По обыкновенію, Бобъ пришелъ домой хмурый, возбужденный, и накинулся (также по обыкновенію) на свою ни въ чемъ неповинную Пеннилофъ.
Помимо того, что нервы его до крайности возбуждало каждое свиданіе съ его злымъ духомъ, Клемъ,-- въ немъ съ каждымъ разомъ горячѣе вспыхивало негодованіе на свое малодушіе, съ которымъ онъ не могъ справиться; съ каждымъ разомъ онъ чувствовалъ себя все дальше и дальше отъ пути къ прежней трудовой, честной жизни; и каждый разъ, самъ сознавая, что безвинно терзаетъ жену и ребенка, онъ еще яростнѣе, еще безпощаднѣе накидывался на нихъ. Изъ дѣтей у него уцѣлѣла только одна двухлѣтняя дѣвочка, да и ту онъ ненавидѣлъ,-- Пенни уже теперь не могла этого не чувствовать. Бывало, она все сносила съ неизмѣнной незлобивостью и смиреніемъ передъ своимъ кумиромъ, но за послѣднее время онъ становился страшенъ, и она начинала его бояться, какъ необузданнаго звѣря. Бобъ ненавидѣлъ жену, потому что таково было повелѣніе красавицы Клементины Снаудонъ; ему было противно видѣть, что она изо дня въ день ноетъ, чахнетъ и незаслуженно несетъ кару за его проступки. Онъ морилъ ее голодомъ, ее и ребенка, и, конечно, давно бы уморилъ, еслибъ ихъ не кормила сострадательная Дженни. Онъ бросилъ ходить на работу и продолжалъ въ глубинѣ души дрожать за послѣдствія своихъ противозаконныхъ дѣлъ съ подозрительными людьми.
-- Ну! Чего заныла? Давай мужу чаю!-- крикнулъ онъ грубо на какой-то вопросъ жены, которая, вся дрожа отъ страха, вышла его встрѣтить.
Бѣдная женщина взялась за чайную посуду, но руки не слушались ея; блюдечко выскользнуло и разбилось. Какъ озвѣрѣвшій, швырнулъ ее объ стѣну Бобъ, не помня себя отъ бѣшенства, принялся бить ее чѣмъ и куда ни попало, издавая нечеловѣческіе звуки ярости и озлобленія.
На крикъ и стоны его жертвы, распростертой на полу стѣны, прибѣжала сосѣдка, м-съ Гриффинъ, и накинулась на. него, освободивъ Пеннилофъ.
-- Ну, виданое ли дѣло?! Прочь! Не смѣть ее трогать, звѣрь, ты лютый! Такъ я и знала, такъ и знала... Вижу, идетъ въ нашу сторону!..
-- Ну, полно, полно, голубка моя, бѣдная!-- обратилась она. къ Пенни, рыдавшей неудержимо.-- Не посмѣетъ онъ тебя обидѣть: я ему покажу!..
Но "показывать" уже было некому: Бобъ проскользнулъ на. улицу и машинально пошелъ по направленію къ "квартирѣ" Бартлея. Онъ шелъ задумавшись, и только кучка зѣвавъ, собравшаяся у крыльца, остановила на себѣ его вниманіе; а центромъ этой кучки оказался какой-то человѣкъ, котораго крѣпко держали два жандарма, не выпуская изъ своихъ цѣпкихъ объятій. Пойманный (не кто иной, какъ Джэкъ) кричалъ во всю глотку:
-- Да не я же виноватъ! Я ихъ не умѣю дѣлать, а дѣлалъ... Пустите же, пустите! Я вамъ скажу, кто во всемъ виноватъ... Я во всемъ признаюсь! Я ничего, клянусь вамъ, ничего не дѣлалъ, и... вы ошибаетесь, это не я... Это -- Бобъ Юэттъ; его и хватайте! Я вамъ даже скажу, гдѣ онъ живетъ. Пустите же, говорятъ вамъ! Провались я на этомъ мѣстѣ, если я солгу! Онъ живетъ въ Кларкенуэлѣ... Я вамъ...
Жандармы понукали его, угощая пинками, и перекидывались насмѣшливыми взглядами и улыбочками. Зѣваки тоже кивали на пойманнаго головой и громко ругали его, какъ труса, который спѣшить выдать товарища изъ боязни за свою собственную шкуру.
