съ тѣхъ поръ какъ Джонъ Юэттъ лишился своихъ послѣднихъ сбереженій, онъ больше не принадлежалъ -- изъ принципа -- ни къ какимъ обществамъ или кассамъ. Даже члены "собранія" Шутерсъ-Гарденса были теперь лишены наслажденія послушать горячія филиппики "старика Юэтта"...
Какіе были гроши, онъ понемногу приберегалъ ихъ дома въ шкатулкѣ, запертой на ключъ; если-жъ ему когда-либо хотѣлось высказать свое мнѣніе, онъ избиралъ своимъ слушателемъ м-ра Игльса, который умѣлъ дѣйствовать на него успокоительно своею флегматичностью и невозмутимымъ спокойствіемъ.
Ничто не могло такъ отвлечь вниманія Джона, какъ возвращеніе дочери подъ отчій кровъ; даже работая въ своей фильтровой мастерской, онъ ни на минуту не думалъ ни о чекъ и ни о комъ, кромѣ своей Клары; даже во время работы его не оставляло выраженіе тревоги на лицѣ; нерѣдко онъ бормоталъ себѣ подъ носъ что-то совершенно непонятное и растерянно, какъ-то по-дѣтски испуганно, вскидывалъ глазами на того, кто его окликалъ. Между его товарищами сложилось убѣжденіе, что Юэттъ впадаетъ въ дѣтство; между тѣмъ, Юэттъ просто грустилъ, оплакивая ежечасно горькую долю своей любимицы. И часто у него мелькала безумная мысль:
"Ахъ, если-бы Сидней не перемѣнилъ своего намѣренія за послѣдніе четыре года"!
Хоть они и не думали сообщить объ этомъ другъ другу, но и у Клары начала чаще являться мысль, которая сначала ей казалась совершенно неосуществимой. На это натолкнула ее та горячность, та искренность и то смущеніе, которыя проявилъ Сидней въ разговорѣ съ нею. Она не смѣла надѣяться... Она подумать не смѣла... и вдругъ!!
Ее вдругъ озарилъ лучъ счастія, единственнаго, которое еще могло быть ей доступно: счастія -- не дрожать каждый мигъ въ борьбѣ за кусокъ хлѣба, не бояться за грядущій день, не голодать, не оставаться безъ пристанища среди толпы презрѣнныхъ, грубыхъ и злорадныхъ, завистливыхъ созданій, которыя называются "людьми"! Она сама довольно испытала, довольно насмотрѣлась на нищету, и если-бъ только Сидней далъ ей все, что оградило бы ее отъ прямой нищеты!
Да нѣтъ! Не одно только это ее привлекало: она меньше, чѣмъ кто другой, была въ состояніи выносить одиночество, а ея бѣдствія и ея ужасная болѣзнь показали ей, что и она (какъ она ни упряма и горда) можетъ нуждаться въ тепломъ участіи, въ ласкѣ и дружбѣ. Къ отцу она давно уже стала относиться мягче и мало-по-малу искренно къ нему привязалась...
Бѣдная! Побѣжденная судьбою, она уже была не та, что прежде. Она устала бороться... она устала жить!.. Нѣтъ, нѣтъ! Любовь все оживитъ и все освѣтитъ; и Сиднею не нужно будетъ любоваться ея лицомъ для того, чтобы прочнѣе было его искреннее чувство... Конечно, онъ теперь самъ поспѣшитъ придти, и ужъ тогда...
Но онъ не шелъ; шли только дни за днями; шли еще медленнѣе и еще тоекливѣе, чѣмъ прежде!
Какъ-то разъ, когда отецъ пришелъ съ работы, Клара спросила, давно ли онъ видѣлъ Сиднея Керквуда?
-- Да, пожалуй, вотъ уже вторая недѣля.
-- Не можешь ли ты самъ къ нему зайти? Я знаю, что у него есть кое-что нужное сообщить тебѣ.
И отецъ согласился. Но, какъ бы предупреждая его намѣреніе, Сидней самъ прислалъ письмо съ просьбою зайти въ нему; послѣ чего Джонъ тотчасъ же двинулся въ путь и по дорогѣ для храбрости забѣжалъ выпить рюмку. Одно только страшило бѣднаго вдовца: какъ бы Сидней не замѣтилъ, что отъ него несетъ "сивухой". Бѣднякъ уже не могъ обойтись ежедневно безъ этого живительнаго средства.
Но Сиднею было не до того, чтобы слѣдить за степенью трезвости своего гостя; онъ тревожно ходилъ взадъ и впередъ по своей просторной комнатѣ и продолжалъ говорить на ходу.
