Примѣты умножаются.
Согбенный, съ печатью скорби въ чертахъ, изборожденныхъ морщинами, сидѣлъ въ своей комнатѣ въ Флоренціи математикъ и астрономъ Галилей. Онъ не обращалъ вниманія ни на многочисленныя карты и таблицы на стѣнахъ, ни на груды книгъ и свитковъ, покрывавшихъ его рабочій столъ. Его занимала латинская рукопись, состоявшая изъ одной тетради сложенныхъ листовъ. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ эти замѣтки прислалъ изъ Германіи его другъ Іоганнъ Кеплеръ, чтобы познакомить его съ исторіею своихъ страданій. Знаменитый флорентинецъ, соболѣзнуя несчастію своего ученаго товарища, сегодня и самъ былъ удрученъ тяжелой заботой за будущность своего единственнаго дитяти.
-- Моя слава и мое положеніе,-- такъ читалъ Галилей,-- довели меня до того, что я неоднократно долженъ былъ прибѣгать къ астрологическимъ гаданіямъ. Конечно, самъ далекій отъ подобныхъ химеръ, я говорилъ, что на нее не стоитъ тратить времени и сожалѣлъ, что такое безразсудное шарлатанство властвуетъ, какъ густой мракъ, надъ человѣческими умами. Но если самъ императоръ Рудольфъ вѣритъ астрологіи, то могъ ли я не воспользоваться для объясненія небесныхъ явленій предложеніемъ быть придворнымъ астрологомъ. Вѣдь астрологія была просто шутливой формой, въ которую я облекалъ различныя истины, даже политическія, которыя иначе мнѣ не позволили бы высказать. И такъ людская глупость служила мнѣ проводникомъ къ истинѣ, къ которой большинство относится такъ подозрительно.
"Нѣсколько лѣтъ я мирно прожилъ на обсерваторіи въ Прагѣ, какъ вдругъ ударъ за ударомъ посыпались на меня. Смерть похитила у меня въ одинъ годъ жену и троихъ дѣтей. Вмѣстѣ съ тѣмъ ухудшалось и мое служебное положеніе, такъ какъ братья Рудольфа, бывшіе съ нимъ въ ссорѣ, начали отбирать отъ него земли, въ томъ числѣ и Богемію. Ко всѣмъ моимъ огорченіямъ прибавилась кончина въ Прагѣ императора Рудольфа. Братъ и преемникъ Рудольфа, императоръ Матвѣй, хотя и оставилъ меня въ старой должности, но недоимки жалованья, при смерти Рудольфа, простиравшіяся до 4-хъ тысячъ гульденовъ, въ короткое царствованіе императора Матвѣя возросли до 12-ти тысячъ. Когда же при всемъ томъ королевскій совѣтъ спрашивалъ, почему такъ долго не появлялись ожидаемыя астрономическія таблицы, я чистосердечно отвѣчалъ: "Чтобы пощадить королевское величество, по казначейскому распоряженію котораго я долженъ былъ голодать, я написалъ ничтожный календарь съ астрологическими предсказаніями: это все же лучше, чѣмъ просить милостыню. Когда умерла моя дочь, я бросилъ таблицы и обратился къ астрологіи". Въ этихъ занятіяхъ я пытался найти и нашелъ утѣшеніе отъ ударовъ судьбы и отъ гнетущаго чувства, обезпечивъ свое существованіе презираемыми мною предразсудками толпы.
"Но самое худшее было еще впереди. Вскорѣ неосторожныя Сужденія моей старой матери навлекли на нее преслѣдованія и суевѣрныхъ невѣждъ, и власти, которая въ бѣдной старой женщинѣ вмѣстѣ съ матерью преслѣдовала и истину пытливаго изслѣдователя-сына. Эти заблужденія зашли, наконецъ, такъ далеко, что дали моей матери прозвище вѣдьмы. Печальныя суевѣрія все тяжелѣе свинцомъ ложились на несчастную Германію; противъ бѣдной женщины сошлись обѣ партіи -- католики и протестанты,-- обвиняя ее въ союзѣ съ чортомъ. Наконецъ, мать мою заключили въ тюрьму. При этомъ извѣстіи я, бросивъ свои занятія, бѣжалъ сначала въ Регенсбургъ, а затѣмъ поспѣшилъ и въ Виртенбергъ чтобы выступить защитникомъ напрасно оклеветанной женщины.
"Вотъ какимъ образомъ собрались надъ ея головой обвиненія въ колдовствѣ, изъ-за котораго она сидѣла въ тюрьмѣ. Однажды, будучи на церковномъ погостѣ, мать замѣтила могильщика, проходившаго вблизи могилы ея отца. Вспомнивъ, про гдѣ-то слышанное, какъ старые нѣмцы изъ народа употребляютъ черепа въ видѣ бокаловъ, она захотѣла отрыть черепъ своего отца, отдѣлать въ серебро и подарить мнѣ. Могильщикъ отказалъ ея просьбѣ и не промолчалъ объ этомъ. Дѣло было такъ необычайно, что всѣ слушали разсказъ могильщика съ удивленіемъ и соглашались, что только вѣдьмы и колдуны употребляютъ для своихъ надобностей человѣческія кости.
"Кромѣ того, нужно замѣтить, что мать моя занималась медициной. Она какъ-то не имѣла никакого счастья въ своей практикѣ: чаще случалось, что рекомендованныя ею средства ухудшали болѣзнь, вмѣсто того, чтобы облегчать. Въ своей комнатѣ она разставила въ оловянныхъ сосудахъ вино, раздавая его своимъ паціентамъ. Отъ долгаго стоянія винная кислота разложила свинецъ и олово, такъ что эта настойка производила головную боль и вызывала рвоту. Когда одна знакомая женщина моей матери, жена ремесленника, заболѣла отъ употребленія этой настойки, ея родственники надумали, что она заболѣла отъ какого-то наговора. Вся вина легла на Кеплеръ, и объ этомъ случаѣ распространилась молва. Жена ремесленника открыто объявила ее колдуньей, и даже мѣстный священникъ городка Левенберга, мѣстожительства моей матери, обвинилъ ее въ вѣдовствѣ.
"Такимъ образомъ, доброе имя моей старой матери было окончательно замарано, и исторія ея колдовства сдѣлалась злобой дня. Казалось, однако, что дѣло еще можетъ принять благопріятный оборотъ. Однажды къ ней пришли княжескій чиновникъ и полупьяный левенбергскій фогтъ, требуя съ угрозами, даже съ обнаженной шпагой, чтобы она вылечила околдованную жену ремесленника. Моя мать не испугалась, назвавъ такое требованіе безумнымъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ на фогта была подана жалоба въ судъ. Безпокоясь, какъ бы отвратить могущія произойти непріятныя послѣдствія отъ злоупотребленія своей должностной властью, фогтъ остановился на счастливой мысли сдѣлать доносъ на вѣдовство старой женщины. Напрасно я просилъ мою. мать пріѣхать ко мнѣ: она не хотѣла трогаться съ мѣста, пока не кончится судебный процессъ.
"Между тѣмъ подкопилось еще нѣсколько случаевъ, усилившихъ подозрѣніе въ колдовствѣ, такъ что донесеніе левенбергскаго высшаго совѣта дало поводъ высшему дворянскому суду въ Виртембергѣ начать процессъ о вѣдовствѣ моей матери, вдовы Генриха Кеплера. Бѣдная старуха еще во-время успѣла убѣжать ко мнѣ за совѣтомъ со своимъ другимъ сыномъ, Христофоромъ. Они нашли меня занятымъ прошеніемъ на имя виртембергскаго канцлера и начинавшагося такимъ образомъ: "До сихъ поръ я пользовался безукоризненной славой въ жизни, какъ вдругъ въ прошломъ году разрушительная буря ударила мой карабликъ объ ужасный подводный камень. Эта буря повредила не столько мнѣ, сколько моей несчастной матери, всякое бѣдствіе которой, однако, тяжело отражается и на ея сынѣ. Не надѣясь ни на какую помощь, я осмѣливаюсь поручить себя вашему милостивому вниманію". Съ пріѣздомъ матери и брата я могъ въ своемъ прошеніи разсказать обстоятельнѣе многія подробности дѣла. Это такъ сильно подѣйствовало, что высшій совѣтъ въ Виртембергѣ молчаливо призналъ свою опрометчивость. Не смотря на мои просьбы, мать вернулась домой, дабы не возбуждать своимъ отъѣздомъ подозрѣній и не подзадаривать злыхъ языковъ.
