Зерно попадаетъ въ хорошую почву.
Всѣмъ извѣстно, что главную часть церемоніи при постриженіи послушника и при его дѣйствительномъ вступленіи въ монашескій орденъ составляетъ притворное погребеніе. Это должно знаменовать, что постригающійся человѣкъ отрекается отъ всякихъ связей съ земной жизнью, отрекается отъ собственной воли и дѣлается только послушнымъ членомъ цѣлой корпораціи. Фантазеры очень часто описывали этотъ обычай радужными, романтическими красками, хотя въ сущности онъ весьма тяжелъ и непріятенъ. Въ тѣхъ монашескихъ орденахъ, которые не прерывали сношеній съ наукой или, главнымъ образомъ, съ міромъ, еще можно было ужиться; остальные же предоставляли своимъ постриженнымъ братьямъ только одинъ выборъ -- погрузиться въ растительную жизнь, ибо ежедневный обиходъ былъ такъ однообразенъ, что дѣйствительно можно было преобразиться въ живого мертвеца. Постоянное монотонное чтеніе наизусть молитвъ и пѣніе молебновъ, строгій дневной распорядокъ по часамъ и ударамъ колокола, регулярныя покаянныя молитвы о спасеніи души -- все это повторялось изо дня въ день, изъ года въ годъ. Какъ объ исключительныхъ случаяхъ приходится слышать объ ученыхъ монахахъ, занимающихся научными изслѣдованіями, или о даровитыхъ монахахъ-живописцахъ, прославившихся своими геніальными созданіями. Милліоны же людей, которые, словно живыя машины, тупоумно проводили дни свои и бормотали молитвы, безслѣдно сходили въ могилу, ибо и усердное списыванье церковныхъ книгъ монахами, и женскія рукодѣлья монахинь были занятіями, убивающими всякую индивидуальную дѣятельность своей строгой размѣренностью. Бывали, правда, случаи, что монастырь являлся дѣйствительнымъ убѣжищемъ отъ жестокихъ преслѣдованій, мѣстомъ упокоенія въ мрачное, жестокое время, но въ тысячахъ случаяхъ обстоятельства въ теченіе времени измѣнялись, принудительныя причины теряли свое вліяніе и въ полной силѣ оставался только несчастный обѣтъ. Затѣмъ наступала отчаянная апатія, и монастырь становился, дѣйствительно, могильнымъ склепомъ, въ которомъ живыя существа, сложивши руки, ожидали смерти.
Проживъ только недѣлю въ монастырѣ св. Антонія около Амальфи, Сальваторъ Роза изучилъ чарующее мѣстоположеніе и строгую архитектуру, производившую сильное впечатлѣніе на его душу; онъ думалъ, что здѣсь залечатся смертельныя раны его сердца и что здѣсь онъ найдетъ вожделѣнный покой, котораго такъ долго и напрасно искалъ. Но послѣ нѣкотораго времени пребыванія у благочестивыхъ братьевъ, въ немъ пробудилась жажда работы, какъ первый признакъ все еще не угасшихъ запросовъ жизни, и случилось, что молодой живописецъ, твердо убѣжденный въ ничтожествѣ своихъ прежнихъ произведеній, не могъ преодолѣть влеченія къ рисованію эскизовъ картинъ, а если обстоятельства позволятъ, то и къ ихъ окончательной отдѣлкѣ. Не долго пришлось ему ждать случая. Въ монастыряхъ всегда находилась живописная работа: то нужно было подновить старыя картины въ церкви, въ трапезѣ или въ главной залѣ, то нарисовать новую картину, и, такимъ образомъ, искусный живописецъ, постоянно встрѣчалъ здѣсь радушный пріемъ.
И для Сальватора Розы нашлось по горло работы. Не смотря на долгое пребываніе, онъ все-таки не подчинялся монастырскимъ правиламъ, разумѣется, насколько это было возможно и утѣшался сознаніемъ, что онъ ничѣмъ не связанъ и каждую минуту можетъ иначе устроить свою жизнь. Такъ какъ Сальватору было дозволено бывать и внѣ монастыря, то вскорѣ въ Амальфи онъ завелъ знакомства, и даже поверхностному взгляду было замѣтно, что его пребываніе въ монастырѣ очень покойно и пріятно. Но никто не могъ догадаться, что его страстная, огненная душа страдала въ этомъ полу-бездѣятельномъ житьѣ, и что только Богъ одинъ знаетъ, чего ему стоило обуздать свою пылкую фантазію и свой безпокойный духъ.
Между тѣмъ онъ радовался быстрому развитію Мазаніелло, къ матери котораго былъ расположенъ всей душой. Простая женщина отличалась не только своей строгой красотой и граціей среди рыбачекъ въ Амальфи, но и своей спокойной сдержанностью, хладнокровной разсудительностью. Она отлично понимала, что молодой живописецъ о чемъ-то сильно тоскуетъ, и далекая отъ того, чтобы его дружеское расположеніе истолковывать въ худую сторону, старалась утѣшить его и разсѣять своимъ участливымъ вниманіемъ. Сальваторъ чувствовалъ, что добрая женщина серьезно жалѣетъ его и ему захотѣлось довѣрить ей свои сокровенные помыслы.