-- Вы знаете, что я видался съ Кларой? Она хотѣла вамъ сама сказать объ этомъ.
-- Да, да. Ну, а теперь, надѣюсь, вы больше уже не будете бояться къ намъ ходить?.. А о чемъ она меня послала съ вами говорить, она вамъ не сказала?
-- Она мнѣ говорила, что тяготится ничего не дѣлать, но что вы не хотите ее утруждать...
Джонъ вскочилъ и нервно сжалъ обѣими руками спинку стула.
-- Она вамъ поручила подготовить меня къ тому, что уйдетъ изъ дому?
-- Уйдетъ? Нѣтъ, ей же некуда уйти отъ васъ.
-- Да, да; конечно, некуда! Бѣдняжка!.. Видите ли, Сидней, я ничего не буду имѣть противъ того, чтобы она нашла себѣ работу дома: я тоже понимаю, что безъ дѣла ее больше одолѣваетъ горе и тоска. Будетъ она двигаться, шевелиться, думать о своемъ, хотя бы самомъ пустомъ дѣлѣ, и ей останется гораздо меньше времени сидѣть на одномъ мѣстѣ и грустить, закрывъ руками свое бѣдное, искаженное лицо, опустивъ свою беззащитную голову. Сердце надрывается, на нее глядя! Пусть уже лучше работаетъ все, что угодно, только бы никуда для этого не уходить!
Сидней молча шагалъ изъ угла въ уголъ.
-- Вы, можетъ быть, не такъ поняли меня?-- подхватилъ горячо Юэттъ.-- Я вовсе не хочу сказать, чтобы я ей не довѣрялъ, напротивъ! Но вѣдь она только изъ-за того ушла бы, что считаетъ себя слишкомъ тяжелою для насъ обузой. Но я вѣдь отдаю ей все свое свободное время и для меня большая отрада видѣть, что ей пріятно быть со мною. Къ м-съ Игльсъ она не очень расположена, но это не такого склада человѣкъ, котораго она могла бы считать своимъ другомъ: у нея свои воззрѣнія на дружбу и друзей. Не потому, чтобы она была горда, бѣдное дитя! но потому, что... Она добрая дѣвочка, вѣрьте мнѣ, Сидней! У нея доброе сердце и она хорошо относится къ своему старику-отцу. Еслибы Богъ привелъ мнѣ только видѣть, что ей чуть-чуть счастливѣе живется, я готовъ больше никогда не роптать на судьбу!
Что можетъ быть убѣдительнѣе простой, искренней рѣчи? Джонъ искренно былъ убѣжденъ въ достоинствахъ дочери, но ему же самому показалось, что его собесѣдникъ могъ приписать его похваламъ особое, преднамѣренное значеніе. Въ сущности Сидней дѣйствительно и самъ понялъ его слова въ такомъ же смыслѣ и еще тревожнѣе заходилъ по комнатѣ. Надо полагать, что его безмолвныя думы во время водворившагося молчанія имѣли какую-либо связь съ Джозефомъ Снаудономъ, потому что онъ думалъ именно о немъ...
И въ ту же минуту (легокъ на поминѣ!) явился на порогѣ не кто иной, какъ этотъ самый джентльменъ, выступая съ достоинствомъ, подобающимъ его высокому званію. Юэттъ былъ непріятно пораженъ: его всегда стѣсняло присутствіе "хозяина", съ которымъ онъ еще такъ недавно былъ въ самыхъ простыхъ и дружескихъ отношеніяхъ.
-- А, и вы здѣсь, Юэттъ!-- воскликнулъ Снаудонъ.-- Признаться, я было хотѣлъ кой-о-чемъ потолковать съ нашимъ общимъ другомъ. Но все равно, можно и въ другой разъ!..
Однако онъ не особенно намѣревался уходить, и Джонъ поспѣшилъ предупредить его:
-- А я, пожалуй, загляну къ вамъ еще разокъ попозже,-- проговорилъ онъ, обращаясь въ Сиднею.-- Или вамъ, можетъ быть, удобнѣй завтра вечеркомъ?
-- Ну, хорошо. До завтра!-- и Сидней простился съ пріятелемъ въ то время, какъ Снаудонъ развалился на стулѣ, совершенно равнодушный къ неловкости, которую только-что сдѣлалъ.
-- Человѣкъ обстоятельный, этотъ Юэттъ,-- проговорилъ онъ.-- Ничего себѣ, порядочный человѣкъ. Только жаль, что онъ, къ несчастію, замѣтно старѣетъ. Я слышатъ, у него, кажется, было много огорченій, а это вѣдь сушитъ человѣка...