"Но враги моей матери не теряли даромъ времени: молва разсказывала новыя ужасныя вещи про старуху. Дѣло дошло до того, что, кромѣ ея дѣтей, едва ли кто-нибудь сомнѣвался въ ея колдовствѣ. Веденіе начавшагося процесса объ ея вѣдовствѣ было поручено злѣйшему врагу матери, фогту Эйхорну. Но настоятельныя просьбы брата Христофора Кеплера сдѣлали, что слѣдствіе производилъ другой, и одновременно по моей просьбѣ было постановлено, что мучительный процессъ не начнется до моего пріѣзда. Вскорѣ я узналъ, что обстоятельства дѣла въ высшей степени печальны. Я узналъ, что семидесяти-четырехъ-лѣтняя арестантка, жаловавшаяся на холодъ тюремной камеры и на безотрадность одиночества, была переведена въ жилище тюремщика; кромѣ того, я самъ хлопоталъ, чтобы ей дозволили на собственныя средства имѣть двухъ прислужниковъ. Я обратился съ запиской непосредственно къ герцогу. Въ этой запискѣ я, между прочимъ, писалъ: "Въ высшей степени прискорбно, что обвиненію приписана такая большая важность и что поступки моей матери истолкованы въ такомъ ложномъ свѣтѣ. Съ умысломъ она не совершила ни одного проступка. Довольно ея враги злоупотребляли именемъ Божіимъ. Пора противникамъ матери жаждущимъ ея жизни и имущества, пора перестать пользоваться княжеской милостью".
"Но прошеніе осталось безъ послѣдствій: процессъ продолжался, свидѣтели безповоротно высказали свою увѣренность въ колдовствѣ моей матери. При этомъ важное значеніе придавали тому, что старуха рѣдко смотрѣла прямо и не плакала. "Всѣмъ извѣстно", говорили свидѣтели, "что нѣкоторые люди не могутъ плакать". Когда на одномъ изъ первыхъ допросовъ свидѣтелей одинъ изъ членовъ суда замѣтилъ истомленной старухѣ: "если бы въ васъ была капля благочестивой крови, вы должны были бы заплакать", она съ болью отвѣтила: "Я такъ много плакала въ своей жизни, что больше и плакать-то не могу". Теперь же на обвиненія свидѣтелей мать отвѣчала упорнымъ молчаніемъ. Изъ преній выяснилось, что всѣ обитатели Лёвенберга, не исключая самого фогта, высказались за виновность старухи.
"Дѣло защиты для меня и для адвоката моей матери становилось очень затруднительнымъ. При томъ защита была весьма стѣснена. Мнѣ, конечно, слѣдовало направить всѣ свои стрѣлы противъ нелѣпыхъ суевѣрій; но, къ сожалѣнію, этого вопроса нельзя было касаться. Положимъ, что уликъ въ колдовствѣ налицо не было и къ пыткѣ нельзя было приступить.
"Дѣло было послано на разсмотрѣніе тюбингенскаго юридическаго факультета, который постановилъ, что вдова Катерина Кеплеръ "должна быть спрошена подъ пыткой для раскрытія истины". Это напередъ рѣшило судьбу обвиняемой. Фогтъ приказалъ принести палачу орудія пытки, предоставивъ ему самому выбрать изъ нихъ любое. Палачъ увѣщевалъ мою мать откровеннымъ сознаніемъ избавить себя отъ этихъ пытокъ. Старуха возразила на это: "Могутъ дѣлать со мной, что хотятъ, а я, все-таки, ни въ чемъ не могу сознаться. Если бы я была колдуньей, я бы сама давно это сказала. Лучше мнѣ умереть, чѣмъ лгать. Должна ли я въ чемъ-нибудь сознаваться подъ пыткой, если это неправда? Кто изъ здѣсь присутствующихъ захочетъ взять на себя грѣхъ утверждать, что я поступаю несправедливо? Я умру съ тѣмъ, что съ колдовствомъ не имѣю ничего общаго. Богъ, которому я поручаю себя, откроетъ истину, послѣ моей смерти. Онъ будетъ моимъ Покровителемъ и Защитникомъ". Послѣ этого она упала на колѣни, призвала Бога, чтобы онъ явилъ знаменіе, если она колдунья, и прочитала "Отче нашъ".
"Судъ рѣшилъ не идти далѣе, а донести объ этомъ дѣйствіи пыточныхъ орудій въ Тюбингенъ. Юридическій факультетъ положилъ такую резолюцію: "Послѣ того какъ вдова Генриха Кеплера очистилась показаніями подъ страхомъ пытки, она по суду оправдана". Не смотря на этотъ оправдательный приговоръ, мать не была еще спасена: предубѣжденіе толпы оставалось; вскорѣ поднялся громкій ропотъ недовольства, такъ какъ часть судебныхъ издержекъ падала на обвинителей. Лёвенбергцы втайнѣ негодовали, что такая подозрительная личность избавилась отъ уголовной кары и что они на вѣки заклеймены презрѣніемъ и насмѣшками потомковъ. Дѣло опять начало принимать серьезный оборотъ, ибо не разъ случалось, что вѣдьма, оправданная по суду, была побиваема камнями своими же согражданами. Такая же судьба, вѣроятно, ожидала и мою старуху мать, судя по угрозамъ лёвенбергцевъ. Но смерть была сострадательнѣе людей, избавивъ ее черезъ нѣсколько мѣсяцевъ отъ всѣхъ ея злоключеній......
Дочитавъ до этого мѣста, Галилей, выронивъ рукопись изъ рукъ, глубоко вздохнулъ. Были ли въ Италіи обстоятельства иными, чѣмъ въ Германіи? Не угрожала ли ему и его дочери ужасная инквизиція? Могъ ли онъ медлить, чтобы обезоружить своихъ противниковъ?
Часто случается, что яйца хотятъ учить курицу. Такъ именно поступилъ доминиканскій монахъ, приводившій библейскую цитату, относящуюся къ Вознесенію Христову, съ цѣлью назвать открыто предъ публикой имя Галилея. Вмѣстѣ съ тѣмъ, монахъ старался сдѣлать нѣчто особенно пріятное своему начальству. Но если бы народъ дѣйствительно напалъ на Галилея и его дочь, то начальство, конечно, всю вину свалило бы на монаха-проповѣдника. Приключеніе у церкви св. Ероики произвело такой говоръ и возбужденіе въ городѣ, что кардиналъ Беллярминъ принужденъ былъ внимательно разсмотрѣть это дѣло. Онъ приказалъ сдѣлать себѣ подробное донесеніе и нашелъ нужнымъ дать выговоръ неосторожному монаху. Вмѣстѣ съ тѣмъ, кардиналъ разсчитывалъ разузнать отъ него различныя мелочи происшествія, въ которомъ главную роль играла дочь Галилея.
И такъ Беллярминъ приказалъ придти къ себѣ монаху, который при входѣ въ покои кардинала по обычаю палъ ницъ и поцѣловалъ его ногу. Суровымъ тономъ Беллярминъ укорялъ бѣднаго монастырскаго брата за его проступокъ, при чемъ, все-таки, далъ замѣтить, что усердіе его не заслуживало бы порицанія, если бы онъ могъ избѣжать разжиганія низменныхъ страстей народа. Это было одно изъ тѣхъ увѣщаній, при которомъ слушатель не могъ распознать -- правъ онъ или виноватъ. Изъ выговора Беллярмина несомнѣнно явствовало, что ересь нужно повсюду вырывать съ корнемъ, но при этомъ средства должны быть выбираемы осмотрительно и должно избѣгать всякаго открытаго возстанія.
Покончивъ съ увѣщаніемъ, духовный сановникъ спросилъ, кто былъ тотъ молодой человѣкъ, который выступилъ защитникомъ дочери Галилея.
Монахъ могъ не знать, что онъ приходился племянникомъ богатому и вліятельному кардиналу Барберини; онъ слышалъ имя Спинелли, но дальше ничего не зналъ. Поэтому онъ и сказалъ:
-- Я только и могу сказать вашему преосвященству, что это былъ молодой живописецъ, безъимянный гуляка, который, очевидно, уже давно знакомъ съ молодой дамой, такъ какъ она послужила ему оригиналомъ для картины Цециліи. Картина повѣшена въ монастырѣ св. Духа надъ алтаремъ и очень всѣмъ нравится.
-- Хорошо, хорошо,-- возразилъ кардиналъ и хотѣлъ преподать монаху нѣсколько дальнѣйшихъ наставленій, но въ это время слуга доложилъ, что пришелъ астрономъ Галилей и изволитъ просить его преосвященство удѣлить для аудіенціи нѣсколько минутъ.
