Буря разыгралась.
Революція по большой части происходитъ отъ того, что злоупотребяютъ терпѣніемъ народа, угнетая его непосильными, все возростающими налогами на предметы первой необходимости и не мотивируя эти тягостныя для бѣдной массы распоряженія вразумительными причинами. Въ древнемъ мірѣ низшій классъ народа былъ порабощенъ, и это прямо рекомендовало самую безчеловѣчную расправу, когда рабы бунтовались; дѣлали они это, конечно, только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ, ибо знали заранѣе, что ихъ, если они будутъ побѣждены, ожидаетъ самая мучительная смерть. Римская исторія полна подобными примѣрами. Съ появленія христіанства рабство изъ міра въ принципѣ было изгнано, терпѣніе народа стало истощаться скорѣе, но къ большимъ кровавымъ революціямъ прибѣгали только тогда, когда убѣждались, что ихъ матеріальное благосостояніе злонамѣренно и легкомысленно ставится на карту. Неаполитанцы ненавидѣли чужеземное владычество испанцевъ, но единственной причиной революціи 1647 года былъ все-таки вопросъ объ увеличивавшихся налогахъ, возвышавшихъ цѣну на самыя обыденныя житейскія необходимости.
Испанія владѣла въ то время огромными доходами. Любовь къ роскоши и расточительность королей и ихъ приближенныхъ превосходили всякія ожиданія. Церковь оправдывала истребленіе во вновь открытой Америкѣ цѣлыхъ племенъ и содѣйствовала испанскому королю пріобрѣтать неистощимыя богатства, за что благодарное мадридское правительство надѣляло папу огромными средствами.
Если потомки удивленно осматриваютъ высокохудожественныя сооруженія и восторгаются безсмертными созданіями архитектуры, живописи и скульптуры, то легко примиряющій отблескъ падаетъ на тѣ эпохи, когда расточительная любовь къ роскоши принуждала творческій геній искусства къ созданію все новыхъ и болѣе высокихъ произведеній.
Такъ было въ царствованіе Филиппа IV испанскаго. Его щедрая рука привлекла къ его двору массу живописцевъ и вездѣ поддерживала таланты, только-что выбирающіеся на свою дорогу. Какъ ревностный покровитель драматическаго искусства Филиппъ IV устроивалъ во дворцѣ у Мадридскихъ воротъ блестящія театральныя представленія и расходовалъ огромныя суммы на декораціи, машины и костюмы. Доказательства этой щедрости, не смотря на всеразрушающее время, до сихъ поръ еще сохранили свою цѣнность, но все, что было создано по волѣ монарха только для эфемернаго существованія, все, конечно, давно уже погибло. Поэтому необходимо мысленно пройти не только по заламъ королевскихъ замковъ и удивляться въ музеяхъ Европы безсмертнымъ произведеніямъ тогдашнихъ живописцевъ, если желаешь понять, какое безграничное мотовство принудило, наконецъ, народъ къ возстанію. Нужно подумать о тѣхъ пышныхъ залахъ, украшенныхъ роскошнымъ штофомъ, который въ тѣ времена по своей рѣдкостности былъ еще дороже чѣмъ теперь,-- нужно только представить себѣ съ какимъ блескомъ устроивались тогдашнія празднества. Великолѣпные цвѣты и фрукты, которыми были уставлены столы, южный климатъ, правда, производилъ въ расточительномъ изобиліи, но утонченные вкусы требовали роскошной посуды изъ благородныхъ металловъ, украшенной драгоцѣнными камнями, прихотливость въ выборѣ рѣдкостныхъ гастрономическихъ блюдъ и дорогихъ винъ, роскошныя одѣянія,-- все это частью обратилось въ прахъ и гниль, частью досталось въ чужія руки или было свалено въ кучи въ казначействѣ. Но еще большія, почти колоссальныя суммы тратились на королевскихъ фаворитокъ или на многочисленное потомство, не имѣющее на то никакихъ правъ по закону. Совершенно невозможно усчитать тѣ огромныя суммы, которыя перепадали въ руки льстецовъ и придворныхъ мошенниковъ. Очень естественно, что источники доходовъ, казавшіяся неистощимыми, изсякали; тогда такимъ же безсовѣстнымъ образомъ изобрѣтались новые, которые въ свою очередь проматывались такъ же легкомысленно, какъ и прежніе.
Въ такомъ именно положеніи находилось испанское правительство въ то время, когда начались волненія въ вицекоролевствѣ Неаполитанскомъ и въ Сициліи. Въ древнемъ мірѣ жители покоренныхъ странъ дѣлались рабами и должны были отбывать барщину, въ средніе вѣка было то же самое, при чемъ подати взыскивались съ невыносимой суровостью и строгостью. Но какъ невѣжественный неаполитанскій народъ ни былъ добродушенъ и терпѣливъ, однако, и ему показалось черезчуръ жестокимъ, когда онъ долженъ былъ платить испанскому королю налоги и за муку, и за вино, и за оливы и, наконецъ, даже за зелень и плоды, созрѣвавшія въ окрестностяхъ въ такомъ изобиліи. Долгіе, очень долгіе годы росло негодованіе противъ чужеземнаго владычества, сказываясь и въ затаенной злобѣ, и въ бранныхъ кличкахъ, и въ насмѣшливыхъ пѣсняхъ, въ тайныхъ союзахъ, и въ открытыхъ рукопашныхъ столкновеніяхъ между туземными рыбаками и испанскими солдатами; но теперь, когда каждая базарная торговка и каждый продавецъ рыбы, прежде чѣмъ выставить свой товаръ на базарѣ, должны были сначала отправиться къ церкви Мадонны del Carmine для осмотра и ощупыванья товаровъ ненавистными испанскими податными смотрителями,-- негодованіе народа перешло, наконецъ, всякіе предѣлы. Одинъ разсказывалъ, что его мать должна была нѣсколько часовъ дожидаться съ своими оливами,-- другой, что его жена была самымъ грубымъ образомъ оскорблена испанскими солдатами,-- третій жаловался, что его брата отколотили и не смотря на сопротивленіе отняли рыбу, и такимъ образомъ до безконечности.
Простому разуму пылкаго народа, конечно, не приходило въ голову серьезно обсудить новыя правила. Эти рыбаки, изъ которыхъ многіе не знали ни своего отечества и дня рожденія, не умѣли ни читать, ни писать, думали, что новыя постановленія обязаны произволу смотрителей, и не догадывались, что источника ихъ нужно искать въ далекой Испаніи. Даже и вицекороля они не думали ненавидѣть, и если они ругали дурное правительство, то подразумѣвали подъ словомъ "правительство" исключительно надсмотрщиковъ и судей, которые ихъ притѣсняли.
