VIII.

"А все-таки она вертится!"

Процессъ Галилея принималъ весьма печальный оборотъ. Инквизиціонный трибуналъ всѣми силами старался поколебать его убѣжденія, заставляя отречься отъ еретическаго ученія. Но несчастный ученый, наоборотъ, такъ былъ увѣренъ въ истинности послѣдняго, ради котораго подвергся даже суду, что и не думалъ о своей судьбѣ, заботясь лишь о Неопровержимыхъ доказательствахъ въ пользу ученія Коперника. На окончательномъ допросѣ онъ сказалъ:

-- Такъ какъ мнѣ казалось, что въ вопросахъ подобной важности можно полагаться на рѣшеніе только общественнаго мнѣнія и времени, то, не думая измѣнять ни Богу, ни святой церкви, я публично училъ тому, въ истинѣ чего былъ убѣжденъ.

Беллярминъ, присутствовавшій на судѣ въ качествѣ обвинителя, при этихъ словахъ замѣтилъ:

-- Обратите вниманіе, судьи, это пунктъ первый! Подсудимый рѣшеніе вопросовъ, касающихся Бога и святой церкви, Его созданія, представляетъ человѣческому разуму.

Твердо и спокойно Галилей продолжалъ:

-- Я поступалъ такъ, убѣжденный, что не искушаю воли Божіей, ибо Онъ открывается намъ въ созданіяхъ природы, такъ же какъ и въ священномъ Писаніи, да, Онъ говоритъ въ нихъ еще больше сердцу человѣчества, ибо Его всемогущество во внѣшнемъ мірѣ всякому видно и поэтому легче постигается. Признаюсь, что страсть къ изслѣдованію тайнъ природы никогда меня не отвращала отъ благоговѣнія передъ ея Создателемъ,-- больше того: я долженъ сознаться, что мое сердце тѣмъ болѣе разгоралось глубокой благодарностью къ Зиждителю міровъ, чѣмъ болѣе я изслѣдовалъ законы природы и чѣмъ ближе такимъ образомъ подходилъ къ Нему. Я убѣждался, что Всеблагой Творецъ позволилъ намъ, несовершеннымъ тварямъ, искать Его, дабы сближаться съ Нимъ, постигая Его все глубже и глубже посредствомъ изученія и проникновенія въ тайны мірозданія. Но, что Богъ, давшій намъ пять чувствъ, могъ приказать презирать дарованія, избирая для достиженія истины другіе пути, а не указанные Имъ въ нашей природѣ, этому я не могу повѣрить. Вѣдь природа создана по Его слову, а священное Писаніе начертано людьми, которые слова Божія слышали въ собственной душѣ и передавали ихъ, какъ понимали. Но вѣдь люди несовершенны, всѣмъ намъ свойственно заблуждаться, слѣдовательно, возможно, что и тѣ люди, которые начертали священное Писаніе...

На этихъ словахъ его прервалъ Беллярминъ, понявшій, что наступилъ удобный моментъ сдѣлать съ своей стороны замѣчаніе къ судьямъ.

-- Какъ?-- воскликнулъ онъ.-- неужто такое наглое богохульство можетъ осквернять нашъ слухъ? Несовершенному, грѣшному чувству онъ придаетъ большее значеніе, чѣмъ словамъ священнаго Писанія, которое начертано пророками по откровенію Божію. Что онъ видитъ собственными глазами, то считаетъ за истинное, что же возвѣщено святыми, въ томъ онъ сомнѣвается, до очевидности ясно обнаруживая наглую гордость своего еретическаго духа. Только самая суровая строгость можетъ искоренить такое зловредное, разрушительное направленіе.

Эта вводная рѣчь такъ возстановила и озлобила всѣхъ судей противъ Галилея, что предсѣдатель приказалъ на короткое время вывести подсудимаго, съ тѣмъ чтобы отобрать у судей мнѣнія и постановить общее рѣшеніе. Когда затѣмъ Галилей опять былъ введенъ, ему сообщили, что своей защитой онъ самъ очень ясно доказалъ, на сколько опасно его ученіе для церкви; поэтому инквизиціонный трибуналъ постановилъ потребовать отъ него отреченія отъ ученія о вращеніи земли, ибо только этимъ путемъ онъ можетъ помириться съ церковью.