Бобъ, первое движеніе котораго было бѣжать, не могъ двинуться съ мѣста; но, разсудивъ, что не слѣдуетъ обращать на себя вниманіе толпы, двинулся впередъ вмѣстѣ съ нею. Свернуть въ сторону было некуда, и онъ по неволѣ шелъ минутъ пять словно во снѣ. Наконецъ, толпа зашла за уголъ,-- и тутъ только ужасъ окончательно овладѣлъ имъ: какъ звѣрь, вдругъ лишенный зрѣнія, онъ ринулся впередъ, и не помнитъ, какъ это случилось, что его сшибла съ ногъ телѣга, о которую онъ ударился грудью, со всего разбѣга. По счастію, она ѣхала шагомъ, но едва не задѣла его колесомъ.
Какой-то прохожій участливо подошелъ и поднялъ несчастнаго.
-- Ничего, обойдется!-- проговорилъ онъ, и, къ величайшему удивленію всѣхъ присутствующихъ, пострадавшій дѣйствительно бодро и скоро зашагалъ прочь, повидимому не чувствуя никакой боли. Но минуты двѣ-три спустя, онъ вдругъ почувствовалъ приступъ тошноты, и принужденъ былъ прислониться къ стѣнкѣ; кровь хлынула у него изъ горла, и тотчасъ же опять вокругъ него собралась кучка ахающихъ и соболѣзнующихъ людей. Онъ пріободрился, но бѣжать не могъ: боль въ груди и клокотанье въ горлѣ... полный ротъ крови...
Куда дѣваться? Гдѣ искать защиты? Къ отцу? Но тамъ скорѣе всего настигнетъ полиція... Вотъ развѣ пойти въ Шутерсъ-Гарденсъ? Тамъ живутъ мать и братъ Пенни: они защитятъ, они не выдадутъ своего! Выбора нѣтъ... Скорѣй, скорѣй туда!.
Чего ни передумалъ Бобъ за ту четверть часа, которую онъ провелъ въ дорогѣ, стремясь къ своей единственной надежной цѣли. Ясно, какъ на ладони, вдругъ встало передъ нимъ все происшедшее за послѣднее время, и онъ самъ удивился, какъ ему раньше не пришелъ въ голову вопросъ: можно ли довѣряться такому человѣку, какимъ былъ съ юности его пріятель Джэкъ? Гдѣ были у него глаза съ самаго начала?..
Въ глухомъ кварталѣ было мрачно и безлюдно, какъ всегда въ этотъ часъ. Въ узкомъ проулкѣ, который велъ въ глубину этого квартала, Бобъ встрѣтилъ двѣ таинственные личности, которыя поспѣшили стушеваться въ темнотѣ и, конечно, въ случаѣ чего, не стали бы помогать полицейскимъ ловить его, Боба. Внизу, подъ лѣстницей, Бобъ поскользнулся и упалъ съ громкимъ стономъ.
-- Блюди убо, да не преткнешься о камень ногою твоею!-- совсѣмъ близко провѣщалъ надъ нимъ чей-то высокій голосъ.
Бобъ зналъ, что это -- доморощенный пророкъ, котораго обитатели Шутерсъ-Гарденса прозвали "Шалый Джэкъ" за то, что онъ денно и нощно вѣщалъ евангельскія или вообще другія премудрыя истины.
-- Что есть главное потребное въ жизни?-- продолжалъ онъ я теперь, самъ себѣ отвѣчая:
-- Главное есть премудрость.
Бобъ шелъ себѣ дальше и, удаляясь, слышалъ, что ему во слѣдъ неслась горячая рѣчь проповѣдника на довольно приличномъ французскомъ языкѣ. "Шалый" особенно любилъ этотъ языкъ, хотя никому и никогда еще не случалось слышать отъ него, почему и какъ именно онъ ему обучился.
Добравшись до площадки, на которую выходила дверь м-съ Кэнди, Бобъ попробовалъ осторожно потянуть за ручку, но она не подавалась: очевидно, никого не было дома. Однако Стефенъ долженъ былъ скоро придти домой;-- лучше посидѣть немножко, подождать... Такъ рѣшилъ Бобъ и, спустившись во дворъ, присѣлъ на корточки у стѣны. Нужды нѣтъ, что камни мостовой пропитаны сыростью; нужды нѣтъ, что дождь мочитъ больную грудь и усталыя плечи! Здѣсь, по крайней мѣрѣ, онъ въ безопасности отъ погони.