Эта неожиданная встрѣча была очень желательна для кардинала. Галилей имѣлъ могущественныхъ покровителей, онъ не покорился бы Беллярмину безъ борьбы. Кардиналъ позволилъ войти ученому и принялъ его очень дружественно.
-- Вѣроятно,-- сказалъ онъ,-- васъ привлекло ко мнѣ дѣло, которое и меня самого давно занимаетъ. Съ вами случилась большая несправедливость.
Галилей, поцѣловавъ при входѣ руку кардинала, теперь смотрѣлъ на него радостно-изумленный.
-- Вы избавляете меня отъ жалобы,-- сказалъ онъ,-- ибо сами говорите о несправедливости. Я пришелъ сюда...
Кардиналъ не далъ ему продолжать.
-- Я съ неудовольствіемъ узналъ о всемъ случившемся,-- замѣтилъ Беллярминъ,-- и очень хорошо понимаю, что вы желаете потребовать удовлетворенія. Все это произошло совершенно случайно; оскорбившій васъ присутствуетъ здѣсь. Я прикажу позвать его, дабы сдѣлать ему выговоръ за его проступокъ.
Затѣмъ онъ обратился къ монаху, остановившемуся въ отдаленіи. Галилей не могъ его видѣть. Кардиналъ строгимъ тономъ проговорилъ:
-- Подойди поближе, братъ доминиканецъ. Я уже говорилъ тебѣ, что твоя проповѣдь, въ которой ты обезчестилъ этого достопочтеннаго человѣка, достойна наказанія. Теперь ты можешь самъ отвѣтить за свою ошибку и попросить у него прощенія.
Монахъ, сложивъ на груди руки и наклонивъ немного голову, смиренно проговорилъ:
-- Если я въ своемъ усердіи сдѣлалъ лишнее, охотно каюсь въ своемъ прегрѣшенія и сокрушенно прошу прощенія.
На это кардиналъ назидательно замѣтилъ:
-- Заблужденіе -- наслѣдственный грѣхъ всѣхъ людей, а прощать -- прекрасная обязанность христіанина.
Галилей въ удивленіи даже отступилъ назадъ.
-- Вы разыгрываете предо мной комедію, преосвященный,-- сказалъ онъ,-- моя жалоба не можетъ касаться жалкаго орудія, чрезвычайное усердіе котораго кажется вамъ достойнымъ наказанія. Я требую не кары, а оправданія.
Кардиналъ нашелъ полезнымъ, чтобъ монахъ удалился.
-- Иди,-- сказалъ онъ монаху,-- и ожидай въ своемъ монастырѣ покаянной эпитимыі, которая должна быть наложена на тебя.
Монахъ, опять упавъ- ницъ, поцѣловалъ у кардинала ногу, поклонился Галилею и вышелъ изъ покоевъ.
Тотчасъ по его уходѣ кардиналъ, обратившись къ Галилею, хладнокровно спросилъ его:
-- Монахъ провинился передъ вами и будетъ за это наказанъ; что же вы еще можете требовать?
-- Бѣдный братъ доминиканецъ былъ только орудіемъ тѣхъ замысловъ и козней, которые давно уже строятся противъ меня,-- сказалъ Галилей,-- я давно знаю, что мое твореніе встрѣтило злобнаго противника, но я никогда не думалъ, что дѣло могло зайти такъ далеко, чтобы открыто возбуждать народъ и дѣлать меня и мою единственную, дорогую дочь предметомъ ярости всякаго сброда. Послѣ этого словно завѣса упала съ моихъ глазъ; моя любимая дочь откровенно созналась, что на исповѣди ей оклеветали ея отца. Вы не можете, конечно, судить о томъ, какъ бываетъ прискорбно отцу, когда у него похищаютъ довѣріе его дитяти. Могу ли я быть теперь спокойнымъ за ея жизнь? Лишь только я подумаю, что угрожало ей въ тотъ день на улицѣ отъ грубыхъ рукъ, до сихъ поръ не могу сохранить того спокойствія, въ которомъ, я такъ нуждаюсь въ это мгновеніе. Позвольте лучше помолчать и выслушать только одно: этотъ флорентійскій народъ, который вооружали противъ меня, долженъ же знать, что его ввели въ обманъ; я требую публичнаго опроверженія.
Не смотря на всѣ старанія сдерживаться, Галилей, оскорбленный и возмущенный въ самыхъ дорогихъ чувствахъ и завѣтныхъ помыслахъ, не могъ подавить сильнаго душевнаго волненія предъ гордымъ кардиналомъ, который, пронизывая его ледянымъ взоромъ, съ сильнымъ удареніемъ отвѣчалъ:
-- Вы требуете? Чего вы требуете, въ томъ я отказываю. Вы, можетъ быть, думаете, что церковь станетъ думать объ удовлетвореніи всякихъ вашихъ требованій, не считая васъ своимъ вѣрнымъ сыномъ? Или вы думаете, что ваши дѣла и стремленія неизвѣстны намъ? Вы не только распространяете здѣсь свое ученіе, стоящее въ противорѣчіи съ догматами церкви,-- вы поддерживаете сношенія съ признанными врагами церкви! Мы знаемъ, что у васъ въ Германіи есть еретическіе связи: вы переписываетесь съ Іоганномъ Кеплеромъ и его единомышленниками. Хотите ли вы отъ этого отпереться?
-- За чѣмъ же мнѣ отрицать, что я очень цѣню этого высокопочтеннаго ученаго, какъ сотоварища по занятіямъ, и обмѣниваюсь съ нимъ научными взглядами?-- возразилъ Галилей.
-- Съ еретикомъ приставшимъ къ ученію Лютера?-- гнѣвно вспылилъ кардиналъ.
-- Насъ соединяютъ,-- спокойно отвѣтилъ Галилей,-- научныя изслѣдованія, если, повидимому, разъединяетъ различіе вѣры.
-- Только повидимому,-- возразилъ Беллярминъ съ язвительной усмѣшкой;-- вы говорите о вселенной, о природѣ, о всемъ, что можетъ занимать здѣсь разумъ; но самого важнаго, что заключается въ покорной вѣрѣ въ Создателя, величіе котораго церковь открываетъ во всѣхъ созданіяхъ и вещахъ, не замѣчаетъ вашъ гордый умъ. Наше время вообще страдаетъ недугами невѣрія, высокомѣрія, эгоизма; а между тѣмъ только въ послушаніи, покорности и смиреніи заключается спасеніе. Кто выше всего цѣнитъ суетныя изслѣдованія таинствъ природы, для кого природа не царствіе Божіе, символомъ котораго является наша св. церковь, какъ святой римскій отецъ является намѣстникомъ Творца міра, для кого научныя влеченія дороже этого божественнаго порядка, тотъ согрѣшаетъ противъ вѣры, тотъ врагъ церкви.
Галилей спокойно слушалъ. Онъ медленно покачалъ головой и сказалъ:
-- Наше время вовсе не страждетъ никакими недугами; я вижу его могучее движеніе, полное жизненнаго стремленія къ истинѣ.
-- Это движеніе есть дѣйствіе яда,-- возразилъ кардиналъ,-- взгляните на Германію, гдѣ религіозный расколъ одно время надоѣдалъ дикими войнами. Огромное государство трещитъ по всѣмъ швамъ, и въ этомъ виновато только еретическое ученіе Лютера. Дерзкій монахъ осмѣлился выйти изъ послушанія церкви, и уже повсюду вспыхнуло пламя мятежа. Мы съумѣемъ подавить духъ возстанія, наблюдая съ величайшею строгостью за тѣмъ, чтобы сохранить права церкви, и обезопасить ея святаго главу. Вы, Галилей, опасный еретикъ, вы раскольникъ, ибо своимъ ученіемъ вы хотите влить отраву въ наши сердца.
Галилей чувствовалъ себя потрясеннымъ. Онъ былъ строго-вѣрующій католикъ и не имѣлъ вовсе намѣреній дѣйствовать враждебно противъ церкви. На слова кардинала онъ отвѣтилъ:
-- Я стремлюсь только къ истинѣ! Кто можетъ остановить быстробѣгущее время, кто имѣетъ власть сковать мысль?