Но Галилей не хотѣлъ покориться этому требованію. Не смущаясь, онъ возразилъ:

-- Неужели то, что въ глубинѣ моей души я считаю за непоколебимую истину, есть ложь, неужели я долженъ подтверждать и соглашаться съ тѣмъ, съ чѣмъ не соглашается мое сердце? Это значитъ отречься отъ самаго себя, давши самую позорную клятву. Служа доброму дѣлу, я не могу отречься отъ него; я не могу давать клятву, сдѣлавшись слѣпымъ и глухимъ, между тѣмъ какъ мои глаза видятъ, а уши слышатъ. Нѣтъ, это было бы измѣной Богу, самому себѣ и всему міру, если бы я захотѣлъ объяви" ложью то, что на самомъ дѣлѣ считаю истиной.

-- Вы забываете,-- возразилъ на это Беллярминъ,-- что ваша первая обязанность -- повиноваться церкви, которой вы при крещеніи дали обѣтъ послушанія. И такъ все клятвопреступленіе въ томъ, что вы учили наперекоръ заповѣдямъ церкви и только ваше отреченіе можетъ искупить это тяжелое преступленіе.

При этомъ послѣднемъ предостереженіи судья поднялся еще разъ и сказалъ:

-- Подумайте о томъ, что церковь имѣетъ силу вынудить у васъ отреченіе, если вы вслѣдствіе своего упорства заставите насъ принять крайнія мѣры.

Но Галилей гордо отвѣтилъ:

-- Если бы церковь потребовала, чтобы я уничтожилъ мое слабое тѣло, это бѣдное орудіе моей мысли и чувства,-- то я охотно повиновался бы, но духа, живущаго во мнѣ, я не могу убить, ибо онъ могущественнѣе васъ и меня. Въ вашихъ рукахъ самая страшная власть, чтобы заставить меня повиноваться, а я ничего не могу сдѣлать, чтобы вымолить себѣ пощаду. Передъ вами дряхлый старикъ, открыто говорящій: "то, чему я училъ -- истина, и земля движется, хотя бы всѣмъ казалось это невѣроятнымъ!"

-- Вы слышите теперь,-- обратился Беллярминъ къ судьямъ,-- какъ онъ упорствуетъ въ своемъ богомерзкомъ умствованіи; вѣдь одна попытка сомнѣваться въ словахъ священнаго писанія есть ересь. Но это знаменіе времени. Повсюду поднялись высокомѣрныя сомнѣнія и дерзкіе враги церкви. Въ царствѣ духа -- новый всемірный потопъ, и единственный ковчегъ, въ которомъ можно найти Спасеніе, это церковь и "ея догматы.

-- Чтожъ дѣлать,-- замѣтилъ на это судья,-- мы всѣ обязаны Повиноваться церкви и такъ какъ обвиняемый упорно отрицаетъ свою вину, мы вынуждены принять строгія мѣры, пока онъ не одумается.

Послѣ этого онъ отдалъ приказаніе увести арестанта, и Галилей, переживавшій жестокія душевныя муки въ заботахъ не за свою собственную судьбу, а за судьбу дочери, опять былъ возвращенъ въ свою одинокую камеру. Изъ разспросовъ онъ узналъ, что Всякія сношенія съ внѣшнимъ міромъ до возвѣщенія приговора ему воспрещены строжайшимъ образомъ.

Между тѣмъ въ душѣ папы Урбана произошелъ неожиданный переворотъ. Ему было донесено, что молодой живописецъ Бернардо Спинелли сопротивлялся своему аресту и въ схваткѣ съ офицеромъ стражи былъ убитъ.