Однажды молодая жена Мазаніелло была въ Пуччіоли и родители дали ей съ собой домой муки и мѣшокъ съ оливками. Ей и въ голову не пришло, что за эти жизненные продукты, которыя она хотѣла провезти въ Неаполь, придется заплатить пошлину. Когда на берегу сторожевой солдатъ по прибытіи барки осмотрѣлъ оба мѣшка, а смотритель хотѣлъ измѣрить, шустрая женщина заартачилась и рѣшительно отказалась исполнить ихъ требованіе. Конечно, ничего другого не оставалось, какъ отправить непослушную женщину въ податное управленіе, гдѣ сначала она не хотѣла ничего слышать, пока чиновникъ не схватилъ ее за руки, чтобы отправить въ арестантскую. Все это, конечно, не обошлось безъ горькихъ слезъ. Такъ какъ въ арестантской ожидало расправы и много другого народа, то Берардина должна была въ ожиданіи своей очереди присѣсть на каменную скамейку. Въ арестантской взадъ и впередъ ходили часовые, испанскіе солдаты, шутя и пересмѣиваясь между собой. Что они говорили, неаполитанка не могла понять, но для честной женщины были невыносимы ихъ нахальные взгляды и ихъ насмѣшки. Между тѣмъ, кто-то изъ пассажировъ, ѣхавшихъ вмѣстѣ съ ней на баркѣ изъ Пуччіоли, сбѣгалъ къ Мазаніелло и извѣстилъ его о случившемся. Молодой рыбакъ готовъ былъ уже идти встрѣчать свою жену, думая, что она пріѣхала не съ пустыми руками. Въ первое мгновеніе вся кровь бросилась ему въ голову, онъ былъ все-таки разсудительнѣе своихъ товарищей, и если онъ находилъ таможенный осмотръ тягостнымъ, то вмѣстѣ съ тѣмъ видѣлъ, что для одного случая исключеній сдѣлано быть не можетъ. Онъ поспѣшилъ въ арестантскую. Увидѣвъ тамъ свою взволнованную жену всю въ слезахъ, растерянно сидящую, Мазаніелло глубоко возмутился несчастными порядками въ своемъ отечествѣ. Берардина совершенно успокоилась при его приходѣ, а Мазаніелло утѣшалъ ее, что все дѣло уладится. Когда очередь дошла до нея и Мазаніелло извинился за ея упорство, то все дѣло и уладилось, но надменный испанскій чиновникъ все-таки не преминулъ сдѣлать нѣсколько замѣчаній относительно женскаго неразумѣнія. Мазаніелло смолчалъ, заплатилъ пошлину и отправился со своей женой домой. Но искра ненависти запала въ его душу, и эта ненависть къ испанскому господству начинала принимать все болѣе и болѣе личный характеръ. Вѣдь оскорбили и оплевали ее, невинную жену. Всю ночь онъ думалъ объ этомъ, и чѣмъ больше размышлялъ, тѣмъ живѣе загоралось въ немъ желаніе отмстить оскорбителямъ.
Подобные случаи среди простого народа происходили безпрестанно; на островѣ Сициліи царили тѣ же обстоятельства. Образованная часть населенія, а именно члены лиги мертвыхъ, привѣтствовали волненіе въ простомъ классѣ, какъ отрадное предзнаменованіе и поджигали произвести революцію, которая должна была уничтожить испанское господство, изгнать отовсюду чужеземныхъ притѣснителей и водворить республику.
Такъ какъ подобное недовольное настроеніе распространялось съ быстротою молніи, то вскорѣ посольства въ Римѣ были извѣщены о начинающемся возстаніи.
Сверхъ того признаки неудовольствія повторялись уже во многихъ мѣстахъ по цѣлымъ недѣлямъ изо дня въ день. Уже въ маѣ мѣсяцѣ въ Палермо случилось небольшое возмущеніе. Такъ какъ испанцы непрестанно враждовали съ Франціей, то очень естественно, что послѣдняя всегда была наготовѣ при первыхъ вспышкахъ революціи захватить надъ неаполитанцами власть въ свои руки и откуда только возможно изгнать испанцевъ.
Между тѣмъ какъ безпечный и невѣжественный народъ питалъ только одно желаніе, чтобы можно было безпошлинно поѣдать выросшія на его родной землѣ дыни, смоквы и оливки и, кромѣ того, можно было поглумиться при перемѣнѣ правленія надъ испанскимъ солдатскимъ мундиромъ и надъ испанскимъ языкомъ,-- въ это время кардиналъ Мазарини сблизился съ правительствомъ тосканскимъ и приказалъ французскому флоту крейсеровать вблизи Неаполя подъ предлогомъ попеченія о тосканскихъ торговыхъ сношеніяхъ и подъ предлогомъ охраны купцовъ. Генуэзцы, эти вѣчные враги неаполитанцевъ, находившіеся, однако, подъ ихъ господствомъ, тоже волновались и заключили союзъ съ до сихъ поръ враждебной Франціей, чтобы только не остаться бездѣятельными въ могущей быть бурѣ революціи и въ предстоящихъ сраженіяхъ изъ-за Неаполя, чтобы и съ своей стороны чѣмъ возможно попользоваться.
Но революція пришла такъ неожиданно, вслѣдствіе такихъ мелкихъ причинъ, что возстаніе подобное легкому вулканическому изверженію, такъ же скоро могло быть подавлено, какъ негаданно оно возникло.
Если народъ постепенно началъ привыкать въ налогамъ на муку и рыбу, то пошлина на фрукты все еще возбуждала пассивное сопротивленіе.
Народъ абсолютно не понималъ этого распоряженія. Щедрая природа подносила ему свои дары въ такомъ неисчерпаемомъ обиліи, что туземные фрукты продавались положительно за безцѣнокъ и только чрезъ пошлину цѣна на нихъ нѣсколько поднялась. Это-то распоряженіе и было послѣдней каплей, переполнившей чашу неудовольствія. При крайне подвижномъ характерѣ неаполитанскаго народа ежедневно происходили сварливыя столкновенія, а именно между женщинами, приносившими на базаръ корзины съ плодами, и податными надсмотрщиками, которые зорко наблюдали, чтобы податной порядокъ исполнялся неукоснительно. Пока женщины только болтали своими длинными языками и жаловались на суровость закона, на это не обращали вниманія; каждая въ отдѣльности должна была выправить себѣ торговое свидѣтельство, а затѣмъ уже свободно продавать свои товары. За упорство сначала наказывали небольшими денежными штрафами, а затѣмъ конфисковали и самый товаръ.
Во время одного большого базара, въ первыхъ числахъ знойнаго іюля случилось столкновеніе, заронившее искру революціи. Какъ это обыкновенно бывало, неаполитанцы стояли группами и бесѣдовали между собой о вопросахъ дня. Рыбаки были одѣты въ свой обычный костюмъ, состоящій изъ рубашки и короткихъ штановъ, высокой бѣлой шапки на головѣ и всегдашняго амулета Мадонны del Carmine на обнаженной груди. Мазаніелло, продававшій на базарѣ сегодня рыбу, очень горячо о чемъ-то разговаривалъ; по жестамъ, которыми онъ сопровождалъ свои слова, и по возраженіямъ его пріятелей можно было судить, что всеобщее неудовольствіе день это дня все увеличивалось.