Добрая женщина не могла, конечно, понять, какъ мало было средствъ для удовлетворенія его художническихъ наклонностей, зная, что онъ работаетъ въ монастырѣ св. Антонія и считая только одно это лучшей и высочайшей наградой для художника; но она вполнѣ сочувствовала и его ненависти къ испанцамъ, и его сердечнымъ мукамъ, которыя причиняла Сальватору любовь къ Корнеліи Мендоца. Она избѣгала съ деликатнымъ чувствомъ всякаго напоминанія о сердечныхъ ранахъ, но охотно слушала и наединѣ, и при своемъ мужѣ, и въ присутствіи своего сына о патріотическихъ чувствахъ Сальватора, объ его ненависти къ притѣснителямъ отечества, о надеждахъ на лучшее будущее. Съ замирающимъ сердцемъ слушалъ въ такихъ случаяхъ Мазаніелло живописца, и на лицѣ его можно было прочитать, что и онъ начинаетъ жестоко ненавидѣть испанцевъ! Еще раньше онъ постоянно съ большимъ вниманіемъ прислушивался, когда заходила рѣчь о томъ, что со временъ испанскаго господства отлетѣло счастье его родины. Всѣ его фантазіи о морскихъ короляхъ, владычествовавшихъ нѣкогда на берегу Амальфи и совершившихъ геройскіе подвиги, относились къ тому времени, когда испанцевъ въ Италіи еще не было. Глаза Мазаніелло загорались огнемъ, а кулакъ сжимался, когда высокочтимый человѣкъ, постоянно дружески расположенный къ нему, изливалъ свою ненависть къ чужеземнымъ притѣснителямъ.
Мазаніелло давно уже сталъ помогать отцу на рыбной ловлѣ; рано развившійся, сильный мальчикъ не только презиралъ опасности, но и оказался проворнымъ и ловкимъ во всемъ, что касалось рыбной ловли. Сальваторъ Роза очень часто сожалѣлъ, что не могъ сообщить подроставшему мальчику хоть кой-какихъ познаній, хотя это было бы для сына простого рыбака излишней роскошью; кромѣ того, живая и дѣятельная натура мальчика не могла бы совмѣстить школьныхъ занятій съ рыбачествомъ и, слѣдовательно, всякія старанія были бы безплодны. Въ тѣ времена грамотности обучали монахи; если народъ высоко чтилъ и любилъ братьевъ францисканцевъ, свѣдущихъ по многимъ вопросамъ, то все-таки никому не удавалось самому научиться грамотѣ или вкусить плодовъ какой-либо иной науки.
Сальваторъ часто наслаждался дружбой между Мазаніелло и маленькой Берардиной. Дѣти были слишкомъ наивны и откровенны, чтобы подозрѣвать, что между ними есть нѣчто, могущее обращать на себя постороннее вниманіе. Чѣмъ больше мужалъ Мазаніелло, тѣмъ угрюмѣе и небрежнѣе относился онъ къ своей маленькой пріятельницѣ, которая, однако, не остывала въ своей привязанности и проводила часть времени не у своего отца, а у родителей Мазаніелло. Послѣдній не обращалъ на нее ни малѣйшаго вниманія, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ не терпѣлъ, чтобы она играла съ другими мальчишками. Когда они оставались наединѣ, казалось, что были въ ссорѣ; онъ непремѣнно настаивалъ, чтобы Берардина бросила капризы и умствованья, но если кто-нибудь думалъ перечить дѣвушкѣ онъ горячо вступался за нее и защищалъ до послѣдней возможности. Дѣтямъ не приходило въ голову сравнивать, есть ли кто-нибудь красивѣе среди ихъ товарищей и подругъ; ни въ томъ, ни въ другомъ не пробуждалось сознательнаго нѣжнаго чувства, ибо они относились другъ къ другу какъ-то инстинктивно, но ихъ дружба казалась вѣчной на всю жизнь.
Имъ постоянно угрожала опасность разлуки, ибо непосѣдливый Маттео опять задумалъ перемѣнить мѣсто жительства; въ своихъ постоянныхъ поискахъ за счастьемъ онъ уже намѣтилъ себѣ новый городокъ. Это былъ городокъ Террацина, при заливѣ того же имени, служившій постоянно станціей для ѣдущихъ изъ Рима въ Неаполь. Это переселеніе возбудило много толковъ; Берардина тоже неоднократно разсказывала родителямъ Мазаніелло о планамъ своего отца, но ни они, ни мальчикъ не могли себѣ представить, чего стоила Берардинѣ эта разлука и какъ перемѣнятся ихъ обоюдныя отношенія.