Къ этому жестокому удару папа совсѣмъ не былъ подготовленъ, и впечатлѣніе было еще ужаснѣе, когда онъ представилъ себѣ отчаяніе матери молодого человѣка при извѣстіи о его смерти. Выборъ новаго папы сулилъ для всѣхъ Барберини высочайшее земное счастье, ибо всѣ родственники, даже дальніе, принимали нѣкоторымъ образомъ участіе въ благодѣтельной перемѣнѣ обстоятельствъ. Онъ щедро бы наградилъ свою племянницу Елену за то, что она вышла замужъ вопреки желанію семьи, принеся тяжелую жертву своей любви. При своемъ пристрастіи къ всякимъ идеальнымъ поступкамъ, которые прославляло искусство, ему было очень симпатично всякое независимое чувство, и все это, кажется, соединилось въ его племянникѣ, чтобы расположить дядю въ пользу юнаго живописца Бернардо. Въ первый моментъ гнѣвной вспышки онъ сильно сердился за настойчивое сочувствіе Галилею, но, одумавшись и разсудивъ все хладнокровно, онъ надѣялся съ помощью матери Бернардо исцѣлитъ племянника отъ его страсти. Онъ очень увлекательно разрисовывалъ себѣ, какъ затѣмъ блестяще устроитъ будущность молодого человѣка, поселивъ его навсегда въ Римѣ подъ своимъ надзоромъ. И вдругъ онъ умеръ, умерщвленный въ силу безпощаднаго исполненія его приказанія, выманеннаго Беллярминомъ въ минуту гнѣва; вѣдь они могли, арестовывая молодого человѣка, просто обезоружить его, а не убивать. Это было непростительное насиліе. Дежурный офицеръ долженъ былъ знать, что близкаго родственника его святѣйшества нельзя закалывать наравнѣ со всѣми другими преступниками. Но, очевидно, вся ошибка заключалась въ инструкціи, данной офицеру, и эта инструкція исходила отъ Беллярмина, который въ своей ненависти къ Галилею перешелъ всякія границы. Конечно, усердная защита церковныхъ постановленій была достойна высшей похвалы, но въ такихъ случаяхъ усердіе не должно переходить въ личную ненависть. Если кто имѣлъ основаніе чувствовать себя оскорбленнымъ, такъ это именно самъ папа, публично осмѣянный Галилеемъ, и Беллярминъ долженъ былъ бы, позаботиться не увеличивать этого оскорбленія еще смертью Бернардо.

Всѣ эти размышленія такъ сильно подѣйствовали на Урбана, что онъ былъ склоненъ впасть въ противоположную крайность, и видѣть въ Беллярминѣ, котораго онъ такъ недавно считалъ своимъ лучшимъ другомъ, источникъ всѣхъ непріятностей, которыя неожиданно посыпались на него со времени избранія въ папы.

Такъ какъ слабохарактерному человѣку трудно бываетъ сразу рѣшиться на энергичный поступокъ, то папа предварительно нашелъ убѣжище въ пассивномъ отношеніи къ дѣлу и, сказавшись больнымъ, отказывалъ Беллярмину въ свиданіяхъ. Урбанъ съ любовью занимался приготовленіями къ похоронамъ Бернардо. Онъ вызвалъ изъ Болоньи въ Римъ его родителей и всячески Старался успокоить неутѣшную мать. Онъ далъ обѣтъ ей, ея мужу, братьямъ и сестрамъ Бернардо сдѣлать для нихъ все лучшее, чтобы нѣсколько утѣшить ихъ въ потерѣ талантливаго юноши. Изъ разговоровъ съ племянницей, онъ узналъ о покойномъ столько хорошаго, что его образъ въ глазахъ папы все болѣе и болѣе просвѣтлялся, и, наконецъ, Урбану пришло въ голову, что не преднамѣренно ли Беллярминъ затушевалъ всѣ симпатичныя черты въ отношеніяхъ Бернардо къ Галилею и не выдумалъ ли просто оскорбленіе, якобы нанесенное ему ученымъ другомъ? Во всякомъ случаѣ его отвращеніе къ кардиналу все увеличивалось, а участіе къ Галилею все усиливалось, и такъ какъ Еленѣ Спинелли чрезвычайно хотѣлось познакомиться съ той дѣвушкой, которая полюбила ея несчастнаго сына и изъ-за отца которой онъ погибъ, то и Урбанъ мало-по-малу захотѣлъ навести справки и собрать свѣдѣнія о судьбѣ Цециліи.