Въ это время опять произошло столкновеніе между однимъ поселяниномъ изъ Пуччіоли и податнымъ чиновникомъ. Первый несъ въ городъ корзину со смоквами, которыя онъ купилъ у одного помѣщика въ Пизилиппѣ, для того, чтобы перепродажей выручить какіе-нибудь пустяки; ему показалось высшей несправедливостью платить еще по требованію начальства пошлину, которая, по его мнѣнію и по мнѣнію всѣхъ его пріятелей, совершенно безправно сдѣлалась въ Неаполѣ закономъ. Поселянинъ стоялъ въ ряду другихъ торговцевъ плодами и продалъ уже довольно выгодно нѣкоторую часть своихъ смоквъ, какъ вдругъ податной надсмотрщикъ спрашиваетъ его -- имѣется ли у него разрѣшеніе на продажу. Торговецъ, конечно, не могъ показать такого разрѣшенія, но при этомъ не приминулъ высказать свое мнѣніе о несправедливости этихъ стѣснительныхъ и нелѣпыхъ нововведеній. Солдатъ приказалъ прекратить торговлю и требовалъ, чтобы поселянинъ послѣдовалъ за нимъ для разбирательства дѣла въ податное управленіе. Поселянинъ упорно отказывался исполнить требованія солдата. Само собой разумѣется, это этотъ споръ обратилъ вниманіе всѣхъ присутствовшихъ. Не только друзья и знакомые торговца, который, оживленно жестикулируя, громко кричалъ, жалуясь на несправедливость и ругая отборными словами новые порядки, но и масса совершенно незнакомаго народу -- столпились вокругъ него. Одобрительные возгласы еще больше возбуждали пылкаго поселянина, пока, наконецъ, чиновникъ не положилъ конецъ всѣмъ этимъ препирательствамъ. Онъ схватилъ строптиваго торговца за шиворотъ, повелительнымъ голосомъ приказалъ ему слѣдовать за собой, желая отвести его на расправу въ управленіе.
До сихъ поръ все дѣло шло такъ, какъ и въ массѣ подобныхъ случаевъ. Если бы поселянинъ послѣдовалъ за чиновникомъ, его бы съ крикомъ проводила до дверей ужаснаго управленія толпа народа, а затѣмъ бы эта толпа постепенно разсѣялась, чтобы позабыть все это дѣло. Но теперь именно случилось нѣчто совсѣмъ неожиданное. Поселянинъ вдругъ осатанѣлъ, схватилъ свою корзинку съ смоквами, всѣ ихъ высыпалъ на землю и съ остервенѣніемъ началъ топтать ихъ ногами, пока нѣжные фрукты не обратились въ какую-то безформенную кашу. Такой неожиданный оборотъ дѣла, такая рѣшимость была привѣтствуема легко-увлекающимся народомъ, стоявшимъ кругомъ сплошной стѣной, чудовищными воплями радости. Внезапное желаніе -- скорѣе уничтожить фрукты, чѣмъ позволить ихъ конфисковать по требованію начальства,-- показалось настолько оригинальнымъ, что на взбунтовавшагося торговца въ эту минуту смотрѣли съ изумленіемъ и его поступокъ истолковывали какъ побѣду надъ несправедливымъ начальствомъ. Податной чиновникъ пришелъ въ крайнее замѣшательство. Знакомый съ образомъ мыслей народа, онъ зналъ, что этотъ случай найдетъ подражателей и что если оставить такой поступокъ безнаказаннымъ, то сопротивленіе податнымъ властямъ еще больше увеличится. Не успѣлъ онъ и опомниться, какъ былъ окруженъ громко-смѣющейся и торжествовавшей толпой, одинъ видъ которой поколебалъ его присутствіе духа. Чтобы защитить себя отъ несомнѣнной гибели, онъ далъ свистомъ сигналъ, желая позвать на помощь на базарную площадь нѣсколько вооруженныхъ солдатъ изъ дежурной комнаты податнаго управленія. Это обстоятельство произвело страшное волненіе и оставался только одинъ шагъ, чтобы дѣло утратило свой невинный характеръ. Весь народъ столпился на площади въ одну кучу; поселянинъ, изъ-за смоквъ котораго началось возстаніе, затерялся въ общей давкѣ и тѣснотѣ. Всѣ остальные мужчины и женщины высматривали его, и такъ какъ онъ нигдѣ не показывался, то всѣ хотѣли уже расходиться, ибо толпа ни находила никого, кто бы могъ стать во главѣ ея и чьимъ приказаніямъ она бы повиновалась. А вооруженные солдаты между тѣмъ уже приближались. И вдругъ дѣло опять приняло новый неожиданный и рѣшительный оборотъ. Вдругъ вся толпа собралась около Мазаніелло, который нѣсколько разъ громкимъ голосомъ прокричалъ: "къ чорту всѣ подати!" и вслѣдствіе этого обратилъ на себя всеобщее вниманіе. Когда же онъ затѣмъ въ порывѣ негодованія схватилъ обѣими руками корзинку съ плодами и изо всѣхъ силъ швырнулъ этой тяжестью въ приближающихся солдатъ, тогда и всѣ остальные послѣдовали его примѣру, такъ что вскорѣ разыгралось настоящее сраженіе. Первый, ставшій на сторону Мазаніелло, былъ Дженнаро Аннезе, уже съ давнихъ поръ бывшій съ нимъ въ дружескихъ отношеніяхъ. Огромная масса различнаго рода плодовъ служила народу средствомъ защиты и такъ какъ поселяне бросали свои бомбы очень мѣтко, то привели остановившихся солдатъ въ крайнее замѣшательство. Когда истощились фрукты, то стали бросать зеленью, рыбой, наконецъ, корзинами и всѣмъ, что только попадалось подъ руку разъярившемуся народу. Солдаты должны были возвратиться восвояси, чтобы подождать дальнѣйшихъ приказаній. Но такой неожиданный успѣхъ сильно воодушевилъ все возроставшую толпу народа и ея предводителя. Конечно, всякая торговля была прекращена, ибо долго сдерживаемая злоба, наконецъ, прорвала всѣ плотины, и само собой разумѣется, что Мазаніелло былъ центромъ возстанія. Ему представился случай испытать металлическую звучность своего сильнаго голоса, которому такъ удивлялись его пріятели, и какъ только онъ заговорилъ,-- на всей площади среди воцарившейся тишины раздавались только его слова. Особенно много, конечно, нечего было распространяться, ибо всѣ инстинктивно понимали, чего они хотятъ и къ чему стремятся. Далеко было слышно, когда Мазаніелло воскликнулъ: "Моментъ насталъ! Возстанемъ всѣ разомъ и докажемъ всему Неаполю, что значитъ возгласъ: съ нами Богъ и св. Мадонна del Carmine! Да здравствуетъ папа, да здравствуетъ испанскій король, но къ чорту наше негодное правительство!" Всѣ подхватили эти слова; вдругъ нѣкоторые мужчины вооружились палками, одинъ намоталъ на палку даже штуку черной матеріи и, такимъ образомъ, они отправились, подъ предводительствомъ Мазаніелло къ вице-королевскому дворцу, гдѣ повторили свои угрожающіе крики и требовали отмѣны ненавистныхъ податей и пошлинъ.