Въ словахъ Галилея слышалось нѣчто такое, что должно было смягчить и желѣзную суровость кардинала, ибо Беллярминъ ненавидѣлъ не человѣка, а его дѣятельность, которая у ревностнаго іезуита была бѣльмомъ на глазу. Монашескіе ордена были войскомъ, съ помощью котораго папство стремилось къ достиженію универсальной монархіи. Доминиканцы своими проповѣдями и нищенствующія монахи, вслѣдствіе ежедневныхъ сношеній[съ уличной чернью, дѣйствовали въ этомъ направленіи безъ отдыха. Но все это оставалось далеко позади того значенія, котораго достигъ орденъ, взявшій въ свои руки борьбу съ ересью при посредствѣ преподаванія, проповѣди, исповѣди, литературной дѣятельности во всѣхъ цивилизованныхъ государствахъ, равно какъ и распространеніе христіанства въ чужеземныхъ краяхъ. Это былъ іезуитскій орденъ. Въ 1523 году въ первый разъ прошелъ черезъ Римъ въ Іерусалимъ испанецъ Иниго (Игнатій) Лойола, полный еще сомнѣній относительно формы, въ которую онъ долженъ воплотить свои предчувствія и идеи, свои тревожные и возвышенные планы. Чрезъ пятнадцать лѣтъ онъ возвратился съ окончательно созрѣвшимъ планомъ основанія новаго ордена; пріобрѣтя обширныя познанія и житейскую опытность, Лойола при помощи кружка друзей -- по большей части соотечественниковъ -- послѣ одобренія папой устава, приступилъ къ осуществленію долго лелѣемой Мечты. 3-го сентября 1539 года папа Павелъ III въ Тиволи далъ сначала устное одобреніе устава іезуитскаго ордена, а годъ спустя послѣдовало и письменное разрѣшеніе. 17 апрѣля 1541 года Игнатій со своими товарищами торжественно постригся; къ тремъ обычнымъ монашескимъ обѣтамъ былъ присоединенъ четвертый, заключавшійся въ безусловномъ послушаніи святому престолу. При посредствѣ этой безусловной субординаціи, отъ которой никто изъ постригшихся не смѣлъ уклониться, подъ страхомъ тяжкаго тѣлеснаго наказанія, подъ страхомъ лишенія свободы и жизни, іезуитскій орденъ достигъ великаго могущества. Вскорѣ началась дѣятельность, распространившаяся на всѣ части свѣта, недосягаемая по своимъ результатамъ, пріобрѣвшая всемірно-историческое значеніе въ исторіи борьбы католицизма съ реформаціей. Члены ордена не были заточены въ монастырь, но непремѣнно должны были вращаться среди мірянъ, посвящая свою дѣятельность, подъ разнообразными видами, цѣлямъ папства. Іезуитскій орденъ сдѣлался могущественнымъ орудіемъ въ папскихъ рукахъ, съ другой стороны являясь въ свою очередь силой, которая владычествовала надъ папствомъ. Самымъ могущественнымъ средствомъ вліянія ордена было воспитаніе юношества, которое въ большинствѣ государствъ перешло въ руки іезуитовъ. Огромныя заслуги ордена имѣютъ горячихъ панегиристовъ; его заблужденія и ошибки столь же ожесточенныхъ порицателей. Стремленіе къ господству скоро вывело орденъ на совершенно свѣтскій путь; его подозрительное вліяніе какъ въ наукѣ, такъ и въ политикѣ, вызывало оппозицію, которая при существованіи партій въ лонѣ самой церкви, пользовалась всѣми средствами, чтобы уничтожить опаснаго врага.
Беллярминъ былъ іезуитомъ въ полномъ смыслѣ этого слова. Его кореннымъ убѣжденіемъ было то, что человѣкъ долженъ отречься отъ самого себя, подавить собственныя мнѣнія, быть послушнымъ слугой святого престола и дѣйствовать какъ орудіе церкви. Убѣдительнымъ тономъ онъ отвѣтилъ Галилею:
-- Истина! Что есть истина? Для меня истина покоится въ нашей святой церкви и непогрѣшимо вѣщаетъ устами ея главы. Даже ложное мнѣніе можетъ носить образъ истины, ибо человѣкъ ограниченъ въ своихъ помыслахъ и чувствахъ. Поэтому позвольте мнѣ еще разъ серьезно допроситъ васъ -- на чемъ вы основываете свое ученіе, противорѣчащее священному писанію? Всѣмъ извѣстное слово Божіе -- вотъ наша истина, и если вы будете отвергать его, вамъ никогда не будетъ ни благословенія Божія, ни благополучія.
Эти слова, однако, не произвели своего дѣйствія.
-- Я никогда не стремился къ личному благополучію,-- возразилъ Галилей,-- я слѣдую единственно внутреннему влеченію, которое и вывело меня на дорогу научнаго изслѣдованія.
Теперь и Беллярминъ сдѣлался неумолимымъ противникомъ. Рѣзко возразилъ онъ:
-- Приготовляйтесь къ трудной битвѣ и будьте увѣрены, что вы проиграете въ ней. Вамъ извѣстно, что святой престолъ издалъ постановленіе, въ силу котораго ученіе Коперника о вращеніи земли вокругъ своей оси и вокругъ солнца не должно быть распространяемо. Вы же, пренебрегая этимъ постановленіемъ, будете вынуждены испытать на себѣ и послѣдствія такого поведенія.
-- Постановленіе говоритъ о публичномъ распространеніи этого ученія,-- возразилъ Галилей.
-- На базарной ли площади, письменно или устно это происходитъ -- церковь все равно никогда не потерпитъ недозволеннаго,-- замѣтилъ Беллярминъ.
-- Еслибы я и открыто распространялъ свое ученіе,-- началъ опять легко увлекающійся Галилей.-- то все-таки имѣлъ бы право защищаться; а пока я вовсе не обязанъ спрашиваться -- имѣю ли право на вашу защиту, которой пришелъ просить у васъ.
-- Ищите суда высшей духовной власти, если думаете, что здѣсь во Флоренціи вамъ отказано въ вашихъ правахъ,-- сказалъ Беллярминъ, зная, что ожидаетъ Галилея, если онъ вздумаетъ обратиться въ Римъ къ папской судебной власти.
Но Галилей въ полномъ сознаніи своего права возразилъ:
-- Это я сдѣлаю, и если во Флоренціи духовное судилище медлитъ съ моей защитой, я пойду искать защиты въ Римѣ. Моя совѣсть чиста -- и съ этимъ щитомъ я пойду въ битву. Если мое дѣло будетъ проиграно и въ Римѣ,-- однимъ мученикомъ истины будетъ больше.
Послѣ этого Галилей раскланялся съ Беллярминомъ, поспѣшно покинувъ кардинальскіе покои и дворецъ.
Оба мужа послѣ этого разговора были въ крайне воинственномъ настроеніи, котораго не могли изгладить ни событія ближайшихъ дней, ни текущія занятія. Галилей со всѣмъ жаромъ занялся приготовленіями къ предстоящей поѣздкѣ въ Римъ, въ которой должна была сопровождать его и Цецилія. Это было для него очень труднымъ дѣломъ, такъ какъ при всѣхъ хлопотахъ, кромѣ того, должны были на долгое время прерваться и его лекціи.
Въ послѣдніе дни къ Галилею явился одинъ новый ученикъ. Это былъ Бернардо Спинелли, сообщившій своимъ роднымъ, что намѣревается слушать лекціи знаменитаго механика и астронома, бывшаго, какъ извѣстно, особеннымъ любимцемъ кардинала Барберини. Родители не могли ничего возразить, ибо серьезныя занятія никогда не повредятъ ихъ сыну, и сверхъ того извѣстили Бернардо, что?дядя не только не истолкуетъ въ худую сторону этой, какъ будто потери времени, но, можетъ бытъ, даже порадуется, что племянникъ интересуется наукой.
Бернардо за послѣднее время очень сблизился съ Цециліей; но хотя они были увѣрены, что любятъ взаимно, все-таки Цецилія оставалась вѣрна своему намѣренію, разъ рѣшившись отказаться отъ своего счастья. Она не хотѣла покидать отца, хотѣла всегда оставаться вблизи его, молясь за него и прося Творца о благѣ своего единственнаго друга. Если же онъ умретъ, она пойдетъ въ самый суровый монастырь, чтобы самоотреченіемъ вымолить ему вѣчное блаженство.
Бернардо пытался неоднократно тронуть Цецилію своей любовью, но она постоянно избѣгала объясненій. Юноша вскорѣ убѣдился въ тяжелой необходимости разлуки и объявилъ Цециліи, что онъ, наконецъ, рѣшается уѣхать въ Римъ. Она почти не возражала на это; сказанное же ею не могло измѣнить его намѣреній. Такимъ образомъ, все приготовивъ для своего отъѣзда, Бернардо еще разъ пошелъ въ домъ Галилею, чтобы проститься съ его дочерью.