Въ скоромъ времени папа узналъ, что Цецилія находится на попеченіи монахинь монастыря св. Клары, которыя приняли въ бѣдной дѣвушкѣ участіе. Папѣ сдѣлалось также извѣстно, что молодой человѣкъ, Винченцо Вивіани, ученикъ флорентійскаго ученаго, часто навѣщалъ Цецилію, и что это былъ единственный человѣкъ, съ которымъ она хотя немного разговаривала. Всѣ ея помыслы были заняты однимъ желаніемъ -- какъ бы повидаться съ отцомъ.

Елена Спинелли, наконецъ, собралась навѣстить несчастную дѣвушку. Она воротилась съ извѣстіемъ, что въ такомъ печальномъ случаѣ можетъ помочь только одно средство: Цецилія должна повидаться съ своимъ отцомъ, тогда, быть можетъ, разсѣется туманъ, заволакивающій ея разсудокъ.

Это подало поводъ къ различнымъ размышленіямъ и совѣщаніямъ. Быть можетъ (такъ рѣшила племянница папы -- и онъ соглашался съ нею), случится, что видъ страдающаго дитяти и желаніе спасти его отъ умопомѣшательства возымѣютъ надъ Галилеемъ столь сильное вліяніе, что заставятъ его отречься отъ своего ученія.

Урбанъ настолько былъ доволенъ планомъ своей племянницы, что на всѣ остальные не обращалъ никакого вниманія. Онъ даже самъ хотѣлъ руководить его исполненіемъ и повидать съ этою Цѣлью Цецилію. Кромѣ того, былъ обычай, что каждый новый папа посѣщалъ тюрьмы, чтобы удостовѣриться въ ихъ правильномъ содержаніи и устройствѣ, при чемъ часто происходили помилованія преступниковъ. Такимъ образомъ, не привлекая общаго вниманія, желаемая встрѣча могла отлично устроиться.

Конечно, отъ кардинала Беллярмина не могло укрыться, что святой отецъ умышленно отказывается принимать его и что часто видится съ матерью Бернардо. Поэтому, онъ удвоилъ свое вниманіе, чтобы не упустить изъ виду ничего изъ предпринимаемаго папой. Онъ узналъ и о приготовленіяхъ, происходившихъ для того, чтобы устроить свиданіе папы съ Галилеемъ, и если что могло смущать непреклонный духъ кардинала, такъ это боязнь, какъ бы Урбанъ не былъ тронутъ видомъ Галилея и не разрушилъ всего процесса. Чтобы помѣшать такому могущему случиться неожиданному обороту дѣла, Беллярминъ и съ своей стороны принялъ надлежащія мѣры.

Наступилъ роковой день, когда должно было произойти свиданіе Галилея съ своей дочерью. Беллярминъ назначилъ этотъ день для послѣдняго рѣшительнаго нападенія на Галилея.

Елена Спинелли взяла уже Цецилію изъ монастыря и извѣстила объ этомъ Вивіани, ибо надѣялась на его благотворное вліяніе. Всѣ они дожидались въ одной большой комнатѣ, изъ которой можно было проникнуть какъ въ отдѣльныя тюремныя камеры, такъ въ залу суда и въ застѣнокъ. Когда вошелъ папа, всѣ присутствовавшіе упали на колѣни, чтобы получить благословеніе. Когда папа благословилъ, всѣ встали. Урабанъ приблизился къ Цециліи, вдумчиво, съ состраданіемъ посмотрѣлъ на нее и ласково сказалъ:

-- Бѣдное дитя! Тебя глубоко удручаетъ судьба отца, увлеченнаго своими лживыми химерами и поэтому не повинующагося велѣніямъ церкви. Можетъ быть, ты можешь еще спасти его? Не хочешь ли попытаться?

Такъ какъ Цецилія молчала, то за нее отвѣчалъ Вивіани:

-- Святой отецъ, все, что вы говорите, напрасно, ибо она не понимаетъ васъ; ея душа -- безчувственна, ея разсудокъ -- помраченъ.

Еще разъ Урбанъ попробовалъ заговорить съ Цециліей:

-- Знаешь ли ты, спросилъ онъ, гдѣ ты находишься и кто такой съ тобой говоритъ?

И на это не послѣдовало никакого отвѣта; Цецилія только медленно подняла голову, взглянула на папу съ выраженіемъ глубочайшей душевной муки и упала предъ нимъ на колѣни, протянувъ къ нему съ мольбой свои руки.