Все это произошло такъ скоро и неожиданно, что вице-король совершенно потерялъ голову и не зналъ какъ помочь бѣдѣ. Какъ это было принято у большей части повелителей, онъ держалъ около себя маленькую лейбъ-гвардію, охранявшую дворецъ, а всѣ остальные сторожевые посты были заняты испанскими солдатами. При приближеніи огромной кричащей и разсвирѣпѣвшей толпы часть солдатъ разбѣжалась, а у остальныхъ бунтовщики сами отняли оружіе. Вице-король съ дворцоваго балкона пытался было успокоить народъ, обѣщая уничтожить пошлину на фрукты, пытался призвать къ порядку и возвратиться къ ежедневнымъ занятіямъ. Но расходившійся народъ, опьяненный уже успѣхомъ возстанія, не хотѣлъ успокоиться, а требовалъ уничтоженія всѣхъ податей, повторяя при этомъ вышеприведенныя слова Мазаніелло: "Да здравствуетъ король испанскій, но къ чорту наше негодное правительство!"
Такимъ образомъ, дикая народная толпа, вооруженная палками, дошла до того, что прогнала всю дворцовую стражу и, наконецъ. даже ворвалась во внутренніе покои. Вице-король, вмѣстѣ съ своей немногочисленной свитой, прослѣдовалъ тоже во внутренніе покои. Онъ рѣшилъ удалиться въ крѣпость св. Эльма, гдѣ уже нѣсколько дней гостило его семейство и статсъ-дамы вицекоролевы. Это на мгновеніе успокоило народъ и отвлекло его вниманіе отъ великаго герцога.
Одинъ изъ лицъ вице-королевской свиты вышелъ къ народу, сказалъ нѣсколько успокоительныхъ словъ и передалъ Мазаніелло собственноручное письмо вице-короля за его печатью, въ которомъ давалось разрѣшеніе на уничтоженіе пошлинъ на фрукты и муку.
Между тѣмъ, къ подъѣзду подкатила карета, запряженная двумя лошадьми, въ которой герцогъ тайкомъ намѣревался улизнуть въ крѣпость.
Но народъ не умѣвшій ни писать, ни читать написаннаго, не успокоился при одномъ только письменномъ обязательствѣ и требовалъ, чтобы вице-король показался самъ и съ глазу на глазъ переговорилъ съ Мазаніелло. Вице-король между тѣмъ вышелъ съ задняго крыльца, сѣлъ въ карету и надѣялся по добру по здорову улизнуть отъ возстанія. Но нѣкоторые изъ толпы замѣтили все-таки его побѣгъ и поспѣшили за каретой съ криками: "вице-король самъ долженъ обѣщать намъ уничтоженіе податей", ибо они все-таки уважали его. Бѣжавшіе за нимъ крикуны сдѣлались, наконецъ, до того назойливы, что вице-король былъ принужденъ искать спасенія и защиты въ близь лежащей церкви св. Луки. Немногочисленная свита и испанскіе солдаты, сопровождавшіе его, обрадовались, что имъ удалось такъ счастливо и невредимо отдѣлаться отъ опасности, а вскорѣ были заперты и ворота церкви, принадлежавшей монастырю.
Между тѣмъ спустился вечеръ и въ теченіе ночи должно было принять какія-нибудь мѣры. Народное скопище все увеличивалось, принимая огромные размѣры; и если рыбаки были вооружены по большей части только палками, то все-таки у нѣкоторыхъ изъ нихъ было и якобы огнестрѣльное оружіе, между которымъ главную роль играли самострѣлы. Во всякомъ случаѣ, многочисленность толпы и ея свирѣпость уничтожала всякую надежду для запертыхъ въ церкви на возможность спастись при помощи вооруженной защиты.
Главнѣйшей заботой народа было раздобыться гдѣ-нибудь оружіемъ. Арсеналъ находился по дорогѣ въ Портичи. Туда-то и устремилась толпа бунтовщиковъ. Такъ какъ въ это время мракъ уже спустился на землю, то зажгли факелы и съ дикими криками толпа разсыпалась по улицамъ Портичи. Это была ужасная картина, надъ которой царилъ Везувій съ своей свѣтящейся вершиной, какъ самый грандіозный факелъ.
Гарнизонъ арсенала очень естественно оказалъ сопротивленіе безумнымъ бунтовщикамъ, но это-то и погубило защитниковъ. Это была первая пролитая кровь. Затѣмъ рыбаки, подъ предводительствомъ Мазаніелло ворвались въ арсеналъ, но большая часть оружія была отправлена въ церковь Мадонны di Constantinopoli. И такъ -- дальше! Что значила для рыбаковъ Мадонна di Constantinopoli! Другое дѣло, еслибы эта была ихъ покровительница Мадонна del Carmine! Церковь должно было штурмовать, но тяжелыя двери дѣлали штурмъ безплоднымъ. Тогда подложили огня. Никто не подумалъ о томъ, что совершается ужасное святотатство. Двери, наконецъ, рушились, и разъяренная толпа бросилась въ церковь. Все оружіе расхватали, разбили и изломали много церковной утвари, и съ дикими криками, съ пѣніемъ ужасныхъ угрожающихъ пѣсенъ вся толпа двинулась въ Неаполь.
Командиромъ флота былъ графъ Маддалони. Онъ уже отдалъ приказаніе выйти военнымъ кораблямъ изъ гавани, пока не придутъ на помощь испанцы. Поэтому народъ возненавидѣлъ графа, какъ одного изъ своихъ заклятыхъ враговъ и измѣнниковъ-предателей. Еще въ ту ночь, когда народная толпа возвращалась изъ Портичи, графъ, далеко превосходившій вице-короля по энергіи, создалъ дьявольскій планъ. Съ давнихъ поръ уже было въ обычаѣ употреблять для личной мести брави, которые за ничтожное вознагражденіе готовы были убить кого угодно; графу пришла въ голову гнусная мысль собрать для подавленія народнаго возстанія всѣхъ бандитовъ, такъ какъ гарнизонъ Неаполя былъ ничтоженъ. Маддалони поспѣшно отправилъ гонца къ извѣстному уже намъ предводителю бандитовъ, къ черному Беппо, чтобы послѣдній переговорилъ съ разбойниками и склонилъ ихъ за хорошее вознагражденіе идти въ Неаполь для усмиренія взбунтовавшагося народа._
Какъ только этотъ планъ графа Маддалони сдѣлался извѣстенъ народу, весь Неаполь охватила неописуемая ярость. Толпа бунтовщиковъ, жаждая мести, ворвалась во дворецъ графа. Но графъ заблаговременно съ своимъ семействомъ бѣжалъ въ замокъ del Ovo, передъ каменными стѣнами и подъемными мостами котораго должна была смириться самая необузданная ярость. Но за то все, что находилось во дворцѣ Маддалони, было разрушено и поломано. Драгоцѣнную мебель побросали изъ оконъ на улицу, а здѣсь ее разнесли на кусочки. Съ такой же необузданной свирѣпостью толпа все сокрушала и ломала въ домахъ и другихъ знатныхъ испанцевъ. Однимъ изъ первыхъ палаццо, погибшихъ въ пламени, былъ палаццо главнаго начальника податнаго управленія.