Цецилія встрѣтила его въ своей комнатѣ, гдѣ она сидѣла за своими любимыми занятіями. Домашній алтарь изящной рѣзной работы съ изображеніемъ св. Дѣвы Маріи предсталъ глазамъ вошедшаго. На кушеткѣ лежала лютня, а вблизи оконъ были разставлены заботливо-взрощенные цвѣты: на разноцвѣтныхъ оконныхъ стеклахъ были изображены сцены изъ житія святой Цециліи. Различныя художественныя вещи украшали стѣны. Все вообще здѣсь дышало утонченнымъ вкусомъ и любовью къ изящному.
Когда Бернардо вошелъ, Цецилія быстро встала, встрѣтивъ его съ радостнымъ возбужденіемъ. Ея наивная душа забыла на мгновеніе свою мрачную серьезность, которая порой въ нее закрадывалась.
-- Милости просимъ!-- сказала Цецилія, протянувъ Бернардо обѣ руки, которыя онъ жадно схватилъ, проговоривъ: "Здравствуйте!" Онъ поцѣловалъ у ней правую руку и, замѣтивъ, какъ Цецилія покраснѣла, ибо неожиданная встрѣча привела ее въ смущеніе, спросилъ:
-- Что съ вами? Вы словно онѣмѣли?
-- Извините, синьоръ Бернардо,-- возразила она,-- повѣрьте, что я всегда сердечно рада васъ видѣть. Могла ли я забыть, ракъ вы защитили меня въ тотъ ужасный день; я никогда не устану благодарить васъ за это.
Такіе переходы въ настроеніи Цециліи повторялись все чаще, и они-то именно и дѣлали Бернардо такимъ несчастнымъ. Онъ выпустилъ ея руки изъ своихъ рукъ и болѣзненно проговорилъ:
-- Какъ, однако, холодна ваша благодарность.-- Потомъ умоляющимъ голосомъ онъ заговорилъ.-- И вы постоянно говорите о благодарности и долгѣ, но что я для васъ сдѣлалъ? Вѣдь это же могъ для васъ сдѣлать и всякій другой. Поэтому мнѣ и горько сознаніе, что отъ васъ нечего ждать; скажите же хоть еще разъ: "добро пожаловать" такъ же нѣжно, какъ вы говорили.
Цецилія снова протянула ему обѣ руки и стыдливо повторила:
-- Ну, добро пожаловать!
-- Вотъ это такъ!-- сказалъ Бернардо,-- именно сегодня вы не должны принимать меня такъ сухо: вѣдь я пришелъ проститься съ вами; мнѣ хочется наслушаться вашего прелестнаго голоса, онъ будетъ моимъ талисманомъ въ шумномъ Римѣ, живо напоминая мнѣ о Флоренціи.
-- Вы скоро забудете тамъ всѣ свои молодыя увлеченія,-- замѣтила Цецилія.
-- Но ни васъ, ни того, что я пережилъ здѣсь, во Флоренціи, быстро заговорилъ Бернардо,-- ни того часа, когда моя рука защищала васъ, ни тѣхъ сладкихъ мгновеній, когда я могъ созерцать ваши прелестныя черты и заслушиваться вашего нѣжнаго голоса.
-- О, тише!-- съ легкимъ трепетомъ проговорила Цецилія,-- не напоминайте мнѣ, что моя душа полна заботами о благѣ отца.
-- Да, я знаю, что тайно затѣвается противъ него.
-- У него былъ съ кардиналомъ Беллярминомъ крупный разговоръ, и кардиналъ послалъ его къ папѣ искать правосудія.
-- Да, только тамъ онъ и долженъ искать! Какъ бы я порадовался, еслибы встрѣтилъ въ Римѣ его, а, можетъ быть, и васъ.
-- Имя Рима, которое всякій другой произноситъ съ священнымъ трепетомъ, пробуждаетъ во мнѣ тягостныя воспоминанія. Я никогда не могу забыть, какъ однажды отецъ, любезно приглашенный въ Римъ папой Павломъ V, совсѣмъ уже приготовился къ поѣздкѣ и вдругъ умираетъ моя мать. И теперь отецъ порѣшилъ было остаться, потому что въ Римѣ, какъ онъ самъ говорилъ, для него будетъ небезопаснѣе здѣшняго -- и я могу очутиться въ чужомъ большомъ городѣ безпомощной сиротой. Вотъ почему имя Рима пробуждаетъ во мнѣ мрачныя предчувствія.
-- Подавите ихъ, если источникъ этихъ предчувствій боязнь за исходъ дѣла вашего отца въ Римѣ. Повѣрьте, что онъ гораздо болѣе выиграетъ, если будетъ самъ защищаться передъ верховнымъ судилищемъ, избѣжавъ посредничества хитраго Беллярмина, вѣрнаго слуги ордена іезуитовъ, убивающихъ въ себѣ всѣ человѣческія чувства, не признающихъ никакихъ иныхъ мнѣній, кромѣ неподвижныхъ церковныхъ догматовъ.
-- Жертвовать всѣми земными привязанностями для спасенія рода человѣческаго есть величайшее самопожертвованіе. Горе отцу, если Беллярминъ уже произнесъ надъ нимъ приговоръ.
-- Какъ?-- возразилъ удивленный Бернардо,-- неужто вы вѣрите, что вашего отца могутъ въ чемъ-нибудь подозрѣвать?
-- Я боюсь, какъ бы онъ не попался въ хитро-разставленныя сѣти; всѣ мои мольбы о томъ, чтобы избавить отца отъ опасности, грозящей со стороны темной, враждебной власти.
Бернардо ужаснулся этихъ словъ, раскрывавшихъ ему часть тѣхъ страданій, которыя столь сильно мучили Цецилію. При своихъ веселыхъ, беззаботныхъ лѣтахъ онъ не испыталъ, конечно, ничего серьезнаго: онъ ничего не зналъ о тягостной внутренней борьбѣ, онъ не могъ понять всей глубины страданій, наполнявшихъ запуганную душу дѣвушки. Поэтому онъ не нашелся чѣмъ бы дѣльнымъ утѣшить Цецилію, удовольствовавшись словами:
-- Если ваша молитва будетъ услышана на небесахъ, милосердіе снизойдетъ на вашего отца: вѣдь ваша молитва должна быть столь же дѣйствительна, какъ предстательство святыхъ передъ престоломъ Всевышняго.
-- О, тише,-- замѣтила Цецилія,-- вы кощунствуете!
Но Бернардо, забывъ кажется обо всемъ, съ увлеченіемъ продолжалъ:
-- Развѣ нуженъ для добродѣтели вѣнецъ, чтобы боготворить ее? Вы для меня святая, ибо сотворили со мной чудо. Съ тѣхъ поръ какъ я увидѣлъ васъ, весь міръ просвѣтлѣлъ и преобразился для меня; раньше моимъ завѣтнымъ желаніемъ было только -- жить въ Римѣ для своего искусства. Теперь я сознаю, какимъ я былъ мальчикомъ, не знавшимъ ни настоящихъ желаній, ни истиннаго счастья, не знавшимъ той драгоцѣнности, которая показала мнѣ міръ въ новомъ пышномъ свѣтѣ.
Глубоко взволнованная, Цецилія прервала Бернардо словами:
-- О, не говорите дальше: я не могу этого слышать. Вы сравнили меня съ святыми, но забыли что святые отрекаются отъ міра? Я должна нести свой тяжелый крестъ, жертвуя своими надеждами любви къ отцу. Уйдите! Забудьте меня: я вѣдь никогда не исполню вашихъ надеждъ. На прощанье я благословляю васъ -- достигайте въ искусствѣ громкой славы, которая, я увѣрена, увѣнчаетъ ваши стремленія.
Эти слова такъ подѣйствовали на Бернардо, что онъ словно упалъ съ седьмого неба; хотя не всѣ еще надежды его были разрушены, но все-таки онъ понималъ, что теперь было неудобно вести далѣе объясненія съ Цециліей. Убитый горечью разлуки и увлеченный горячей волной своей страсти, онъ порывисто обнялъ Цецилію и затѣмъ поспѣшно удалился, не проронивъ ни одного слова.
Цецилія стояла словно оглушенная сильнымъ ударомъ. Наконецъ, очнувшись, обратилась къ домашнему алтарю, упала на колѣни и, ломая руки предъ образомъ Ов. Дѣвы, отдалась обильнымъ слезамъ. Рыдая, прерывающимся голосомъ она такъ молилась изъ глубины сердца: "О. Св. Дѣва! Ты знаешь муки моего сердца, я жертвую своею первою любовью для спасенія и блага отца. Пошли мнѣ утѣшеніе и силу. Благослови юношу, котораго я люблю больше своей жизни и чье сердце также горячо любитъ меня. Помоги ему достичь всего, къ чему стремится его благородная и гордая душа, подай ему забвеніе -- или нѣтъ.-- пусть онъ съ тайной грустью вспоминаетъ обо мнѣ".