Но вотъ въ потемкахъ раздались шаги и голоса, и цѣлая гурьба молодыхъ мужчинъ и подростковъ высыпала на крыльцо съ крикомъ и руганью. Бобъ прислушался -- и узналъ голосъ Нэда Гиггса, съ которымъ жила жена Джэка. На поимку виновнаго не было ни намека въ ихъ шумѣ и брани. Нѣсколько голосовъ за-разъ кричали, стараясь перекричать одинъ другого:
-- Окурокъ!.. Окурокъ!..
Бобъ зналъ, что это восклицаніе было рельефнымъ выразителемъ одного обычая въ средѣ "меньшой братьи",-- обычая забавнаго и весьма типичнаго.
Если кому изъ компаніи друзей и сосѣдей посчастливится найти гдѣ-нибудь окурокъ сигары, тотъ долженъ былъ уступить ее временно (такъ сказать, на подержаніе) тому изъ присутствующихъ, который первый крикнетъ:-- Окурокъ, окурокъ!-- и, такимъ образомъ, это чудное лакомство переходитъ изъ устъ въ уста, пока не выкурится до тла.
Нэдъ кричалъ громче всѣхъ:
-- Я первый! Я крикнулъ первый послѣ Билля!
-- Врешь! Я раньше подоспѣлъ!
-- Чортъ!.. Ты... мерзавецъ! Я тебѣ рожу раск...ррою! Берегись,-- я вѣдь живо! Нѣжничать не намѣренъ!
Послышалась возня, шарканье ногъ, и крики, и удары... Дикій звѣрь, многоголовый, сильный, расходился, что называется, "во всю". Съ четверть часа еще продолжалась свалка, и въ каменныхъ стѣнахъ отдавались пьяная ругань и воинственные возгласы сражавшихся. Когда же вдругъ наступила тишина,-- Бобъ зналъ, что это явилась полиція и превратила схватку; но тѣмъ болѣе было причины прятаться отъ нея подальше... Только бы дождаться поскорѣе Стефена!..
На этотъ разъ, какъ только онъ дотронулся до ручки звонка, ему отвѣтилъ сиплый голосъ совсѣмъ спившейся старухи. Онъ вошелъ и на мгновеніе остановился при видѣ почти пустой и неопрятной комнаты, посреди которой лежала какая-то безформенная куча; въ ней Бобъ не замедлилъ пригнать м-съ Кэнди.
-- Я бы хотѣлъ, если это можно, переночевать у васъ,-- проговорилъ онъ.-- Мнѣ надо спрятаться, и ни одна душа не должна подозрѣвать, что я у васъ!
-- Пожалуйста,-- проговорила м-съ Кэнди такимъ голосомъ, который было страшно слышать, и перестала обращать вниманіе на своего гостя, раскачиваясь и охая протяжно, какъ человѣкъ, переживающій ужаснѣйшія муки. Разъ или два Бобъ ее спросилъ, скоро ли вернется Стефенъ? Но она сначала не разслышала его вопроса, а разслышавъ, сама спросила:-- А? Стефенъ? Да, кажется, скоро.
Въ двѣнадцатомъ часу ночи тотъ наконецъ пришелъ, доработавшись, по обыкновенію, до безчувственнаго состоянія, и только видъ нежданнаго посѣтителя могъ сколько-нибудь оживить его:
-- Бобъ Юэттъ! Это вы?
-- Мнѣ хотѣлось бы тутъ у васъ побыть... Мнѣ надо полиціи не попадаться на глаза... Нѣтъ ли у васъ чего-нибудь хлебнуть,-- ну, просто горло промочить... для храбрости!
-- Нѣтъ; ровно ничего! Черезъ дорогу у насъ есть лавчонка: тамъ можно все достать.
-- Да мнѣ туда не дотащиться ни за что...
-- Такъ я вамъ принесу воды!-- предложилъ добродушный, но недалекій малый. У него и въ самомъ дѣлѣ было доброе сердце, но по уму бѣдняга былъ почти идіотъ.