Сидней улыбнулся, но ничего не сказалъ.
-- Ну, думаю, разъ что пришелъ, отчего же мнѣ и не остаться?-- непринужденно распахивая свой "хозяйскій" внушительный сюртукъ, продолжалъ Джозефъ.-- У меня собственно есть кое-что вамъ сообщить. Не лучше ли вамъ сѣсть?
-- Нѣтъ, благодарю васъ!-- продолжая шагать, отвѣтилъ Сидней.
-- Мнѣ тутъ случилось немного потолковать съ моимъ старикашкой относительно Дженни. Вы ему сами заявили, что между вами все кончено.
-- Что же, весьма возможно!
-- И знаете, все это какъ-то такъ неопредѣленно... Я боюсь, что старикъ очень встревоженъ. Онъ могъ подумать, что вы немного... того... хе-хе!..
Уже не разъ и не два принимался онъ за такія туманныя рѣчи, и терпѣніе Сиднея лопнуло.
-- Нѣтъ возможности угадать, что и кто про меня можетъ думать, если пожелаетъ извлечь изъ этого для себя пользу,-- началъ онъ.-- Я прямо и совершенно ясно сказалъ м-ру Снаудону, что никогда не могу быть для Дженни иначе, какъ только другомъ. И думалъ я, и чувствовалъ все время совершенно искренно; если вы въ этомъ усомнитесь, то можете дня черезъ два получить окончательное въ этомъ доказательство.
Джозефъ принялъ видъ, оскорбленнаго достоинства.
-- Однако, это немного странный пріемъ для того, чтобы порвать свои обязательства... позвольте вамъ замѣтить, м-ръ Керквудъ! Про себя я еще ничего не говорю; но касательно моей дочери...
-- Что надо понимать подъ вашими словами?-- угрюмо и горячо перебилъ его Сидней.-- Вы сами прекрасно знаете, что вы только того и добивались, какъ бы насъ разлучить! Вамъ это удалось; ну, и радуйтесь, и будьте довольны! Если вы имѣете еще что-нибудь мнѣ сказать, о чемъ-либо другомъ, скажите, и конецъ этому дѣлу! Я больше не чувствую ни малѣйшаго желанія блуждать въ потемкахъ.
-- Вы меня совсѣмъ не такъ поняли, Керквудъ,-- возразилъ тотъ, но не могъ скрыть искорки удовольствія, загорѣвшейся у него въ глазахъ.
-- Нѣтъ, я хорошо... я даже слишкомъ хорошо васъ понимаю; но чтобы вы мнѣ больше никогда объ этомъ не поминали! Все кончено, поймите хорошенько! Поймите разъ и навсегда!
-- Ну, ну! Вы сегодня что-то не въ своей тарелкѣ... А пока, до свиданія!
И онъ ушелъ, а Сидней еще долго-долго сидѣлъ неподвижно, погруженный въ свои глубокія думы...
-----
Джонъ Юэттъ не преминулъ явиться вечеромъ на слѣдующій день и удивился улыбающемуся виду своего друга.
-- Вы изъ дому?-- спросилъ тотъ, пристально глядя на него.
-- Да, изъ дому. А что?
-- Да такъ. Я хочу спросить: вамъ Клара ничего не говорила?
-- Нѣтъ! Въ чемъ дѣло?
-- А она знала, что вы ко мнѣ идете?
-- Да.
Сидней продолжалъ улыбаться.
-- Ну, значитъ, она предпочла, чтобы я самъ сказалъ,-- замѣтилъ онъ.-- Я вѣдь заходилъ вчера, чтобъ ее видѣть.
Полураскрытыя губы, легкое дрожаніе въ сѣдоватыхъ усахъ и возбужденный взглядъ Юэтта указывали на его напряженное вниманіе.
-- Въ самомъ дѣлѣ?-- переспросилъ онъ въ волненіи.
-- Мнѣ надо было повидать ее... наединѣ. Давно уже я обращался въ ней съ этимъ вопросомъ и... наконецъ... наконецъ я дождался настоящаго отвѣта!
Волненіе Джона возросло до крайнихъ предѣловъ.
-- То-есть, вы... вы сдѣлали Кларѣ предложеніе?!
-- Надѣюсь, въ этомъ нѣтъ ничего ужаснаго?
-- Вашу руку!.. Вашу руку! Сидней Керквудъ, дайте мнѣ пожать вашу руку! Если былъ когда-либо на свѣтѣ такой великодушный, такой сердечный человѣкъ, такъ это только вы -- вы, Сидней! Что я могу сказать на это? Это слишкомъ большое счастье... Постойте, дайте мнѣ васъ хорошенько разглядѣть... глаза мнѣ застилаетъ... Я счастливъ, какъ ребенокъ...