Намѣреніе Маттео окрѣпло и созрѣло вслѣдствіе совершенно случайныхъ обстоятельствъ. Въ одинъ прекрасный день пріѣхалъ въ Амальфи уже извѣстный здѣсь аптекарь и чудодѣй Скаратулисъ на своей фурѣ съ разными лекарствами, но на сей разъ въ сопровожденіи стройной дѣвушки съ блѣднымъ лицомъ и большими выразительными глазами. Онъ остановился у Маттео и затѣмъ разъѣзжалъ по окрестностямъ, продавая по деревнямъ свои микстуры, мази и напитки. По обычаю подобныхъ походныхъ шарлатановъ, фура съ боковъ открывалась и продавецъ помѣщался внутри ея. Въ то время какъ старикъ, стоя въ фурѣ, выхвалялъ свои лекарства, дѣвушка заботилась о мулѣ и давала необходимыя наставленія при употребленіи лекарствъ. Вечеромъ они возвращались въ гостинницу, гдѣ происходили длинные разговоры между Скаратулисомъ и Маттео. Между тѣмъ блѣдная спутница аптекаря познакомилась съ Берардиной, и вскорѣ между ними завязалась такая искренняя дружба, что Берардина часто не находила даже времени посѣщать родителей Мазаніелло и молча смотрѣла на сердитаго мальчика. Мазаніелло сначала, казалось, не обращалъ на это вниманіе, но потомъ онъ еще больше надулся на Берардину, ругалъ стараго Скаратулиса и тайно намекалъ, что онъ уже давно его ненавидитъ. Затѣмъ по временамъ, вечеркомъ, онъ сталъ похаживать около гостинницы Маттео, чего прежде не бывало, и когда мать Берардины замѣтила его и позвала, онъ даже зашелъ въ бесѣдку передъ домомъ, въ которой сидѣла его маленькая пріятельница съ блѣднымъ чужимъ юношей. Послѣдній совсѣмъ не понравился Мазаніелло, и онъ едва удержался, чтобы не сказать ему въ глаза, что онъ весьма мало походитъ на мальчика; при этомъ Мазаніелло ужасно хотѣлось показать, что значитъ пара дюжихъ кулаковъ. Онъ отказывался понимать, какъ могъ понравиться Берардинѣ этотъ болванъ, и вознамѣрился при случаѣ растолковать ей это основательно.
Но, къ сожалѣнію, этого случая не представлялось, ибо на морѣ было очень много работы; Мазаніелло долженъ былъ забыть о своихъ намѣреніяхъ, а то отецъ, пожалуй, выбранитъ и еще накажетъ его за разсѣянность.
Между тѣмъ Скаратулисъ покончилъ въ окрестностяхъ свои гешефты, и такъ какъ планы, о которыхъ онъ столковался съ Маттео, не могли быть сейчасъ приведены въ исполненіе, то старый чудодѣй опять отправился съ своей спутницей странствовать для врачеванія крестьянъ въ другихъ мѣстахъ.
Когда Мазаніелло узналъ, что старикъ съ своимъ влюбчивымъ мальчишкой уѣхалъ, онъ опять почувствовалъ себя господиномъ и ни съ того, ни съ сего началъ упрекать Берардину за ея пристрастіе къ блѣдному помощнику Скаратулиса. Къ его удивленію, Берардина разсмѣялась, и когда онъ, разсерженный, въ отвѣтъ на ея смѣхъ повернулся и хотѣлъ идти, она весело позвала его и открыла, что мнимый аптекарскій помощникъ была дѣвушка, дочь Скаратулиса, по имени Серпа; въ этомъ костюмѣ ей удобнѣе и спокойнѣе сопровождать отца въ его странствіяхъ, такъ какъ они покинули свое постоянное мѣстожительства въ Байѣ и болѣе не вернутся туда. Отъ такого замѣчательнаго открытія у Мазаніелло вся кровь хлынула въ голову. Онъ не зналъ -- устыдиться ли ему своихъ нелѣпыхъ подозрѣній, или сознаться -- это ему въ первый разъ пришло въ голову -- что онъ самъ былъ слишкомъ молодъ и горячъ; Мазаніелло ясно понялъ, что измѣну Берардины онъ принялъ бы гораздо холоднѣе, еслибы зналъ, что блѣдный спутникъ аптекаря -- дѣвушка.
Съ этого времени его отношенія къ Берардинѣ существенно измѣнились. Онъ былъ съ ней менѣе вспыльчивъ и грубъ, вмѣстѣ съ тѣмъ и болѣе застѣнчивъ. Когда Мазаніелло случалось коснуться ея руки или въ разговорѣ всмотрѣться въ ея глаза, имъ овладѣвало какое-то особенное смущеніе, переходившее "на Берардину; постепенно ихъ отношенія пріобрѣтали новый характеръ. При разговорахъ о переселеніи Маттео изъ Амальфи въ Террацину, Мазаніелло подробно разузналъ, какъ далеко ѣхать туда по водѣ и какой дорогой. Такъ какъ и синьоръ Сальваторъ вскорѣ покинулъ монастырь и Амальфи,-- дѣятельной, энергичной натурѣ мальчика сдѣлалось на родинѣ окончательно не по себѣ.