Всю зиму старикъ Снаудонъ провелъ почти безвыходно въ своей комнатѣ, и за это время его часто посѣщалъ Джозефъ, который со дня на день пріобрѣталъ большое значеніе и даже научился плясать подъ дудку филантроповъ. Фильтръ его еще не былъ вполнѣ осуществленъ, но "Лэнъ, Снаудонъ и К°" уже провели мысль, что какъ они, такъ и прочіе фабриканты могли бы сдѣлать народу большое благодѣяніе, пустивъ обыкновенные фильтры по удешевленной цѣнѣ.
-- Какое питье для рабочаго люда можетъ сравниться съ чистою водой?!-- восклицалъ онъ умиленно. Съ отцомъ онъ говорилъ всегда почтительно и понижая голосъ и даже съумѣлъ заинтересовать его своей бесѣдой; но съ дочерью у него дѣло шло гораздо туже. Дженни вообще какъ бы сторонилась отца. Присматриваясь къ ней и къ Сиднею поближе, Джозефъ пришелъ въ убѣжденію, что боязнь ея передъ такой крупной отвѣтственностью и его боязнь, какъ бы люди (а главное, она) не подумали, что онъ женится на деньгахъ,-- крупные козыри въ рукахъ ловкаго и терпѣливо выжидающаго игрока. Только бы удалось заставить обѣ стороны видѣть въ наслѣдствѣ дѣда главную и ненавистную помѣху къ ихъ взаимному счастію и душевному спокойствію!..
Наконецъ, ему показалось, что время пришло начать свои дѣйствія. Дождавшись, пока Дженни осталась одна, онъ притянулъ свой стулъ поближе къ ней и мягкимъ, отеческимъ тономъ началъ такъ:
-- Дженни, дитя мое! Я очень за тебя тревожусь!
-- Тревожишься, отецъ?-- нервно перебила Дженни.
-- Да. Какъ ни тяжело въ этомъ признаться, а только... ты, моя единственная дочь.... ты, дорогое мнѣ дитя, не такъ близка со мной, какъ бы это (при другихъ обстоятельствахъ, конечно) могло быть. Дженни, признайся: ты очень обидишься, если я съ тобой буду говорить о м-рѣ Керквудѣ?
-- Нѣтъ, отецъ,-- отвѣтила она тихо. Но быть внимательной къ своей работѣ она ужъ больше не могла.
-- Мнѣ кажется, милая моя, между вами не было формальнаго обмѣна обѣщаній?
-- Нѣтъ, отецъ!-- послышалось еще слабѣе.
-- А все-таки вы, кажется, дороже... (не сердись, мой другъ!), да, именно дороже, одинъ для другого, чѣмъ простые друзья?
Дженни не отвѣчала.
-- Я думаю... (вѣдь я часто подумываю о тебѣ!) что м-ръ Керквудъ самъ немного преувеличилъ свои отношенія къ тебѣ... когда хотѣлъ ихъ измѣнить...
-- То-есть, какъ это: измѣнить?-- спросила Дженни.
-- Можетъ быть, я виноватъ, что не такъ понимаю васъ обоимъ, но не могу же я не замѣчать, что дѣвочка моя худѣетъ и блѣднѣетъ. Я знаю, вамъ обоимъ тяжело...
Дженни не шелохнулась, затая дыханіе, опустивъ глаза.
-- Дженни?
-- Отецъ?
-- Можетъ быть, не хорошо, что я говорю съ тобой помимо дѣда? Только не думаю, чтобы онъ замѣчалъ въ тебѣ ту перемѣну, которую я замѣтилъ. Онъ не допустилъ бы, чтобы ты могла чувствовать себя несчастной.
-- Да, можетъ быть... Но при чемъ тутъ м-ръ Керквудъ? Если вы начали, такъ ужъ и говорите до конца. Что же тутъ можетъ быть дурного?