Голосъ его прервался и онъ больше не въ силахъ былъ сдержать свой смѣхъ, свои рыданія. Его волненіе сообщалось и Сиднею, который поблѣднѣлъ, хоть на губахъ его еще мелькала слабая улыбка:
-- Если вамъ это такъ отрадно слышать, тѣмъ болѣе отрадно для меня!
-- Отрадно? Вы сказали: отрадно? А я... я не знаю, какъ и что мнѣ говорить! Да нѣтъ! Вы понимаете,-- вѣдь такихъ словъ нѣтъ, и не будетъ, пока свѣтъ стоитъ!.. Ну, вашу руку! Мнѣ кажется, я долженъ бы стать передъ вами на колѣни и просить прощенія. Вы ли не были къ намъ добры; вы ли не утѣшали насъ своею лаской?.. И вдругъ еще... еще такое!.. Да я вѣдь слышалъ, что вы женитесь на той... знаете, на другой...
-- Ну, люди ошибались.
-- Да смѣлъ ли я когда надѣяться,-- скажите сами, Сидней? Это -- единственное въ мірѣ, чего бы я просилъ у Бога! Несчастная моя, бѣдняжка Магги! Она не дожила до этой радостной минуты! То-то она была бы счастлива за васъ обоихъ!.. А Клара, Клара! Я ухожу, она и говоритъ: "Куда ты"?-- Къ Керквуду, говорю.-- "А! Ну, смотри же, скорѣе возвращайся"!-- это она-то говоритъ, плутовка! И еще улыбнулась. А я не могъ понять: ну, кажется, съ чего бы ей улыбаться?.. Она вамъ будетъ доброю женою, Сидней. Сердце ея смягчилось ко всему, что прежде было ей и дорого, и близко. Она всю жизнь будетъ вамъ вѣрной и доброю женой; вѣрно вамъ говорю!.. Надо скорѣй пойти, сказать ей, что я знаю... Нѣтъ въ мірѣ человѣка, какъ бы онъ ни былъ знатенъ и богатъ, который былъ бы счастливѣе меня!
Шатаясь отъ волненія, сошелъ онъ внизъ по лѣстницѣ и побрелъ домой.
Дома Томми сидѣлъ за тетрадкой и держалъ перо въ рукѣ, какъ вдругъ дверь распахнулась и отецъ, проходя мимо, шутливо выбилъ перо изъ рукъ сынишки.
-- Ну, отецъ! Что ты?-- воскликнулъ Томми, но тотъ ужъ былъ въ сосѣдней комнатѣ и, не помня себя отъ восторга, цѣловалъ свою Клару.
-- А ты-то мнѣ ни слова!-- говорилъ онъ.-- Ни пол-слова!..
-- Я сама не была увѣрена,-- возразила она тихо, ласково положивъ руки ему на плечи.
-- Сокровище! Родная! Дитя мое! Пойди, сядь ко мнѣ на колѣни, какъ бывало въ дѣтствѣ. Я старый, слабый человѣкъ, но вѣрь, никто не можетъ тебя такъ любить, какъ любилъ я всю твою жизнь! А онъ? Онъ тебя не забывалъ все время, пока тебя не было здѣсь. Другого нѣтъ такого добраго на свѣтѣ! И у него такой довольный видъ...
-- Да? Да? Такъ онъ доволенъ? Ты навѣрное знаешь?
-- Навѣрное ли? Да ты бы только посмотрѣла, что за чудесное лицо у него было, когда я вошелъ! Но ты вѣдь не забудешь своего старика-отца? Ты мнѣ позволишь, дорогая, приходить къ вамъ побесѣдовать съ тобою иногда часокъ-другой... Ну, какъ теперь? Согласна?
-- О, да, отецъ, еще бы! Я тебя никогда еще такъ не любила, какъ за твою жалость, за твою ласку во мнѣ, одинокой и несчастной. Сердце мое въ тебѣ лежало всегда и вездѣ...
-- Знаю, голубчикъ, знаю! Я и не сомнѣвался никогда. Ну, что бы со мною было, если-бъ ты не вернулась?
-- Не будемъ говорить объ этомъ, и постараемся забыть... Отецъ! О, если-бъ у меня было мое... то, прежнее лицо!
Отчаяніе зазвучало въ ея возгласѣ. Она бросилась въ отцу на грудь и зарыдала горячо, неудержимо, какъ бы прощаясь навсегда, въ послѣдній разъ, съ тѣми блестящими мечтами, къ которымъ такъ стремилась всю свою жизнь.