Бернардо Спинелли уѣхать изъ Флоренціи съ глубокой раной въ сердцѣ. Передъ отъѣздомъ онъ не видѣлся ни съ однимъ изъ своихъ друзей: онъ не вѣрилъ, чтобъ кто-нибудь изъ нихъ могъ понять его страданія. Онъ не могъ и не смѣлъ своими разъясненіями накидывать хотя бы легкую тѣнь на поведеніе Цециліи. Бернардо полюбилъ ее еще искреннѣе съ тѣхъ поръ, какъ узналъ о тяжелой заботѣ, тяготившей ея сердце; но онъ надѣялся на Римъ, надѣялся на своего дядю Барберини, въ рукахъ котораго теперь была не только его художественная будущность, но счастье всей его жизни. Могъ или не могъ повыситься его дядя при предстоящихъ выборахъ папы, Бернардо все-таки признавалъ за нимъ достаточно силы и вліянія, чтобы разрушить враждебные замыслы противъ Галилея и добиться правосудія для благороднаго ученаго. Разъ это будетъ достигнуто, тогда и Цецилія пойметъ, что только подлая клевета можетъ считать великія заслуги ея отца богоотступничествомъ и тяжкимъ грѣхомъ противъ церкви. Какъ бы она была счастлива, еслибы былъ возстановленъ ея сердечный покой, еслибы разсѣялись всѣ ея опасенія! Когда бы она знала, какъ онъ старался ради этого, когда бы она увидѣла глубокое уваженіе, которое онъ питалъ къ великому ученому, она должна была бы понять, что съ ея стороны не нужно никакихъ жертвъ и что къ ней вернутся и жизнь, и счастье. Денно и нощно онъ былъ погруженъ въ эти мечтанія; сначала онѣ только успокоивали ноющую боль его раненаго сердца, а затѣмъ онъ отдался имъ съ такимъ юношескимъ пыломъ, что по дорогѣ въ Римъ совершенно увѣрился въ чаемомъ исполненіи своихъ надеждъ.
На самомъ же дѣлѣ, его терпѣнію пришлось вынести тяжелое испытаніе. Во время его прибытія въ Римъ, тамъ случилось происшествіе, державшее уже столько недѣль въ томительномъ напряженіи весь католическій міръ, такъ какъ скончался папа Григорій. По принятому обычаю, тѣло его было поставлено на пышный катафалкъ посреди церкви Св. Петра, и въ то время какъ масса низшаго и высшаго духовенства при свѣтѣ безчисленныхъ свѣчей пѣла мессы, литіи и молитвы, народъ толпами тѣснился въ храмъ, чтобы поцѣловать обутую въ драгоцѣнную позолоченную туфлю ногу усопшаго папы.
Между прочими здѣсь присутствовали и кардиналы изъ всѣхъ мѣстъ христіанскаго міра. Однимъ изъ первыхъ прибылъ кардиналъ Беллярминъ; явился также и архіепископъ неаполитанскій, кардиналъ Филомарино. Въ теченіе избранія новаго папы кардиналы соблюдали полную замкнутость, не сообщаясь ни съ кѣмъ изъ мірскихъ людей, кромѣ тѣхъ, чьими услугами они пользовались. Поэтому для Бернардо не было никакой возможности поговорить съ своимъ дядей-защитникомъ; онъ долженъ былъ довольствоваться другими своими родными, которые однако мало интересовались сыномъ Томазо Спинелли, занятые въ это чреватое событіями время выгодами, могущими проистечь въ случаѣ избранія въ папы Барберини. Такимъ образомъ, юному живописцу было достаточно времени наблюдать надъ удивительными занятіями въ большомъ городѣ, центрѣ всей политической и церковной жизни; онъ могъ спокойно изучать руины античныхъ построекъ и наслаждаться чудными созданіями великихъ мастеровъ XV столѣтія, этой блестящей эпохи развитія итальянскаго искусства.
Въ одинъ прекрасный день онъ бродилъ по улицамъ, кипѣвшимъ теперь необычайнымъ оживленіемъ; въ городъ наѣхало множество иностранцевъ, желавшихъ дождаться результатовъ выборовъ; сами жители также были крайне оживлены вслѣдствіе всеобщаго возбужденія, принимая такъ или иначе участіе въ текущихъ событіяхъ. Вдругъ въ пестрой толпѣ предъ нимъ мелькнуло знакомое лицо, и послѣ обоюднаго удивленія Бернардо раскланялся съ Вивіани, самымъ юнымъ и самымъ даровитымъ ученикомъ Галилея изъ одной извѣстной флорентинской фамиліи; Вивіани не остановился передъ тѣмъ, чтобы послѣдовать за своимъ любимымъ учителемъ въ Римъ. Для Бернардо также пріятна была эта встрѣча, какъ радостная встрѣча съ любимымъ родственникомъ; вскорѣ молодые люди сидѣли за стаканомъ вина, бесѣдуя объ ожидаемыхъ перемѣнахъ въ судьбѣ Галилея. Бернардо Спинелли узналъ, что Галилей по совѣту великаго герцога тосканскаго, своего защитника и покровителя, поселился во дворцѣ тосканскаго посольства. Его догадки о томъ, что Цецилія съ отцомъ уже въ Римѣ, вполнѣ подтвердились. Бернардо стоило большого труда скрыть сильное біеніе своего сердца и побѣдить радостное возбужденіе всего своего существа. Мысль, что Цецилія здѣсь, вблизи,-- мысль о скоромъ свиданіи съ нею, наполняла его величайшимъ блаженствомъ, но онъ скрывалъ свои чувства, разговаривая съ Вивіани совершенно серьезно и хладнокровно о предстоящемъ избраніи папы и о всемъ, что могло касаться этого избранія.
Когда молодые люди разстались, Вивіани поспѣшилъ къ Галилею, которому, по тогдашнему обычаю, онъ чувствовалъ себя обязаннымъ по доброй волѣ служить при исполненіи различныхъ порученій. Онъ встрѣтился у Галилея съ Цециліей; когда онъ разсказалъ о своемъ разговорѣ съ молодымъ Спинелли, который надѣялся на избраніе своего дяди въ папы, радостная увѣренность исполнила сердца отца и дочери, ибо Галилей предполагалъ, что новый папа будетъ для него такимъ же вѣрнымъ другомъ и неизмѣннымъ защитникомъ, какимъ былъ во время своего кардинальства. Цецилія на мгновеніе забыла всѣ свои тяжелыя заботы въ сладостномъ сердечномъ волненіи, почувствовавъ страстное желаніе увидѣться съ дорогимъ Бернардо, не смотря на всѣ благочестивыя намѣренія и обѣты отреченія.
Въ Ватиканѣ въ это время было совѣщаніе не только вообще близко касавшееся судьбы Галилея, но и прямо противодѣйствовавшее всѣмъ надеждамъ, которыя питалъ ученый астрономъ. Кардиналы Беллярминъ и Барберини отъ юности были на дружеской ногѣ, и между ними существовали тѣ особенныя отношенія, которыя иногда образуются между энергичными, проницательными натурами и характерами, склонными болѣе къ занятіямъ научнымъ и художественнымъ, чѣмъ къ практической дѣятельности. Люди, подобные Беллярмину, могли разсчитывать на хорошую карьеру, на достиженіе высшей ступени въ церковной іерархіи, и онъ въ этомъ былъ увѣренъ, уже теперь состоя предсѣдателемъ инквизиціоннаго трибунала и выдающимся членомъ іезуитскаго ордена, облеченнымъ высшей властью. Теперь все его желаніе состояло въ томъ, чтобы отстоять избраніе своего друга Барберини; въ такомъ случаѣ онъ могъ быть увѣренъ на несомнѣнное достиженіе всѣхъ своихъ желаній. Настойчивый и рѣшительный Беллярминъ передъ смертью Григорія повздорилъ съ нимъ, и слѣдствіемъ этого раздора было его назначеніе къ архіепископу тосканскому съ пребываніемъ во Флоренціи; теперь все должно было измѣниться: Беллярминъ намѣревался при новомъ папѣ управлять всѣмъ христіанскимъ міромъ. Планы, которые онъ таилъ въ своей груди, клонились главнымъ образомъ къ искорененію раскола, къ изобрѣтенію всякихъ мѣропріятій, долженствовавшихъ служить къ подавленію свободныхъ проявленій человѣческаго духа и къ водворенію непоколебимаго авторитета и господства церкви.