Урбанъ положилъ руку на ея чело и еще разъ благословилъ ее. Затѣмъ онъ приказалъ, чтобы ввели арестанта.

Въ это мгновеніе, къ удивленію папы, открылась дверь, ведущая въ залу суда, и оттуда вышелъ Беллярминъ въ сопровожденіи инквизиціонныхъ судей. Папа такъ былъ ошеломленъ этой неожиданностью, что совсѣмъ растерялся, но вмѣстѣ съ тѣмъ его негодованіе противъ Беллярмина достигло послѣднихъ предѣловъ.

Затѣмъ изъ своей камеры былъ приведенъ и Галилей. Онъ былъ блѣденъ и разстроенъ. При видѣ его Цецилія бросилась къ нему, обвила руками его шею и воскликнула:-- мой отецъ! Вивіани тоже протѣснился къ нему; Галилей былъ глубоко потрясенъ этой встрѣчей.

-- О, дитя мое!-- рыдая сказалъ онъ;, затѣмъ, обратившись къ Вивіани, спросилъ:-- Какъ попала сюда Цецилія? Какая она блѣдная и разстроенная; она выглядитъ совсѣмъ больной! Да, всякій, кто меня любитъ, долженъ страдать,-- она же должна въ особенности несказанно страдать. Боже мой, Боже мой,-- воскликнулъ онъ,-- гдѣ же Твое милосердіе?!. Неужели мое дитя должно нести мой тяжелый крестъ, который я самъ наложилъ на себя? Видишь ли Ты убитое горе, невинное дитя? За что же она такъ тяжело страдаетъ, отчего несчастіе не рушилось только на мою сѣдую голову?

Урбанъ и его племянница стояли глубоко потрясенные безъисходнымъ горемъ несчастнаго отца. Но Беллярминъ, понявъ всю опасность момента и не обращая вниманія на все происходившее, на сѣтованіе Галилея возразилъ:

-- И вы еще жалуетесь? Развѣ не за свое упорство вы страдаете? Развѣ можетъ теперь что-нибудь измѣниться по вашему желанію? Здѣсь есть документъ, предписывающій клятвенное отреченіе отъ всякаго еретическаго ученія.

Урбанъ тоже понялъ важность момента и обратился къ Галилею съ слѣдующимъ словомъ убѣжденія:

-- Взгляните на ваше бѣдное дитя! Она умретъ, если вы не сжалитесь надъ ней. Подумайте: вы будете свободны съ вашей дочерью, если подпишете отреченіе.

Чтобы испробовать послѣднее средство, Беллярминъ сказалъ:

-- Подумайте о томъ, что васъ ожидаетъ. Намъ нужна не смерть еретика, а только его отреченіе.

Послѣ этого кардиналъ обратился къ предсѣдателю инквизиціоннаго трибунала и сказалъ:

-- Прочтите ему приговоръ; пусть онъ узнаетъ, что ему угрожаетъ.

Судья развернулъ свитокъ и прочиталъ слѣдующее:

"Такъ какъ взгляды, которые упорно отстаиваетъ обвиняемый, противорѣчатъ церковнымъ догматамъ и постановленіямъ и такъ какъ, не смотря на всѣ увѣщанія, онъ отказывается подписать отреченіе, то мы вынуждены снять съ него допросъ подъ пыткой, чтобы получить отвѣтъ, требуемый отъ него церковью черезъ инквизиціонный трибуналъ".

Въ отвѣтъ на прочитанное пронзительный крикъ вырвался изъ устъ Цециліи и Елены; Вивіани воскликнулъ: "пытка! Боже, правосудный Боже!" а Галилей лишь съ горечью сказалъ: "Цецилія! О мое бѣдное дитя!" Папа Урбанъ чувствовалъ себя глубоко-потрясеннымъ. Онъ подошелъ къ Галилею поближе и нѣжно обратился къ нему съ слѣдующими словами:

-- Вы меня тяжко оскорбили,-- меня, который постоянно былъ дружески расположенъ къ вамъ, но я хочу забыть это и простить васъ. При взглядѣ на муки и скорбь бѣднаго дитяти у меня переворачивается сердце. Я желаю спасти и помочь, но не отступаю отъ своихъ требованій. Оставьте же свои колебанія, подпишите отреченіе. Избавьте себя и насъ отъ тяжелой необходимости прибѣгать къ крайнимъ мѣрамъ. Подумайте, что мы могли бы вѣдь пренебречь всякими увѣщаніями и что, въ концѣ концовъ, васъ заставятъ отречься силой.