Неукротимая, все возроставшая ненависть Мазаніелло къ графу Маддалони придавала простому рыбаку, не смотря на ограниченную недальновидность, нѣчто въ родѣ героическаго величія. Здѣсь играла роль не личность, не Мазаніелло, а поруганный народъ, оскорбленный до глубины души гнусными распоряженіями. Возставшіе боролись за свои несправедливо попранныя права -- и вдругъ на нихъ натравливали бандитовъ! Значитъ, государство объявляло преступниковъ своими союзниками противъ народа! Мазаніелло, не искавшій для себя лично ни малѣйшей выгоды, назначилъ за голову графа порядочную сумму. Съ наслажденіемъ онъ позволилъ бы ему вымаливать у своихъ ногъ милости, а затѣмъ вздернулъ бы на висѣлицу.
Мазаніелло отдалъ приказаніе, чтобы всякаго брави, пойманнаго въ городѣ, вѣшали безъ сожалѣнія. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ вооружался противъ безполезной жестокости и противъ нелѣпаго грабежа испанскихъ домовъ, угрожая смертью всякому, кто позарится на чужую собственность. Вслѣдствіе этого народъ воздерживался отъ разрушенія и грабежей.
Въ ближайшую ночь было сдѣлано распоряженіе, что базарная площадь, на которой находился домъ Мазаніелло, будетъ центральнымъ пунктомъ, такъ сказать, главнымъ штабомъ, разсылающимъ повсюду нужныя приказанія. Къ Мазаніелло были приставлены трое или четверо изъ его друзей, принимавшихъ отъ него приказанія и заботившихся о приведеніи ихъ въ исполненіе. Мазаніелло очень близко былъ знакомъ съ положеніемъ низшихъ слоевъ населенія Неаполя и его окрестностей и зналъ, что слѣдовало обуздать разбойничьи шайки для того, чтобы все возстаніе привело къ какой-нибудь цѣли. На всѣхъ главныхъ площадяхъ и большихъ улицахъ были зажжены сторожевые огни и у каждаго дежурило нѣсколько надежныхъ людей. Для поддержанія этихъ костровъ сначала употребляли поломанную, крытую драгоцѣнной матеріей мебель изъ домовъ знатныхъ испанцевъ.
Въ первый день возстанія Мазаніелло едва улучилъ минуту, чтобы забѣжать домой повидаться съ своей женой, онъ не могъ даже остаться съ Берардиной наединѣ, ибо его сопровождали товарищи. Всеобщій подъемъ чувства былъ такъ великъ, что никто и не заботился о себѣ, и еслибы Берардинѣ не пришло въ голову наскоро приготовить закуску, то ни Мазаніелло, ни его спутники и не подумали бы, что нельзя забывать потребностей тѣлесныхъ. Но молодая женщина мигомъ приготовила блюдо макаронъ и жареную рыбу; эти незатѣйливыя кушанья посѣтители запили крѣпкимъ, простымъ виномъ, и съ свѣжими силами вновь отправились на службу. Мазаніелло не спалъ всю ночь напролетъ, ибо провѣрялъ съ своими друзьями разставленные сторожевые посты. Такъ какъ поддержаніе ночныхъ огней, при помощи особо-назначенной для этого стражи, приводило къ различнымъ неудобствамъ, то Мазаніелло приказалъ, подъ страхомъ тяжелаго штрафа при ослушаніи, чтобы освѣщались въ домахъ всѣ окна, выходящія на улицу, и чтобы такимъ образомъ въ городѣ по ночамъ было свѣтло. Вообще, Мазаніелло издавалъ строгія распоряженія, улаживалъ всякія ссоры и прежде всего строжайше воспретилъ грабежъ. Чтобы обуздать разбойниковъ изъ окрестностей, онъ приказалъ вѣшать всякаго, пойманнаго съ поличнымъ на мѣстѣ преступленія.
На третій день возстанія положеніе дѣлъ измѣнилось очень мало. Вице-король опять переѣхалъ въ Castell Nuovo, ибо въ монастырѣ San Luigi нельзя было разсчитывать на полную и продолжительную безопасность; Мазаніелло въ своей резиденціи на базарной площади устроилъ нѣчто въ родѣ главной квартиры, куда доставлялись ему всѣ извѣстія и откуда разсылались всякія приказанія; наиболѣе знатныя фамиліи изъ боязни народной революціи бѣжали изъ города въ свои виллы и помѣстья.
Утромъ, на четвертый день, обстоятельства, казалось, приняли новый оборотъ, когда всѣми любимый и уважаемый кардиналъ Филомарино въ сопровожденіи цѣлой свиты монаховъ отправился въ церковь Мадонны del Carmine для совершенія тамъ торжественной литургіи, а послѣ нея и для переговоровъ съ Мазаніелло по порученію вице-короля. При особенности простого неаполитанскаго народа, который, по своему невѣжеству, поклонялся съ какимъ-то дѣтскимъ уваженіемъ святынѣ церкви и ея служителямъ, и при той популярности, которою пользовался кроткій, достопочтенный кардиналъ, его посредничество должно было имѣть несомнѣнный успѣхъ. Какъ были грубы и наивны религіозныя понятія народа, объ этомъ можетъ свидѣтельствовать примѣчательный взглядъ на Мадонну: народъ особенно почиталъ Мадонну del Carmine, словно боясь отожествить ее съ другими Мадоннами; народъ былъ даже твердо убѣжденъ, что Кармелитская Богоматерь пользуется на небесахъ гораздо большимъ вліяніемъ чѣмъ другія Богоматери, почитаемыя въ другихъ церквахъ. Было очень естественно, что торжественный выходъ кардинала сильно подѣйствовалъ на массу, и такъ какъ Кармелитская церковь находилась на базарной площади, то весь находившійся тамъ народъ повалилъ въ церковь, и самъ Мазаніелло -- этотъ въ сущности наивно-благочестивый ребенокъ -- чувствовалъ потребность участіемъ въ религіозной церемоніи утвердиться въ той должности, которая выпала ему на долю какимъ-то чудомъ.