Съѣздъ кардиналовъ въ Ватиканѣ былъ на этотъ разъ не болѣе, какъ пустой церемоніей. Они собрались по предписанію для совѣщанія и дебатировали относительно нѣкоторыхъ лицъ казавшихся особенно способными для избранія, но въ принципѣ почти всѣ рѣшили подать свои голоса за Барберини, что сдѣлалось, конечно, не безъ вліянія Беллярмица. Но никто изъ кардиналовъ не предугадалъ замысловъ хитраго іезуита.-- онъ же былъ настолько уменъ, чтобы не выдать ихъ.
Если кардиналамъ и наскучила замкнутость во время выборовъ, все-таки они должны были высидѣть указанный срокъ; всякій старался по своему убить это время, что, конечно, было не совсѣмъ легко при существовавшихъ обстоятельствахъ. Такой человѣкъ, какъ Беллярминъ, не могъ находить удовольствія въ пустыхъ бесѣдахъ и въ рисованіи плановъ всякихъ торжествъ, онъ желалъ серьезной дѣятельности, достиженія извѣстной цѣли, и поэтому представившимися обстоятельствами онъ воспользовался для того, чтобы испытать свое вліяніе на Барберини.
Однажды они сошлись въ совѣщательной комнатѣ. Высокая фигура архіепископа Флоренціи съ умными, строгими чертами лица являла рѣзкій контрастъ съ фигурой его друга, на добродушной физіономіи котораго отпечатлѣвалась живая веселость. Предметы для совѣщанія всѣ были обсуждены и всѣ кардиналы кое о чемъ болтали другъ съ другомъ; Барберини же, съ тяжкимъ вздохомъ обратившись къ Беллермину, началъ такъ:
-- И не знаю, какъ благодарить Бога за то, что наконецъ кончились выборы, эти выборы, которые предоставили мнѣ едва ли не самую высшую земную власть, но въ то же время едва ли и не самую тяжелую отвѣтственность. Никто лучше меня не знаетъ, что во мнѣ недостаетъ силъ для такой тяжелой должности; единственное мое умѣшеніе -- это твоя близость и сознаніе, что ты будешь моей опорой.
-- Ты знаешь,-- возразилъ Беллярминъ успокоительнымъ тономъ,-- что я буду охотно облегчать тебѣ тяжесть твоей новой должности, ты можешь быть увѣренъ, что я безъ отдыха буду заботиться о тебѣ и что никогда не устану въ своемъ рвеніи. Но прежде чѣмъ отдаваться своимъ новымъ обязанностямъ со всякаго рода заботами и тревогами, мнѣ хотѣлось сообщить тебѣ объ одномъ дѣлѣ величайшей важности, которое заставляло меня часто задумываться и много размышлять.
Нетерпѣливо взглянулъ на него Барберини и сказалъ:
-- Что же это такое? Говори! Это любопытно.
-- Это дѣло Галилея,-- замѣтилъ Беллярминъ,-- которое, по моему мнѣнію, не терпитъ отлагательства. Поэтому я и счелъ ну яснымъ сказать тебѣ о немъ, пока ты не украсился тіарой.
-- Если я не ошибаюсь,-- возразилъ Барберини,-- то ты говорилъ уже, что Галилей пріѣдетъ въ Римъ.-- Позволь же ему самому защищаться. Онъ сможетъ это сдѣлать, въ этомъ я убѣжденъ, и моя завѣтная мечта удержатъ его въ Римѣ. Все, что только онъ пожелаетъ, будетъ ему пожаловано: важное мѣсто, обильныя средства и всякаго рода отличія, особенно же моя постоянная дружба,-- прежде же всего свобода въ научныхъ занятіяхъ.
-- Если эти занятія не уживаются съ церковными догматами,-- быстро проговорилъ Беллярминъ.
-- Конечно,-- возразилъ Барберини,-- это необходимое условіе, и я не сомнѣваюсь, что онъ найдетъ правый выходъ, уничтоживъ взводимыя на него обвиненія.
-- Вы хотите надѣяться на это,-- возразилъ вдумчиво Беллярминъ. и вдругъ съ горячностью продолжалъ:-- вѣдь тебѣ извѣстно, Павелъ V, издалъ запрещеніе Коперникова ученія, доказывавшаго, что земля вертится вокругъ своей оси и вмѣстѣ съ тѣмъ вокругъ солнца. Запрещеніе потому было обнародовано, что это ученіе противорѣчило священному писанію. Это ученіе пріобрѣло защитника въ лицѣ Галилея. Его новое сочиненіе, которое онъ посвятилъ тебѣ, какъ своему покровителю, переходитъ даже границы Коперникова ученія.
Барберини почувствовалъ себя непріятно уколотымъ. Онъ охотно заглядывалъ въ область научныхъ изслѣдованій и художественнаго творчества, и въ той, и въ другой области онъ былъ одинаково-горячимъ диллетантомъ, но не любилъ принимать на себя слишкомъ большихъ трудовъ или подвергать себя опасности изъ-за убѣжденія; какъ въ дѣлахъ церковныхъ онъ слѣпо довѣрялся Беллярмину, такъ въ вопросахъ наукъ естественныхъ онъ полагался на авторитетъ своего ученаго друга. Поэтому онъ сказалъ:
-- Такъ надо будетъ указать, какъ привести въ согласіе это ученіе со словами священнаго писанія. Я убѣжденъ, что это ему удастся; я достаточно знакомъ съ его убѣжденіями и думаю, что онъ охотно измѣнитъ свой взглядъ, коль скоро увидитъ свои заблужденія.
Не теряя совсѣмъ самообладанія, Беллярминъ все-таки съ большимъ удареніемъ замѣтилъ:
-- А если онъ не заблуждался,-- поразмысли о послѣдствіяхъ.
-- Если онъ не заблуждался?-- смущенный, въ нерѣшительности переспросилъ Барберини.
-- Да, если онъ не заблуждался,-- убѣдительно настаивалъ Беллярминъ, и послѣ нѣкоторой паузы опять продолжалъ:-- ты не размышляешь и не видишь опасности, которая намъ угрожаетъ со стороны Галилея. Позволь же мнѣ снять съ твоихъ глазъ повязку, чтобъ ты увидѣлъ почву, на которой мы стоимъ. То, о чемъ догадывался великій духъ Павла V, есть глубокая истина: въ ученіи Коперника для церкви заключается величайшая опасность. Вѣдь выходитъ, что каждая звѣзда можетъ вращаться по своимъ законамъ, если землѣ принадлежатъ такія же права. Наша единственная и высочайшая обязанность доказывать, что это ложь. Долженъ быть единъ пастырь, пекущійся обо всѣхъ, одна глаза великаго тѣла человѣчества, и эта глава должна думать за все тѣло, устанавливая законы. Взгляни же на Германію, на это гнѣздо ереси; едва сто лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ какъ Лютеръ, наглый и дерзкій монахъ, попралъ законы св. церкви. Непростительное безсиліе, оставившее его безъ наказанія, между тѣмъ, какъ онъ былъ въ нашей власти, вѣчно было, есть и будетъ для насъ тяжелымъ упрекомъ,-- но вѣдь Галилей гораздо опаснѣе Лютера.
Барберини было не но себѣ. Ему стало душно, и онъ ухватился за спасительное средство для всѣхъ слабыхъ характеровъ, перенося спорный вопросъ на личную почву.
-- Ты просто ненавидишь его,-- сказалъ онъ съ досадой,-- и поэтому смотришь на всѣ вещи глазами врага.
На тонкихъ губахъ Беллярмина чуть замѣтно зазмѣилась ироническая улыбка.
-- Какъ плохо ты думаешь обо мнѣ!-- возразилъ онъ,-- я ненавижу не человѣка, а его ученіе и поступки; послѣднее я дѣйствительно ненавижу такъ же, какъ ядовитую змѣю. Ученіе Коперника заключаетъ въ себѣ смертельный ядъ; нужно поэтому всѣми силами препятствовать, чтобы оно не распространялось и не пріобрѣтало характера истины.
Подавляющая энергія іезуита напугала слабаго Барберини.
-- Но что же можетъ случиться?-- прошепталъ онъ.-- Развѣ Галилей долженъ умереть?
-- Нѣтъ,-- возразилъ Беллярминъ,-- не смерть человѣка обезопаситъ насъ, а смерть ученія, которое онъ такъ настойчиво защищаетъ. То, что онъ считаетъ истиннымъ, онъ долженъ по нашему требованію признать бездоказательнымъ и ложнымъ.