-- Вы можете заставить меня невыносимо страдать, но не заставите, по вашему желанію, отречься,-- возразилъ Галилей.-- Ваши орудія пытки безсильны надъ моимъ духомъ, который вѣчно будетъ говорить: "да" и никогда не отречется.

Пытался и Вивіани убѣждать Галилея, обратившись къ уважаемому учителю такимъ образомъ:

-- Учитель, спасите себя! Вы правы предъ Богомъ и небесами, зачѣмъ же вы стремитесь доказать свою правоту людямъ? Пусть изречетъ свой приговоръ потомство. Васъ осудилъ не Богъ, а близорукіе люди. Поберегите же жизнь свою, и подумайте, что, предавая себя, вы причиняете міру невознаградимую утрату.

Словно древній пророкъ обратился Галилей къ юношѣ и сказалъ:

-- Ты, замѣняющій мнѣ сына, прими въ этотъ часъ благодарность за твою любовь, но, прошу тебя, не падай духомъ отъ моей злосчастной судьбы, ибо эта судьба есть пробный камень того ученія, которое я пересадилъ въ твою юную душу. Взгляни на моихъ противниковъ и на меня. Окаменѣли ихъ сердца въ буквоѣдствѣ и схоластикѣ, они не понимаютъ ни жизни, ни природы. Но будь увѣренъ, что надъ живой мыслью безсильны оковы, она переживетъ своихъ гонителей и современемъ восторжествуетъ. Теперь вы удалитесь отъ меня. Цецилія, мое дорогое дитя, уходи -- тебя будетъ сопровождать Вивіани.

Онъ хотѣлъ освободиться отъ объятій Цециліи, но она все крѣпче обвивала его своими руками и, казалось, въ его присутствіи къ ней опять вернулся разсудокъ.

-- Я не хочу,-- умоляла она,-- чтобъ ты жилъ только для меня, ты не долженъ дѣлать того, чего не можешь, будь вѣренъ истинѣ, не давай лживой клятвы, хотя бы это стоило тебѣ жизни. Я хочу умереть съ тобой, рука въ руку мы явимся предъ престоломъ Всевышняго, и его милосердіе прекратитъ наши мученія.

Елена Спинелли тоже попыталась утѣшить и уговорить несчастную дѣвушку. Нѣжно дотронувшись до плеча Цециліи, она замѣтила:

-- Вѣдь отца еще не ведутъ на смерть.

Но Цецилія не поддавалась утѣшеніямъ Елены.

-- Вы не обманете меня,-- возразила она,-- я знаю, что ему угрожаетъ.

И затѣмъ, снова обратившись къ своему отцу, Цецилія продолжала:

-- Ты не знаешь еще, что вѣдь Бернардо убитъ. Всѣ, всѣ покидаютъ меня! Неужто я должна жить, страстно желая смерти. Въ этомъ жестокомъ мірѣ я всѣми покинута; смерть -- моя единственная отрада, ибо только тамъ я встрѣчусь съ нимъ и съ тобой.

Извѣстіе о смерти Бернардо какъ громомъ поразило Галилея. Онъ недовѣрчиво взглянулъ на папу, спросивъ, правду ли говоритъ Цецилія.

-- Онъ умеръ,-- подтвердилъ Урбанъ,-- но горе виновнымъ въ его смерти!

Галилей еще разъ обратился къ Цециліи, нѣжно проговоривъ:

-- О мое дорогое дитя, какъ мнѣ ни тяжело и ни мучительно слышать эту скорбную вѣсть, я ничѣмъ не могу утѣшить тебя. Иди съ Вивіани, не терзай меня напрасно: вѣдь ты не можешь слѣдовать за мной туда, куда меня поведутъ.