-- Видишь ли, м-ръ Керквудъ... Его положеніе теперь такъ щекотливо... Онъ думаетъ, что при такихъ условіяхъ ему неловко на тебѣ жениться. Твое богатство его отстраняетъ...
-- Но, Боже мой! Оно же не мое; и это ему хорошо извѣстно,-- возразила, вздрогнувъ, бѣдная дѣвушка.
-- Ну, да, конечно, знаетъ. Только вѣдь это все равно. Онъ сказалъ дѣду, милая моя, что между вами... (конечно, это очень грустно) ничего, кромѣ дружбы.... никогда быть не можетъ! Что отвѣтственность въ такомъ дѣлѣ слишкомъ велика; что все, что могло бы быть между вами, кончено навѣкъ!
Дженни вскинула на него глазами и тотчасъ же опустила ихъ.
-- Конечно, внѣ моей власти чѣмъ-либо повліять на такое положеніе дѣлъ; но, какъ отецъ, я считалъ своимъ долгомъ тебя предупредить. Понятно, я ни говорить, ни притворяться не умѣю; это ты, надѣюсь, понимаешь? Но мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты была увѣрена во мнѣ, какъ въ своемъ самомъ преданномъ другѣ... Такъ-то, сокровище мое!
Дженни сидѣла неподвижно; когда отецъ простился, она машинально съ нимъ простилась и пошла затворить за нимъ дверь, а потомъ осталась стоять, прислонившись въ косяку, чтобы не упасть. Она была поражена, подавлена ужасной вѣстью. Положимъ, онъ могъ дѣйствительно колебаться изъ боязни передъ ея капиталами и сопряженной съ ними нелегкой задачей; могъ даже оттягивать свое рѣшеніе до болѣе отдаленнаго срока; но измѣнить ему совершенно и совершенно отшатнуться отъ нея!.. Нѣтъ, нѣтъ! Никогда она этому не повѣритъ! Но тогда что же можетъ значить нежеланіе его раздѣлить съ нею обязанности, возложенныя на нее желаніями дѣда? Вѣдь сочувствуетъ же имъ самъ Сидней?.. Дженни была недостаточно тонкихъ ощущеній человѣкъ для того, чтобы отдать себѣ отчетъ, въ чемъ же тутъ разница и въ чемъ причина такой перемѣны въ ея другѣ и бывшемъ покровителѣ? Положимъ, она сама испугалась важности возложеннаго на нее подвига; но вѣдь свое малодушіе она не могла приписать Сиднею... И наконецъ, можно ли положиться на отца? Этотъ вопросъ ужъ давно занималъ ее. И почему отецъ не хотѣлъ обратиться за разъясненіями прямо къ дѣду?..
Не успѣло еще ея волненіе улечься, какъ самъ старикъ Снаудонъ вышелъ изъ своей комнаты.
-- А я какъ будто слышалъ голосъ твоего отца?-- замѣтилъ онъ, неспѣшной, старческой походкой проходя къ своему креслу у окна.
-- Да. Онъ не могъ остаться.
Дженни говорила и держалась какъ-то неувѣренно. Дѣдъ усѣлся въ кресло и взглянулъ на внучку, но не такъ прямо и открыто, какъ бывало; теперь онъ смотрѣлъ на нее какъ-то исподтишка, пытливо, будто съ намѣреніемъ видѣть насквозь каждую ея мысль.
-- Миссъ Лантъ принесла тебѣ книгу?
-- Да, принесла! (въ голосѣ Дженни не слышно было ни малѣйшаго участія къ книгѣ, которая состояла изъ отчета о какомъ-то благотворительномъ предпріятіи въ глухомъ концѣ Лондона).
-- А ты не прочь мнѣ почитать немного?
Дженни стояла у его столика и машинально перелистывала книгу.
-- Дѣдушка! Говорилъ тебѣ про меня м-ръ Керквудъ?-- вырвалось у нея невольно порывисто, но она не вспыхнула, а еще больше поблѣднѣла. Рука ея судорожно сжала книгу.