Монахи и все вообще духовенство прекрасно эксплоатировали невѣжество народа, и самъ кардиналъ зналъ степень образованности массы. Когда послѣ мессы Мазаніелло съ обычнымъ колѣнопреклоненіемъ поцѣловалъ у него руку, то кардиналъ сказалъ ему, что вице-король желаетъ даровать всеобщую амнистію за политическіе проступки и не наказывать за разореніе церкви Мадонны di Constantinopoli, если народъ приметъ грамоту объ уничтоженіи пошлинъ на жизненные припасы,-- грамоту, написанную вице-королемъ съ согласія великаго императора Карла V и обнародованную прежде всего въ Неаполѣ. Мазаніелло на это отвѣтилъ:
-- Народъ боится, что вы, высокочтимый владыко, стоите на сторонѣ испанцевъ, но я съ этимъ не согласенъ и безусловно довѣряю вамъ. Если вы мнѣ говорите, что грамота написана съ согласія Карла V, то я совершенно спокоенъ и воскликну теперь не только:-- "Да здравствуетъ король Филиппъ!" но и "да здравствуетъ герцогъ Аркосъ!"
-- Мой сынъ,-- сказалъ кардиналъ,-- такъ какъ ты не умѣешь ни писать, ни читать, то довѣрься какому-нибудь надежному и благочестивому человѣку, который прочтетъ и растолкуетъ тебѣ эту грамоту! Ты поймешь, что постановленія, долженствующія имѣть законную силу, не могутъ ограничиваться однимъ изустнымъ оповѣщеніемъ: они должны быть черезъ довѣренное лицо изложены письменно на продолжительное время, дабы предупредить всякіе раздоры и противорѣчія.
Мазаніелло понялъ это. Съ сожалѣніемъ подумалъ онъ, что Сальватора Розы нѣтъ въ Неаполѣ, ибо ему онъ довѣрился бы всей душой. Между его товарищами и пріятелями не было ни одного, кто бы зналъ грамоту; такимъ образомъ, Мазаніелло увидѣлъ, что необходимо или присоединиться къ лигѣ мертвыхъ, или принять предложеніе кардинала. Лига мертвыхъ ставила цѣли свои гораздо дальше, чѣмъ Мазаніелло: она ратовала за введеніе республиканскаго управленія, за изгнаніе всѣхъ іезуитовъ и за свободу научныхъ изслѣдованій.. Съ болью чувствовалъ Мазаніелло свое круглое невѣжество; не зная досконально всѣхъ плановъ и надеждъ членовъ лиги мертвыхъ и будучи воспитанъ въ послушаніи служителямъ церкви, онъ согласился съ кардиналомъ, довѣрившись предложенному имъ человѣку, опытному грамотѣю, монаху, по имени Марко Витале.
Послѣ того, какъ кардиналъ со своей свитой вышелъ изъ церкви и благословилъ собравшійся на ступенькахъ и павшій ницъ народъ, Мазаніелло,-- этотъ капитанъ народа, какъ его называли,-- снова воскликнулъ:-- "Да здравствуетъ король Филиппъ, кардиналъ Филомарино и герцогъ Аркосъ! Къ чорту гнусное управленіе!"
Теперь собственно революція какъ будто кончилась; но Мазаніелло и его приближенные не хотѣли сойти со сцены раньше, чѣмъ не получатъ подтвержденія своихъ требованій со стороны испанцевъ; вмѣстѣ съ тѣмъ, капитанъ народа дѣятельно поддерживалъ въ городѣ порядокъ. Кардиналъ Филомарино и вице-король безпрерывно обмѣнивались депешами; хотя власть и была въ рукахъ Мазаніелло, все-таки испанское правительство не хотѣло поступиться своимъ авторитетомъ. Единственной цѣлью уступокъ со стороны правительства и переговоровъ кардинала было желаніе выиграть время и поддерживать въ хорошемъ настроеніи народнаго идола.
Такъ какъ повторялись многочисленные случаи грабежей, то Мазаніелло, чтобы сдержать свое слово, долженъ былъ прибѣгнуть къ смертной казни, приговоривъ къ повѣшенію, кромѣ нѣсколькихъ негодяевъ изъ подонковъ народа, многихъ бандитовъ, Прокравшихся въ городъ. Однимъ изъ первыхъ среди повѣшенныхъ бандитовъ былъ черный Беппо, явившійся съ толпой своихъ приспѣшниковъ и принятый совершенно иначе, чѣмъ онъ ожидалъ. Къ его трупу былъ приклеенъ ярлыкъ, на которомъ стояло: "измѣнникъ отечества и народа".
Еще до разговора Мазаніелло съ кардиналомъ народъ атаковалъ многія тюрьмы съ намѣреніемъ освободить жертвъ дикаго произвола; но вмѣстѣ съ немногими невинными жертвами податнаго хищничества были освобождены и настоящіе преступники, отъ которыхъ въ городѣ становилось все небезопаснѣе. Добродушный Мазаніелло увидѣлъ себя вынужденнымъ принимать строгія мѣры. И раньше его честолюбіе по временамъ жаждало власти и величія; но никогда его неопытный умъ не задумывался надъ оборотной стороной медали положенія властителя. Волей или неволей, онъ долженъ былъ идти впередъ по той дорогѣ, на которую разъ вступилъ; благодаря своей умственной неразвитости, онъ вскорѣ совсѣмъ разслабъ и началъ страдать безсонницей; его нервы до такой степени были раздражены, что въ своихъ распоряженіяхъ и приказаніяхъ онъ зачастую грѣшилъ печальной и необдуманной торопливостью.
Между тѣмъ переговоры кардинала Филомарино съ вице-королемъ привели къ тому, что былъ составленъ актъ, въ которомъ всѣ параграфы были исключительно посвящены новымъ распоряженіямъ касательно народа. Для обнародованія этого узаконенія было весьма предусмотрительно устроено собраніе въ главной городской церкви, въ соборѣ, гдѣ находился придѣлъ св. Яннуарія.
Народъ несмѣтной толпой собрался передъ церковью, ожидая прибытія вице-короля. Мазаніелло съ своими товарищами помѣстился около лѣстницы главнаго входа. Вице-король появился верхомъ на лошади въ сопровожденіи немногочисленной свиты. Мазаніелло выступилъ впередъ и помогъ тучному господину слѣзть съ лошади, затѣмъ обнялъ его, на что вице-король отвѣтилъ благосклонной миной. Послѣ этого Мазаніелло прослѣдовалъ вмѣстѣ съ нимъ въ церковь, гдѣ на особой эстрадѣ, около главнаго алтаря, были приготовлены великолѣпныя кресла для вице-короля и его свиты. Затѣмъ прибылъ кардиналъ съ духовенствомъ. Его Мазаніелло привѣтствовалъ колѣнопреклоненіемъ и цѣлованіемъ руки. Кардиналъ вошелъ въ соборъ и благословилъ толпившійся народъ. Затѣмъ онъ приступилъ къ совершенію за главнымъ алтаремъ мессы, послѣ которой секретарь Мазаніелло, Марко Витале, выступивъ на средину церкви, прочиталъ отдѣльные параграфы манифеста. Главные пункты этого объемистаго документа касались уничтоженія пошлинъ на продукты первой необходимости, затѣмъ рѣчь шла о всеобщей амнистіи за политическіе проступки и въ частности объ амнистіи Мазаніелло и его друзей, какъ главныхъ виновниковъ настоящаго возстанія.