-- Пойдемъ,-- умоляла также и Елена,-- я провожу тебя обратно въ монастырь, гдѣ ты въ молитвѣ найдешь утѣшеніе.

-- Кому же я буду молиться? Вашему Богу,-- Богу церковному, требующему7 смерти моего отца? Неужто я должна проклинать въ своихъ молитвахъ благороднаго старца, котораго Онъ ненавидитъ? Богъ, котораго вы почитаете, есть Богъ жестокій и несправедливый, но тамъ, куда насъ переселитъ смерть, царствуетъ милость и милосердіе. О поспѣшимъ же, отецъ, покинуть этотъ жестокій, этотъ лицемѣрный міръ: истина восторжествуетъ тамъ, и мы забудемъ наши бѣдствія и скорби!..

Въ продолженіе этой глубоко патетической сцены Беллярминъ нетерпѣливо стоялъ съ судьями у входа въ застѣнокъ. Желая скорѣе покончить дѣло, онъ выступилъ впередъ съ словами:

-- Пора поторопиться и приступить къ пыткѣ. Ведите арестанта въ застѣнокъ.

Двое судей приблизились къ Галилею, старавшемуся освободиться отъ объятій Цециліи. Всѣ рыдали, глядя на несчастную дѣвушку; наконецъ Галилею удалось передать ее полумертвую, безъ чувствъ на руки матери Бернардо.

Въ то время; какъ Елена и Вивіани были заняты съ Цециліей, а Галилея увели въ застѣнокъ, папа Урбанъ грозно обратился къ Беллярмину съ словами:

-- Развѣ я приказывалъ убивать моего племянника? Я требую объясненія, какъ это могло случиться.

-- Онъ сопротивлялся аресту, и такъ какъ я приказалъ дежурному офицеру не особенно церемониться съ нимъ, то по его собственной винѣ пришлось прибѣгнуть къ крайнимъ мѣрамъ,-- отвѣчалъ кардиналъ.

Потрясенный до глубины души всѣмъ происшедшимъ, Урбанъ воскликнулъ:

-- О какое это черное, позорное дѣло! Горе мнѣ, горе моему сану, принуждающему меня преслѣдовать все близкое и дорогое для моего сердца!

Въ этомъ сердечномъ порывѣ Беллярминъ увидѣлъ только непостоянство слабохарактернаго Барберини; хитрому іезуиту показалось, что наступилъ удобный моментъ по старому повліять на папу. Поэтому онъ съ укоризной замѣтилъ:

-- Намѣстнику св. Петра, главѣ христіанскаго міра, не подобаетъ унывать въ подобныя минуты.

Но Урбанъ былъ уже не таковъ, какъ раньше, по крайней мѣрѣ онъ хотѣлъ положить конецъ командованіямъ Беллярмина. Гнѣвно онъ отвѣтилъ послѣднему:

-- Ты опять, фальшивый человѣкъ, искушаешь меня, тебѣ опять захотѣлось командовать мной? Прочь отъ меня! Между нами лежитъ окровавленный трупъ юноши, который мнѣ былъ столь дорогъ. Ты называешь меня главой христіанскаго міра, но я глубоко страдаю и еще разъ повторю: да будутъ проклято это гнусное дѣло и твои совѣты, и горе мнѣ, что я послушался тебя!

Какъ бронзовая статуя недвижно стоялъ Беллярминъ. Съ ледянымъ хладнокровіемъ онъ возразилъ:

-- Все, мною содѣянное, было направлено ко благу церкви, которой я послушное орудіе, ибо только въ слѣпомъ повиновеніи ей и въ самоотреченіи наше могущество, наша сила.

Урбанъ раздражительно отвѣтствовалъ:

-- Конечно, легко жертвовать тѣмъ, что дорого другому. Если бы я могъ отмѣнить приговоръ, который долженъ быть здѣсь приведенъ въ исполненіе,-- я сейчасъ бы отмѣнилъ его.

-- Это невозможно,-- поспѣшно возразилъ Беллярминъ,-- ибо приговоръ тобой же вѣдь и подписанъ.

И успокоительно онъ прибавилъ:

-- Я, въ прочемъ, не думаю, чтобъ это было худо.