-- А что? Кто объ немъ тебѣ напомнилъ?
-- Отецъ. Онъ мнѣ сказалъ, что Керквудъ тебѣ объяснилъ, что между нами ничего, кромѣ дружбы, быть не можетъ.
-- И онъ сказалъ тебѣ причину?
-- Нѣтъ; впрочемъ, мнѣ кажется, я его понимаю.
-- Пойди-ка, сядь во мнѣ поближе, Дженъ! Поговоримъ объ этомъ мирно и толково. Очевидно, Сидней не чувствуетъ себя способнымъ провести въ жизни такую задачу, и потому рѣшается быть только твоимъ другомъ... Ну, пойди же, дѣтище мое!-- мягко прибавилъ онъ.
Дженни печально подошла.
-- Знаю, что это тяжко на тебѣ отзовется... конечно, сначала; но когда ты разсудишь хорошенько, ты бросишь горевать. Я въ этомъ увѣренъ! Объ этомъ мы не разъ ужъ говорили: пусть это будетъ большая жертва, большой подвигъ съ твоей стороны; зато у тебя есть же силы довести его до конца. Да, да! Моя Дженни -- сильный духомъ человѣкъ... не то, что другія женщины! Только постарайся сосредоточить всѣ свои мысли на своей цѣли, и это наполнитъ всю жизнь твою... вѣрь мнѣ, Дженни! У тебя времени не будетъ на дѣла, которыя такъ занимаютъ другихъ женщинъ,-- ну, и Богъ съ ними!
Его проницательные глаза смотрѣли на нее тѣмъ энергичнымъ взглядомъ, который по своей безпощадности такъ похожъ на взглядъ убѣжденнаго фанатика. Онъ наложилъ руку на ея сердечныя стремленія, на ея чистыя дѣвическія грезы. Каждое его слово какъ ножомъ рѣзало ей душу, разрывало ей сердце на части, вырывало съ корнемъ, одну за другой, всѣ ея давнія надежды. Эта пытка разрѣшилась отчаяннымъ воплемъ и, какъ подкошенная, Дженни упала передъ старикомъ на колѣни.
-- Нѣтъ, не могу я, не могу! Дѣдушка, не требуй! Отдай все кому-нибудь другому. Силъ у меня не хватитъ! Позволь мнѣ жить, какъ прежде!
Какъ черная туча, потемнѣло лицо старика. Онъ вырвалъ у нея свою руку и всталъ съ мѣста, скорѣе съ удивленіемъ, нежели съ гнѣвомъ поглядывая на склонившуюся фигуру дѣвушки. Она не рыдала, не билась; закрывъ лицо руками, она прижималась къ стулу и молча вздрагивала.
-- Дженни! встань и отвѣчай!-- приказалъ старикъ. Но Дженни не шевелилась.
-- Дженни!
Дѣдъ протянулъ къ ней руку, ухватился за нее; она подняла голову и съ трудомъ старалась приподняться... но вдругъ тяжко застонала и упала безъ чувствъ.
Снаудонъ подошелъ къ дверямъ и позвалъ м-съ Біасъ; затѣмъ вернулся и поддержалъ Дженни.
-- Боже мой! А я-то думала, больше ужъ никогда съ нею не повторится!-- воскликнула въ ужасѣ добрая Бесси.-- Бѣдная дѣвочка! За послѣднее время она что-то была нехороша... вѣрно вамъ говорю!
Блѣдное личико, худоба котораго (слѣды несчастнаго дѣтства) теперь яснѣе выдѣлялась, ея худенькое тѣло и безпомощная поза, все говорило, что не она рождена творитъ геройскіе подвиги... Дженни пришла въ себя, и въ ту же минуту дѣдъ ея вышелъ изъ комнаты.