Въ продолженіе этого утомительно-длиннаго чтенія Мазаніелло не разъ проявлялъ признаки крайняго раздраженія. Онъ все время прерывалъ чтеца возраженіями и вопросами, дѣлая это, по своему обыкновенію, весьма неуклюже. Когда, наконецъ, была прочитана подъ объемистымъ документомъ подпись вице-короля и его совѣтниковъ, Мазаніелло бросился передъ кардиналомъ на землю, началъ цѣловать его ноги и объявилъ, что теперь онъ достигъ желаемаго и хочетъ опять вернуться къ своей прежней, простой рыбачьей жизни. Затѣмъ онъ громко пропѣлъ "Te Deum" ("Тебе, Бога, хвалимъ"), восторженно подхваченное всѣмъ присутствовавшимъ народомъ, не замѣчавшимъ странностей въ поведеніи своего вождя.
Хотя Мазаніелло и заявилъ о своемъ намѣреніи опять вернуться къ своимъ рыбачьимъ занятіямъ, а все-таки сразу не привелъ этого въ исполненіе. Для того чтобы Мазаніелло при торжественныхъ богослуженіяхъ въ соборѣ не являлся босымъ въ своихъ рыбачьихъ штанахъ, вице-король подарилъ ему изъ собственнаго гардероба новое дорогое платье и герцогскую шляпу. Съ облаченіемъ въ это платье, казалось, въ немъ опять проснулся духъ противорѣчія; въ своихъ поступкахъ онъ колебался между приниженной учтивостью, вспышками дикой жестокости и безгранично-напыщенной гордостью. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ только-что заявилъ, что его миссія исполнена, а вскорѣ послѣ такихъ завѣреній онъ дѣлаетъ весьма важное распоряженіе. Его ненависть къ генералъ-адмиралу графу Маддалони, который, между тѣмъ, для безопасности перебрался изъ замка del Ovo на островъ Капри, возросла до такой степени, что онъ назначилъ за его голову 15.000 дукатовъ; въ этотъ и въ слѣдующій день онъ казнилъ на базарной площади многихъ преступниковъ и, сверхъ того, отдалъ приказаніе, чтобы никто, кромѣ него и испанскихъ грандовъ, не смѣлъ носить мантіи. Далѣе, онъ опять, какъ и прежде, началъ устроивать въ своемъ домѣ аудіенціи и казалось, что онъ совершенно забылъ о своемъ намѣреніи отказаться отъ командованія народомъ. Повліяло на его поведеніе также и то обстоятельство, что его мать, братъ и невѣстка пріѣхали изъ Амальфи, для того чтобы убѣдиться собственными глазами въ невѣроятной молвѣ, будто Мазаніелло сдѣлался неаполитанскимъ герцогомъ.
Недостатокъ образованности и предусмотрительности заставлялъ его дѣлать величайшія глупости. Чтобы показать роднѣ свои интимныя отношенія къ вице-королю, онъ послалъ во дворецъ своего секретаря просить разрѣшенія представить ко двору свою жену, мать и невѣстку. Вице-королева согласилась на посѣщеніе Берардины и послала ей съ этой цѣлью изъ своего гардероба платье, изумившее и драгоцѣнностью штофной матеріи, и элегантностью покроя. Никогда и ничего подобнаго бѣдная жена рыбака и невидывала вблизи. И когда Берардина облачилась въ это пышное одѣяніе, при чемъ ей помогали мать Мазаніелло и невѣстка,-- возгласамъ, ощупываніямъ и осматриваніямъ не было конца. Сіяющая счастьемъ стояла молодая женщина въ великолѣпномъ нарядѣ передъ своими родственницами, и съ гордостью смотрѣла на мать Мазаніелло, которая была все еще красивой женщиной, на своего мужа, увлекшагося нѣмымъ созерцаніемъ весело-улыбающагося лица своей Берардины.
Вице-королева приняла красивую молодую женщину съ снисходительной благосклонностью. Наивное простодушіе Берардины, которая, не смотря на свою необразованность, обладала врожденной кокетливой граціей, присущей даже самой послѣдней неаполитанской женщинѣ изъ народа, примирила герцогиню и ея дамъ съ насильно-навязанной гостьей и онѣ добродушно улыбнулись, когда Берардина съ дѣтской наивностью сказала:
-- Вы, ваше превосходительство, вице-королева для знатныхъ людей, а я вице-королева для простого народа.
Сіяющая отъ радости и гордости вернулась молодая женщина домой; теперь Мазаніелло пришла блажная фантазія, что его братъ тоже долженъ быть принятъ вице-королемъ и другими испанскими грандами; съ большимъ трудомъ секретарю удалось отговорить его отъ этой блажной затѣи.
На второй день послѣ торжественной мессы въ соборѣ ежегодно совершалась большая процессія въ честь Мадонны del Carmine. На базарной площади была сооружена трибуна, откуда вице-король и вся его свита могли видѣть всю процессію. Для Мазаніелло и его товарищей были назначены мѣста тамъ же. Его авторитетъ въ глазахъ народа началъ уже колебаться, ибо хотя онъ продолжалъ отклонять всѣ предложенія о денежныхъ выдачахъ для себя и для своихъ присныхъ, все-таки перестали вѣрить въ его безкорыстіе, съ тѣхъ поръ какъ пустое дѣтское тщеславіе склонило его перемѣнить простой рыбачій нарядъ на дорогое герцогское одѣяніе и заставило его при всякомъ удобномъ случаѣ вертѣться возлѣ вицекороля. Огромная масса народа чувствовала себя польщенной тѣмъ дружелюбіемъ, которое вице-король оказывалъ народному капитану, но члены лиги мертвыхъ, какъ самая образованная часть друзей отечества, видѣла во всемъ этомъ только пошлую комедію. Во время процессіи Мазаніелло охватилъ порывъ религіознаго сокрушенія. Онъ увѣрялъ окружающихъ, что все, имъ сдѣланное, было ко благу народа и что онъ ничего не желаетъ ни для себя, ни для своихъ родныхъ, какъ заупокойной обѣдни о спасеніи его души,-- обѣдни, которая бы совершалась во вѣки вѣковъ ежегодно въ день его смерти.
Когда процессія миновала, Мазаніелло выразилъ желаніе совершить поѣздку по морю. Онъ сѣлъ на барку и приказалъ корабельщикамъ грести по голубымъ волнамъ залива, сверкавшаго золотомъ солнечныхъ лучей. Проѣхавъ нѣкоторое разстояніе, онъ всталъ и упоеннымъ взоромъ смотрѣлъ на прозрачныя воды и чарующія окрестности, затѣмъ воскликнулъ:
-- Море -- мое царство! Здѣсь я господинъ и повелитель!-- и вдругъ бросился за бортъ.
Хотя онъ былъ отличный пловецъ и водолазъ, все-таки тяжелая мантія стѣсняла свободу его движеній, и онъ, вѣроятно, утонулъ бы, если бы корабельщики не помогли ему взобраться на барку.