Бобъ съ жадностью выпилъ большую чайную чашку воды и проговорилъ:
-- Мнѣ будетъ, можетъ быть, полегче, когда я отдохну немножко... У васъ нѣтъ больше мебели?
-- Нѣтъ, въ субботу пошла вторая недѣля. Я давалъ матери деньги за квартиру, а она ихъ не платила, пропивала въ кабакѣ и говорила мнѣ, что все уплачено. Я было-спросилъ пристава: развѣ подлежатъ продажѣ за долги кровати и бѣлье? И получитъ въ отвѣть, что -- да. Именно за квартирный-то долгъ все до послѣдней нитки "подлежитъ"! И кровать, и подушки, и бѣлье,-- все, все отдать имъ надо за квартиру.
Какъ, право, глупо сдѣлалъ Стефенъ и всѣ ему подобные, что они сами не родились домохозяевами: тогда они тѣснили бы своихъ жильцовъ. Невыгода не имѣть своего угла, кажется, ухъ довольно очевидна!
-- Что жъ бы я могъ сказать? Она, все равно, ничего не доняла бы; она потомъ жалѣла, что такъ поступила; ничего больше съ нея и требовать нельзя!-- и онъ кивнулъ на неподвижно-распростертую старуху.-- Самъ виноватъ, что не сообразилъ и далъ ей въ руки деньги... Вамъ холодно? Не протопить ли? Вы не стѣсняйтесь; скажите откровенно. Мать ходитъ слѣдомъ за возами каменнаго угля и подбираетъ себѣ по дорогѣ то, что они обронятъ. И вы не можете себѣ представить, какъ много она достаетъ такимъ путемъ! Мы оба почти не бываемъ дома, расходъ на топку у насъ небольшой...
Стефенъ затопилъ каминъ, и Бобъ началъ понемногу согрѣваться, съ трудомъ добравшись до теплаго мѣстечка у огонька. Тишину вдругъ нарушилъ грозный голосъ м-ра Гопа, который вернулся домой и, по обыкновенію, усердно сулилъ своимъ домочадцамъ самые звѣрски-невѣроятные ужасы и несчастія. Посторонній наблюдатель могъ бы легко подумать, что здѣсь и въ самомъ дѣлѣ готовится убійство. За стѣной, съ другой стороны, раздался голосъ Нэда, который самъ весьма безцеремонно ругался и кричалъ, что никто не смѣетъ нарушать его покой.
-- Того и гляди, они и ее разбудятъ,-- замѣтилъ Стефенъ.-- Ну, что же я вамъ говорилъ?
М-съ Кэнди проснулась и, тщетно стараясь приподняться, вдругъ дѣйствительно привстала и уставилась глазами на разгоравшееся пламя въ каминѣ. Безумный крикъ вырвался у нея изъ груди, потомъ еще, еще, постепенно слабѣя,-- и несчастная, совсѣмъ обезсилѣвъ, повалилась на свою жалкую постель.
-- Только бы не на всю ночь!-- проговорилъ Стефенъ.-- Это съ нею бываетъ.
Но на этотъ разъ дѣло обошлось благополучно... съ ея стороны, по крайней мѣрѣ. Зато Боба всю ночь душилъ кошмаръ: онъ плакалъ и вздыхалъ, и кричалъ, когда во снѣ его снова забирали жандармы. Нѣсколько разъ онъ просыпался, весь въ холодномъ поту, и засыпалъ тяжелымъ, безпокойнымъ сномъ.
-----
Съ самаго вечера Пеннилофъ была разстроена и до крайности перепугана появленіемъ жандармовъ. Они ворвались къ ней и все перерыли, не оставивъ въ покоѣ ни щелочки, ни ящичка. Для нея обыскъ былъ своего рода откровеніемъ: никогда и ничего подобнаго ей въ умъ не приходило. Она даже разсердилась на м-съ Гриффинъ, когда та, не обинуясь, объявила, что она этого давно ужъ ожидала, и даже знаетъ, какое наказанье понесетъ Бобъ за свое преступленіе:
-- Каторжныя работы! Да, каторжныя работы! И хорошо еще, если только на пять лѣтъ; а то такъ и на десять закатаютъ голубчика! Бывало,-- такіе господа и въ безсрочные попадали...
Пеннилофъ не вѣрилось, чтобы такіе ужасы могли постигнуть ея мужа. Узнавъ объ угрожающей ему бѣдѣ, она забыла всѣ свои обиды, и помнила только одно -- свою любовь и жалость.