-- Ну, вотъ!.. Ну, вотъ!-- ободряла ее м-съ Біасъ, гладя по головѣ и хлопая по ладонямъ.-- И какъ это на васъ нашло, дитя мое? Ну, плачьте себѣ, плачьте на здоровье: сейчасъ же легче будетъ. И что же за причина?..
-- Не помню... Мы говорили... О, я уже могу стоять на ногахъ, м-съ Біасъ! Я пойду къ себѣ... Ужъ вѣрно поздно?
Она не позволила доброй Бесси проводить ее, а дошла сама, все время вспоминая, какое ужасное лицо было у дѣда. Такого взгляда она не запомнитъ... Какъ онъ перемѣнился въ нѣсколько секундъ!
А Сидней?.. Сидней будетъ ея другомъ, только другомъ... О, Боже! Она лишилась ихъ обоихъ... навсегда!..
На утро Дженни рано встала и удивилась, заслыша голосъ дѣда.
-- Дженни, погоди! Позавтракаемъ вмѣстѣ!
Давно ужъ не случалось, чтобы дѣдъ вставалъ такъ рано... Жутко стало бѣдной Дженни: давно ужъ не вставалъ ея дѣдъ къ такую пору; а его голосъ звучалъ бодрѣе обыкновеннаго и даже сурово. По лицу его было видно, что онъ провелъ ночь безъ сна. Да и ея лицо тоже было страшно блѣдно.
За завтракомъ онъ дѣлалъ видъ, что пробѣгаетъ книгу миссъ Лайтъ; дальше отрывочныхъ, будничныхъ замѣчаній разговоръ не шелъ. Дженни взяла работу. Вдругъ онъ обратился къ ней:
-- Дженни! Намъ съ тобой надо сказать пару словъ. Вѣдь это даже необходимо, да?.. (Дженни заставила себя взглянутъ на дѣда). Ты въ самомъ дѣлѣ думаешь все то, что говорила?
-- О, дѣдушка! Я сдѣлаю все, что ты захочешь! Я все исполню, все, какъ можно лучше и точнѣе! Я неблагодарная, мнѣ, теперь самой стыдно за свои слова!
-- Слова тутъ ни при чемъ и въ тебѣ нѣтъ неблагодарности, но ты не могла говорить иначе, повинуясь невольно тому чувству, сильнѣе котораго ты уже больше никогда не испытаешь. Но въ тебѣ я этого не могъ бы допустить... не могъ бы!
Изъ-подъ сѣдыхъ бровей его глаза смотрѣли на нее, какъ бы стараясь уловить малѣйшій проблескъ возраженія, которое дало бы ему хоть надежду, что не совсѣмъ еще погибла его любимая, его единая мечта...
-- О, дѣдушка! Я постараюсь, я для тебя на все готова... да, на все!
Бѣдное, слабое дитя! Она и прежде также ему обѣщала, трепеща и робѣя, что все сдѣлаетъ для него!
-- А если у тебя на это не хватитъ силъ,-- что тогда?
Его проницательный взглядъ скользнулъ по ея хрупкому, худенькому тѣлу, блѣдному лицу и слабымъ ручкамъ.... Вздохъ, полный глубокой тоски и горя, приподнялъ его старческую грудь и онъ отвелъ глава въ сторону.
-- Дженни, ты здорова?
-- Да, дѣдушка, здорова.
-- И хорошо спала?
-- Нѣтъ, какой же тутъ сонъ, когда я чувствую, что тебя огорчила... А мнѣ такъ горячо хотѣлось никогда тебя не огорчать! Я надѣялась, что я не буду для тебя тяжелымъ разочарованіемъ!
Старикъ задумался; но не надолго.
-- Я не разочаровался, дорогая,-- серьезно проговорилъ онъ.-- Я самъ уже виноватъ, если принимаю твою ласку не такъ, какъ бы это мнѣ слѣдовало. Сейчасъ мнѣ надобно идти по дѣлу; но къ обѣду я все-таки вернусь. Можетъ быть, мы тогда опять съ тобою потолкуемъ.