-- Какъ,-- сказалъ Барберини,-- Галилей долженъ отказаться и признать фальшивымъ то, что онъ призналъ за истинное? Да ты его не знаешь! Никогда онъ этого не сдѣлаетъ.
-- Въ такомъ случаѣ нужно его принудить силою клятвенно отречься отъ своего ученія.-- возразилъ Беллярминъ съ ледяной холодностью.
-- Силой!-- вскричалъ Барберини. забывъ про мѣсто, гдѣ они находились.
-- Какъ,-- возразилъ съ упрекомъ Беллярминъ,-- неужели я въ тебѣ дѣйствительно ошибся? Ты упрямо скрываешься отъ меня и не обращаешь вниманія на то, что для нашей св. церкви особенно дорого? Обдумай же хорошенько: скоро тебѣ придется сдѣлаться намѣстникомъ Христа, преемникомъ апостола, трижды корнованнымъ властителемъ міра; твои слова будутъ выраженіемъ земной и небесной справедливости, предъ которой трепещутъ царства всего міра! Какой все окажется жалкой и пустой химерой, коль скоро земля вращается вокругъ самой себя только какъ огненный шаръ, какъ спутникъ солнца! Я говорю: если вращается земля, наша вѣра въ душеспасительную церковь поколеблена. Власть папы, право церкви наказывать и прощать здѣсь и тамъ, будетъ послѣ этого пустой болтовней и станетъ вызывать лишь насмѣшки легкомысленной черни.
Барберини не могъ ничего возразить, но все еще медлилъ.
-- И такъ моя власть должна погубить его,-- съ горечью замѣтилъ онъ,-- вмѣсто того, чтобы возвысить и наградить. Мой первый судейскій приговоръ долженъ быть произнесенъ надъ глубокочтимымъ, вѣрнымъ другомъ.
Беллярминъ понялъ, что долженъ былъ употребить болѣе сильное средство, чтобы обезопасить себя послѣ состоявшихся выборовъ отъ подобныхъ выходокъ Барберини. Соболѣзнующимъ тономъ онъ сказалъ:
-- Твое доброе сердце думаетъ о пощадѣ, не понимая, что послѣ ты самъ будешь смѣяться надъ этимъ. Новое твореніе, о которомъ мы уже говорили и которое Галилей посвятилъ тебѣ, заключаетъ такую непростительную насмѣшку надъ тобой, что я едва осмѣливаюсь обратить на это твое вниманіе.
-- Насмѣшку надо мной?-- спросилъ раздраженный Барберини,-- и Галилей позволилъ надо мной насмѣхаться? Нѣтъ, ты невѣрно понялъ, это невозможно.
-- Что могло ускользнуть отъ тебя, то я при стараніи могъ замѣтить,-- при томъ же стараніи, съ какимъ ты его защищаешь. Ты знакомъ съ новымъ сочиненіемъ Галилея только въ общихъ чертахъ, я же постигъ его досконально по своей обязанности предсѣдателя цензурнаго трибунала. Хочешь ли выслушать доказательства моего мнѣнія?
-- Говори свободно и откровенно,-- замѣтилъ Барберини.
Беллярминъ началъ такъ:
-- Три лица спорятъ о запрещенномъ ученіи Коперника: двое стоятъ за ученіе о вращеніи земли, а третій защищаетъ точку зрѣнія церкви; послѣдній остается побѣдителемъ.
Совершенно удивленный Барберини прервалъ:
-- Говорящій въ нашемъ духѣ остается побѣдителемъ? Теперь, право, я не понимаю...
-- Выслушай дальше,-- прервалъ его Беллярминъ.-- Первымъ двумъ онъ далъ имена двухъ друзей, Сальвіати и Сакредо, а третьему, онъ далъ имя, подходящее для его цѣлей. Вообще говорятъ, что этимъ онъ намекалъ на одного высокаго покровителя. На кого, какъ ты думаешь, могъ онъ намекать?
-- О какая загадка!-- возразилъ Барберини,-- ради чего же онъ присоединилъ бы къ книгѣ посвященіе мнѣ, если бы не намекалъ на третье лицо, которое защищало взгляды церкви и въ концѣ концевъ будетъ побѣдителемъ?
-- Ты отгадалъ и всѣ такимъ же образомъ истолкуютъ это дѣло,-- замѣтилъ Беллярминъ и, рѣзкими удареніями отчеканивая каждое слово, онъ продолжалъ,-- но вѣдь послѣ этого прямо постыдно такъ играть съ тобой, потому что его побѣдитель -- невѣжественный, пустой и глупый человѣкъ, всѣ поступки котораго направлены къ тому, чтобы выставить въ самомъ яркомъ свѣтѣ духовное превосходство противника. Но самое худое, на что отважился въ данномъ случаѣ Галилей, это имя, которое онъ далъ своему побѣдителю, назвавъ его Симилиціо.
Беллярминъ маневрировалъ, какъ искусный витязь. Этотъ послѣдній ударъ попалъ въ цѣль и Барберини вздрогнулъ, словно ужаленный змѣей. Хотя у него и блеснула мгновенно мысль -- не обманываетъ ли его іезуитъ для того, чтобы привлечь на свою сторону,-- но онъ тотчасъ же оставилъ эту мысль, и чтобы только сказать, что-нибудь, онъ спросилъ еще разъ:
-- И ты дѣйствительно думаешь, что онъ подразумѣвалъ меня, его защитника?
Беллярминъ же съ язвительной усмѣшкой замѣтилъ:
-- Кто же можетъ въ этомъ сомнѣваться?-- И потомъ кротко прибавилъ:-- Ты самъ принудилъ меня къ такому сообщенію, ибо ради уваженія къ этому человѣку хочешь забыть свои обязанности и единственно его щадить, между тѣмъ, какъ дѣло идетъ о правахъ церкви и о спасеніи всего человѣчества.
Барберини все еще не могъ переварить громадности нанесеннаго ему оскорбленія. Онъ вдругъ увидѣлъ себя осмѣяннымъ и опозореннымъ предъ цѣлымъ свѣтомъ, человѣкомъ на дружбу котораго онъ полагался, чьимъ вниманіемъ онъ такъ гордился. Его тщеславіе, его меценатская слава были оскорблены и самъ такъ сильно былъ разстроенъ, что не могъ на что-нибудь рѣшиться. Совершенно разбитый, онъ воскликнулъ:
-- О, я заслуживаю такого наказанія.-- И затѣмъ прибавилъ; всецѣло поручаю это дѣло тебѣ. Что ты найдешь нужнымъ сдѣлать съ измѣнникомъ, съ тѣмъ я и соглашусь.
Беллярминъ, наконецъ, вздохнулъ свободно, достигнувъ того, чего хотѣлъ.
-- Итакъ, ты соглашаешься,-- переспросилъ онъ,-- что я могу свободно выбирать средства, пригодныя для нашихъ цѣлей?
Барберини одобрительно кивнулъ головой.
-- Галилей тосканскій подданный и любимецъ Медичи,-- сказалъ онъ,-- но если онъ самъ пріѣхалъ сюда, чтобы искать папскаго суда по своему дѣлу, то онъ въ нашей власти. Дѣлай то, что ты считаешь полезнымъ для своихъ цѣлей.
Достигнувъ желаемаго, Беллярминъ предоставилъ своего глубоко-оскорбленнаго друга размышленіямъ. Въ груди Барберини поднялась цѣлая буря неудовольствія. Оскорбленіе было нанесено человѣкомъ, отъ котораго меньше всего можно было этого ожидать: нѣкогда онъ лелѣялъ мысль, что имя Галилея останется связаннымъ съ его именемъ, и теперь онъ вдругъ этимъ же Галилеемъ всенародно опозоренъ. Это была очень горькая капля въ его чашѣ жизни. Ему все назойливѣе напрашивалась мысль, что отреченіе Галилея будетъ единственнымъ средствомъ, чтобы уничтожить навсегда вліяніе этой гнусной книги.
Беллярминъ не противорѣчилъ всѣмъ этимъ разсужденіямъ. Его планы давнымъ давно созрѣли, и онъ лишь спокойно выжидалъ момента, когда ему удастся потѣшить тщеславіе Барберини праздничной пышностью его восшествія на папскій престолъ, а для себя удастся снискать благосклонность народа съ помощью всякаго рода празднествъ, общественныхъ гуляній и милостей, стараясь вмѣстѣ съ тѣмъ съ помощью всѣхъ возможныхъ средствъ забрать въ свои руки и власть церковную.