-- Онъ былъ мнѣ всегда добрымъ мужемъ,-- всхлипывая, говорила она.-- Тотъ самъ совретъ, который скажетъ, что это неправда!
Всю ночь она не могла сомкнуть глазъ, а въ восьмомъ часу утра уже была въ полицейскомъ управленіи. Но Боба тамъ не было, и ничего про него не было извѣстно. Она пришла домой ни съ чѣмъ, и разсказала м-съ Гриффинъ, что ее разспрашивали очень много, а сами говорили очень мало; однако, посовѣтовали еще навѣдаться хоть завтра утромъ.
-- По-моему, такъ они еще не нашли его,-- заключила та.-- Видно, пріятели его предупредили.
-- Куда бѣжать? Гдѣ его искать, чтобы спасти или хоть быть подлѣ него?
Пенни бросилась прямо къ своему другу -- Дженни, но только даромъ простояла у порога, не рѣшаясь войти и стыдясь признаться, какая причина привела ее сюда.-- Вотъ гдѣ можно душу отвести, гдѣ не такъ стыдно!-- догадалась она, и бѣгомъ направилась къ глухому кварталу.
Тамъ, въ узенькомъ проулкѣ, который былъ какъ бы однимъ изъ развѣтвленій Шутерсъ-Гардеиса, больше чѣмъ когда-либо въ этотъ часъ дымили жаровни. Владѣлецъ права жарить и варить картофель перепродавалъ его за деньги другимъ, которые разставили тутъ же до десяти котелковъ, снабжающихъ бѣдный людъ горячимъ завтракомъ. Обыкновенно, всѣ эти жаровни дымили немилосердно, и люди метались въ жаркомъ дыму, какъ тѣни грѣшниковъ въ адскомъ пеклѣ. Въ одномъ мѣстѣ эти тѣни сбились въ кучку, и высоко надъ ними махала въ воздухѣ руками чья-то высокая, долговязая тѣнь, кричавшая что-то такое, что видимо привлекало всеобщее вниманіе. Пенни инстинктивно потянуло туда; въ усердномъ ораторѣ она тотчасъ же узнала Шалаго Джэка. Онъ повѣствовалъ о своемъ видѣніи:
-- Не смѣйтесь! Грѣхъ смѣяться надъ святыней!-- восклицалъ онъ своимъ пророческимъ тономъ.-- Вѣрно вамъ говорю, ангелъ Господень явился предо мной и провѣщалъ:-- Вонми, о, смертный, гласу моему, и я повѣдаю тебѣ всю истину: кто ты, и гдѣ, и что тебя ожидаетъ впереди!-- Я палъ ницъ передъ нимъ, но слова не шли мнѣ на уста. И ангелъ продолжалъ:-- Жизнь ваша здѣсь -- возмездіе за содѣянныя вами прегрѣшенія! Вы здѣсь въ аду... Въ аду! Вы не цѣнили даровъ Божіихъ; вы пренебрегали ими; вы заглушали въ себѣ все доброе, что Онъ вложилъ вамъ въ душу; вы дали надъ собою власть темнымъ силамъ, и вотъ онѣ навсегда завладѣли вами... навсегда!.. Вы были нѣкогда богаты, но впали въ бѣдность по своей винѣ; и будете все бѣднѣе и бѣднѣе! Жизнь, которую вы, несчастные, влачите -- адская жизнь, а мѣсто, гдѣ вы родились и состарились -- адъ кромѣшный! И впереди васъ ожидаетъ горе, непроглядное горе и нужда... Нужда! И смерть придетъ; и вы умрете въ одиночествѣ, въ отчаяніи и душевной тоскѣ! Вокругъ васъ, позади и впереди,-- куда ни оглянитесь,-- повсюду васъ ожидаетъ адъ, кромѣшный адъ!
Пеннилофъ стало жутко, и она, вся дрожа, проскользнула впередъ, оставляя въ дыму и толпу, и проповѣдника. Дойдя до дверей м-съ Кэнди, она постучалась; долго никто не откликался; наконецъ чей-то странный и совершенно незнакомый голосъ спросилъ ее негромко:
-- Кто тамъ?
-- Это я; м-съ Юэттъ,-- Пеннилофъ!