За послѣднее время старикъ Снаудонъ всегда говорилъ внучкѣ, куда и зачѣмъ идетъ; но сегодня онъ какъ бы лишилъ ее своего довѣрія, и это еще грустнѣе настроило ея думы.
Опять вокругъ нея все рушится, тускнѣетъ; жизнь опять становится тяжелымъ, подневольнымъ игомъ... какъ "тогда"... Бѣдная Дженни старалась себя увѣрить, что она сама же въ этомъ виновата: зачѣмъ она такъ скоро поддается постыдному, непростительному малодушію?
Когда дѣдъ вернулся, она употребила всѣ свои старанія, чтобы не выказывать ему ни своей горести, ни своей лѣни или утомленія. Обѣдъ прошелъ въ молчаніи. Когда дѣдъ поднимался изъ-за стола, Дженни бросилось въ глаза, что онъ держится нетвердо, двигается неувѣренно: машинально тряся головою, онъ брался за нее руками, какъ бы провѣряя, дѣйствительно ли она кружится? Внучка подошла къ нему, но не посмѣла сказать ни слова.
-- Я пойду къ себѣ, наверхъ!-- сказалъ онъ, слегка вздыхая.
-- Можно придти и почитать тебѣ?
-- Нѣтъ; погоди немного. Пойди лучше, пройдись, пока еще стоитъ хорошая погода.
Онъ вышелъ нетвердыми шагами и, придя къ себѣ, усѣлся въ свое обычное кресло, въ которомъ сиживалъ столько лѣтъ.
Вотъ тутъ же, подлѣ, та самая скамеечка, на которой у его ногъ, бывало, ютилась Дженни, еще съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ переѣхала сюда чуть-живой, молчаливой, запуганной дѣвочкой по тринадцатому году... Вотъ стулъ -- тотъ самый, на которомъ сиживалъ Сидней, горячо бесѣдуя, съ нимъ и увлекаясь ихъ общими мечтами... На все теперь легла печать безмолвія и грусти. Надежды и мечты, все рухнуло на вѣки!
Утренняя прогулка его утомила. Онъ задремалъ, но чуткимъ, непокойнымъ сномъ.
То онъ видѣлъ себя опять въ Австраліи и его, какъ на яву, пугала вѣсть о смерти сына Михаила, и это заставляло его просыпаться и дрожать всѣмъ тѣломъ. То опять онъ засыпалъ и видѣлъ себя еще молодымъ, но уже женатымъ и отцомъ семейства; его пугаетъ приближеніе нужды; онъ скупъ и грубъ съ домашними; онъ, не задумываясь, терзаетъ жену свою жестокостью и требованіемъ копить деньги, беречь каждый грошъ... На него надвигается большой, ужасный, черный гробъ, въ который и сливаются всѣ остальные предметы... И въ ужасѣ старикъ опять возвращается къ сознанію,-- но только для того, чтобы опять забыться, видѣть свою мертвую жену и заморенныхъ дѣтей... Она лежитъ, а рядомъ съ нею -- стклянка... Онъ, онъ -- ея убійца!..
Всю жизнь мечталъ онъ искупить свой грѣхъ и помогать такимъ же бѣднымъ, обиженнымъ женщинахъ, какою была она... О, неужели надо отказаться отъ этого утѣшенія? Можно, конечно, завѣщать свои средства благотворительнымъ учрежденіямъ, но это будетъ уже совсѣмъ не то...
Время подвигалось къ вечеру. Въ полутьмѣ сумерекъ старикъ досталъ изъ внутренняго кармана сюртука какую-то бумагу, повидимому дѣловую, и пробѣжалъ ее внимательно нѣсколько разъ; затѣмъ медленно разорвалъ ее вдоль, надорвалъ поперекъ; а лоскутки порвалъ совсѣмъ, на мелкіе кусочки и побросалъ въ огонь...