-- Прекрасно,-- сказалъ Урбанъ,-- выслушай же мое послѣднее слово. Вспомни Сикста, моего предшественника, который до своего избранія кардиналами въ папы былъ дряхлымъ старцемъ и какъ онъ потомъ, почувствовавъ въ своихъ рукахъ безграничную власть, бросилъ свой костыль и къ ужасу своихъ избирателей началъ править совершенно самостоятельно. Вѣдь Галилея еще не пытали, и пытка можетъ быть еще отмѣнена. По обычаю ему должны сначала только показать и объяснить орудія пытки. Можетъ быть, онъ еще отречется, и тогда я забуду все происшедшее между нами, смерть Бернардо буду считать Божіимъ наказаніемъ; но если Галилея будутъ пытать, что равнозначительно его смерти, ибо человѣкъ, посѣдѣвшій отъ неустанной умственной дѣятельности, не переживетъ ни позора, ни страданій,-- тогда я отброшу отъ себя свой костыль, избавлюсь отъ твоего вліянія и стану управлять самостоятельно; я вырву тебя изъ моего сердца, я навсегда прогоню тебя съ моихъ глазъ!

Тонъ, которымъ были произнесены эти слова, не оставлялъ никакого сомнѣнія, что дѣло принимало серьезный оборотъ. Мысль, что онъ самъ попался въ разставленную западню, такъ сильно подѣйствовала на Беллярмина, что онъ остолбенѣлъ и былъ совершенно уничтоженъ.

Въ это мгновеніе изъ застѣнка вышелъ главный инквизиціонный судья и съ видомъ величайшаго возбужденія объявилъ, что Галилей согласился подписать отреченіе. Истощенный невыразимыми душевными муками, перенесенными еще раньше, Галилей сдѣлался нерѣшительнымъ при видѣ мрачной комнаты съ ужасными орудіями пытки; и когда ему захотѣли объяснить съ ужасающими подробностями дѣйствіе пытки, онъ совершенно палъ духомъ и не могъ болѣе противорѣчить. Разбитый въ своихъ лучшихъ надеждахъ, онъ объявилъ, что готовъ подписать отреченіе.

Лишь только судья сообщилъ такое извѣстіе, какъ въ дверяхъ застѣнка показался обвиняемый, поддерживаемый двумя другими инквизиторами. Казалось, что Галилей въ короткое время еще болѣе постарѣлъ: онъ шелъ нетвердой походкой, въ чертахъ его лица было болѣзненное изнеможеніе, его глаза потухли. Очевидно, въ это мгновеніе Галилей былъ въ состояніи почти невмѣняемости. Онъ позволилъ подвести себя къ столу, на которомъ лежалъ документъ его отреченія, и, не смотря на окружающихъ, взялъ перо и подписалъ подъ отреченіемъ свое имя.

Глубокій вздохъ облегчилъ грудь Беллярмина и онъ бросилъ побѣдительный взглядъ на Урбана, который, въ свою очередь, былъ очень доволенъ такой развязкой.

Галилей продолжалъ пристально смотрѣть на свою подпись, пока главный инквизиторъ не взялъ документа, для того чтобы показать его папѣ, а затѣмъ и Беллярмину.

Въ то время какъ все это происходило, осужденный успѣлъ нѣсколько пріободриться и, казалось, что къ нему постепенно начинаетъ возвращаться сознаніе. Онъ выпрямился и спокойно посмотрѣлъ сначала на Урбана, а потомъ на Беллярмина. Здѣсь взоръ его упалъ на группу, образовавшуюся вокругъ Цециліи. Онъ увидѣлъ печальную мать Бернардо, склонившуюся надъ лежавшей безъ чувствъ дѣвушкой. Цецилія казалась умирающей, и ужасная мысль объ ея смерти оледенила Галилея. Онъ подошелъ къ своей дочери, схватилъ ея руку и коснулся ея лба. Вдругъ имъ овладѣло чувство несказаннаго негодованія за все, совершенное надъ нимъ. Съ искаженнымъ отъ злобы лицомъ онъ гнѣвно посмотрѣлъ на Урбана и Беллярмина и, собравшись съ духомъ, тономъ глубочайшаго убѣжденія проговорилъ:

-- А все-таки она вертится!