-- Одна?
Пенни нагнулась къ дверной скважинѣ и прислушалась:
-- Кто это говоритъ со мной?-- спросила она.
-- Одна?-- повторилъ голосъ уже совсѣмъ глухо и тихо:-- А! Ну, войдите!-- и Пенни вошла, шаря впотемкахъ съ перепугу:
-- Кто тутъ? Ты, мать? Ты, Стефенъ?
Ее схватили за рукавъ, и быстро, но безъ шума, захлопнули дверь, а близко-близко надъ нею послышался шопотъ:
-- Пенни! Это я, Бобъ...
Пенни тихо, радостно вскрикнула и протянула впередъ руки.
Голова Боба прильнула въ ея груди; она склонилась къ нему и, обнимая, прижалась щекой въ его лицу:
-- О, Бобъ!.. Что это значитъ? Отчего ты впотьмахъ?.. Бобъ, что съ тобой случилось?
-- Я упалъ на улицѣ, расшибся,-- задыхаясь, пролепеталъ онъ.-- Все равно, бѣдѣ не поможешь... Меня заберутъ непремѣнно... Я чувствую, что мнѣ все хуже... Пойди за докторомъ...
-- Не бойся, милый!-- уговаривала Пенни, цѣлуя и лаская мужа.-- Нѣтъ нужды говорить доктору, кто ты такой: никто и не узнаетъ! Только зачѣмъ ты не прислалъ за мною мать?
Явилась м-съ Кэнди -- легка на поминѣ. Она захлопнула дверь и испуганно прошептала:
-- Полиція пришла! Одинъ съ черной лѣстницы, а другой -- съ парадной... Сейчасъ будутъ здѣсь!
-- Они выслѣдили Пенни! Пенни, они шли за тобою по пятамъ!..-- въ отчаяніи шепталъ Бобъ; для него это было ясно.
М-съ Кэнди чиркнула спичкой, и на мгновеніе, пока не загасъ ея слабый свѣтъ, она освѣтила блѣдныя, искаженныя лица мужа и жены.
-- Зажечь вамъ свѣчку?-- спросила мать.
Никто ей не отвѣтилъ, и въ тотъ же мигъ на лѣстницѣ послышались тяжелые шаги. Къ дверь постучали.
-- М-съ Кэнди!-- крикнулъ чужой голосъ.
Всѣ трое, молча, прижались въ темнотѣ другъ къ другу.
-- М-съ Кэнди, отворите! Не то мы сами выломаемъ дверь!
-- Нѣтъ! Не пускайте ихъ! Не шевелитесь!-- шопотомъ умоляла Пенни.
Еще минута -- и еще окликъ, но уже другой: краткій и суровый:
-- Что жъ, отопрете?..
Еще секунды три, четыре... И стѣны дрогнули, дверь затрещала и повисла на петляхъ. На порогѣ появился полицейскій съ фонаремъ въ рукѣ.
Все напрасно, Пеннилофъ, напрасно! Это не люди ворвались сюда,-- это самъ законъ! Бороться съ нимъ вѣдь такъ же безуспѣшно, какъ бороться съ неизбѣжной смертью, когда часъ насталъ!
-- Вотъ онъ!-- указалъ на Боба одинъ изъ полицейскихъ.-- Взять его!
-- Да нѣтъ же! Я не пущу его! Онъ совсѣмъ боленъ: ему доктора надо!
-- Боленъ? Вотъ оно что!-- насмѣшливо подхватилъ слова Пенни одинъ изъ полицейскихъ.-- Несите скорѣе носилки: нашъ докторъ живо тамъ его подправитъ!..
Пеннилофъ молча сидѣла на полу, поддерживая на колѣняхъ голову Боба. Но полицейскіе вернулись проворно и взвалили на носилки безчувственное тѣло Боба; рядомъ съ ними у самыхъ носилокъ шла, не отставая, Пенни. На лѣстницѣ трудно было протискаться сквозь толпу любопытныхъ, которые перешептывались, толкались и шумѣли. Но громче всѣхъ кричалъ нараспѣвъ Шалый Джэкъ съ горячностью настоящаго пророка:
-- Всякое дыханіе да хвалитъ Господа... да хвалитъ Господа! Хвалите Господа съ небесъ, хвалите Его въ вышнихъ!..