изваянный Кановою
Памятник, о котором я намерен говорить, сооружён в 1805 году и поставлен в церкви Августинсних монахов. Входя в северные врата Августинской церкви, с первого взгляда вы встретите подле южной стены одну белую громаду Каррарского мрамора; но эта громада, с вашим приближением, распадается и открывает целую группу, представляющую погребальный обряд. Молодая Римлянка, одетая в длинную тогу, приближается с правой стороны к тёмному входу пирамиды. Волосы её распущены; на голове оливный венок; чело наклонено к урне, которую она держит перед собою. С урны падает цветочная цепь на руки двух девиц, идущих по сторонам с зажжёнными факелами. За ними следует женщина, ведущая правою рукою слепого старца, поддерживаемого отроком. Позади их малютка всплеснул ручонками и остановился с изумлением. Подле входа пирамиды, с левой её стороны, лежит лев, скрывающий голову в лапах. Прекрасный и почти весь нагой, крылатый гений падает на ступени подножия и, склонясь на правую руку, опирается ею на льва.
Главного лица здесь нет; но все прочие лица им одним только занимаются и о нём одном думают. Римлянка, несущая урну, и две девы, идущие с факелами, погружены в глубокую задумчивость. Головы их наклонены несколько вперед; глаза вперены в землю. Это идеалы добродетели, невинности и скромности. Художник не заставил их ни стонать, ни проливать слёзы, для того чтоб земными чувствами не отнять ни одной черты от их небесных красот. Но как же он представил старца? Потухший взор его поднят к небу; дряхлое лице покрыто сильною горестию. Он, кажется, сетует, что Провидение судило ему пережить единственную его отраду и утешение. Всплеснувший ручонками малютка как бы оцепенел от изумления; и это движение, свойственное младенческому возрасту, дает ему какое-то особенное простодушие. Наконец, что сделал художник с крылатым гением, которому он хотел дать красоту Аполлона и нежность Адониса? Лице его покойно; но покой его страшен. Видали ли вы юношу, потерявшего, вместе с подругою, все радости и надежды, -- несчастного с мутным и неподвижным взором, открытым и ничего не видящим? Вот что представил в лице гения бессмертный Канова, глубокий наблюдатель всех движений убитого роком сердца.
Над входом в пирамиду начертана золотыми буквами Латинская надпись: "Uxori Optimae Albertus; примерной супруге Алберт". Не нужно спрашивать, кто эта супруга; в барельефах, украшающих верхнюю часть пирамиды, вы видите Блаженство, несущее образ Марии Христины с её именем. Парящий гений встречает Эрц-Герцогиню и подаёт ей оливную ветвь, в награду за её добродетели; между тем как другой гений, -- тот, который на помосте пирамиды, укааывает левою рукою на герб Саксен-Тешенского Герцога, стоящий подле герба Эрц-Герцогини Австрийской.
Главная мысль этого памятника: шествие группы с погребальною урною в мрачное отверстие пирамиды, -- без сомнения, есть смелая мысль, -- черта великого гения.
Вся эта группа только сейчас вступила на помост пирамиды и вдруг оцепенела. Тяжёлые вздохи остановились в груди; стоны и вопли замерли на устах. Какая-то волшебная сила превратила все эти живые существа в камень, как бы для того, чтобы они не скрыли во мраке пирамиды от жадного взора смертных столько неподражаемых прелестей... Нет; это не группа детей Ниобы, превращающихся в камни; это Пигмалионов мрамор, одушевляемый небесным огнем. Уста дев дышат; легкая их одежда колеблется; под этим дымчатым мрамором волнуются их девственные перси.
Невольно спрашиваешь: каким образом человек, -- эта бренная скудель и персть, взятая от земли, -- возымел дерзновение дать мыслящую душу такому веществу, у которого сама природа отняла и чувство, и движение? -- И невольно благоговеешь перед Творцом человека, вдунувшим в него дыхание жизни, -- эту Божественную искру, животворящую и слово, и полотно, и мрамор.