Вечеромъ родные Мазаніелло уѣхали домой въ Амальфи. Ночью онъ опять не могъ спать, и впервые Берардина была изъ-за него въ величайшей тревогѣ. Казалось, что его неотступно мучили видѣнія: то онъ разражался проклятіями противъ графа Маддалони и говорилъ, что видитъ его обезглавленнымъ, а его голову воткнутой на пикѣ,-- то обращался съ рѣчью къ народу и говорилъ о томъ, что его тѣло изнемогаетъ отъ страшнаго напряженія, но онъ охотно все это перенесетъ и даже пожертвуетъ своей жизнью, если вѣрный неаполитанскій народъ всегда будетъ поминать его въ своихъ молитвахъ. По временамъ онъ начиналъ бормоталъ что-то до такой степени безсвязное и непонятное, что даже его необразованная жена должна была убѣдиться въ разстройствѣ его умственныхъ способностей.
Едва блѣдное утро заглянуло въ окошки, какъ она стала уговаривать его сходить помолиться Мадоннѣ del Carmine и укрѣпиться въ силахъ. Онъ послушался Берардину и эта мысль до нѣкоторой степени успокоила его.
Между тѣмъ, совершились событія, которыя простой народъ узналъ только отчасти и которыя, по своему недоразумѣнію, онъ истолковывалъ совершенно превратно. Уже раньше во многихъ мѣстахъ королевства были безпорядки и очень естественно, что волненіе въ Неаполѣ могло вызвать подражанія и въ другихъ городахъ. Французскій министръ Мазарини отдалъ приказанія нѣсколькимъ военнымъ кораблямъ идти противъ Неаполя, и испанскій король не могъ съ своей стороны медлить обороной противъ надвигавшейся опасности. Вице-королю было приказано сосредоточить въ Неаполѣ всѣ наличныя военныя силы и сдѣлать всѣ нужныя для обороны распоряженія, чтобы отразить съ моря неожиданное нападеніе французовъ. Утреннее солнце освѣтило неожиданно появившіяся на цитадели пушки и показало смущенному неаполитанскому народу, какъ успѣли испанцы вооружиться, пользуясь темнотой ночи. Выйдя изъ дому, Мазаніелло встрѣтилъ нѣкоторыхъ рыбаковъ, которые обратили его вниманіе на военныя приготовленія. Никто не ожидалъ такого оборота дѣла, и всѣ растерянно заглядывали въ будущее. Грозныя пушки, господствовавшія надъ городомъ, указывали имъ на серьезность положенія, и невольно возникалъ вопросъ -- нужно ли принимать какія-либо мѣры или ожидать, сложа руки?
Теперь обнаружилось, что вліяніе Мазаніелло окончательно пошатнулось. Вокругъ него собралась толпа народа, но на большинствѣ лицъ нельзя было прочитать прежняго безусловнаго восхищеннаго довѣрія, а былъ замѣтенъ лишь простой страхъ предъ сумасшедшимъ.
Взглянувъ на толпу, онъ засучилъ рукавъ и раскрылъ на груди свою фуфайку.
-- Смотрите,-- вскричалъ онъ,-- какъ истощились мои силы въ борьбѣ за неаполитанскій народъ! Теперь я только жалкій человѣкъ, стоящій на краю могилы. Помолитесь же послѣ моей смерти за мою бѣдную душу.
Съ быстротой молніи разнеслась молва, что Мазаніелло сошелъ съ ума, и если его друзья возражали противъ этого и старались возстановить его авторитетъ, то все-таки изъ устъ въ уста переходилъ подозрительный шопотъ; все дѣло теперь заключалось въ томъ, что народный вожакъ долженъ былъ возстановить свой престижъ, явившись передъ толпой въ своемъ прежнемъ обаяніи.
Едва онъ узналъ, что народъ уже съ ранняго утра началъ сильно волноваться, какъ приказалъ привести свою лошадь, намѣреваясь переговорить съ вице-королемъ лично. Его секретарь, Марко Витале, долженъ былъ сопровождать его, но монаха не могли найти и узнали, что въ прошедшую ночь онъ отправился въ вице-королевскій замокъ. Къ Мазаніелло присоединились его оставшіеся друзья и часть народа, подкупленная его энергическимъ поведеніемъ, опять исполнилась къ нему довѣрія.
Но въ этотъ день окончательно выяснилось, что всѣ прежнія отношенія измѣнились: вице-король отказался принять народнаго вожака, а вмѣсто того монахъ Марко Витале сообщилъ ему, по порученію герцога Аркоса, чтобы онъ удалился, и въ церкви del Carmine ожидалъ дальнѣйшихъ распоряженій.
Мазаніелло былъ такъ возмущенъ этими небрежно-сказанными грубымъ тономъ словами, что обнажилъ свою шпагу и, въ припадкѣ ярости, тяжело изранилъ монаха. Затѣмъ, онъ отправился на базарную площадь, но народъ уже начиналъ роптать на него, а какіе-то дерзкіе мальчишки осмѣлились даже громко назвать его дуракомъ и, вообще, всячески издѣваться надъ нимъ.
Въ высшей степени раздраженный, весь въ поту, прибѣжалъ онъ въ церковь del Carmine, куда какъ разъ въ это же время пришелъ и кардиналъ Филомарино. Мазаніелло бросился къ нему, упалъ передъ нимъ на колѣни и воскликнулъ:
-- Посмотрите, высокочтимый владыко, какъ отворачивается отъ меня неблагодарный народъ и какъ онъ предаетъ меня. Я знаю, что мнѣ не долго жить -- они убьютъ меня, но я умру съ сознаніемъ, что достигъ своей цѣли и что Неаполь свободно вздохнулъ отъ тяжелаго гнета. Мое послѣднее желаніе, чтобы за упокой моей бѣдной души отслужили мессу -- да умилосердится надо мной Всевышній и Св. Дѣва.
Кардиналъ старался успокоить его и дѣйствительно достигъ того, что Мазаніелло спокойно и благоговѣйно выслушалъ мессу. Послѣ нея онъ опять палъ предъ кардиналомъ ницъ и попросилъ Филомарино благословенія, что маститый владыко охотно исполнилъ.
Затѣмъ Мазаніелло, пройдя черезъ толпу молящихся, вышелъ изъ-подъ сводовъ церкви на паперть, съ которой нѣсколько ступеней вели прямо на базарную площадь. Благодаря пущенной молвѣ о его безуміи, народъ боялся его и всѣ вообще старались избѣгать съ нимъ сношеній. Такимъ образомъ, онъ вышелъ на площадь совершенно одинъ. Онъ былъ въ одѣяніи, подаренномъ ему вице-королемъ, въ драгоцѣнной мантіи, герцогской шляпѣ и препоясанный мечемъ. На базарной площади опять собралась толпа народа и взоры всѣхъ были напряженно устремлены на него. Громкимъ голосомъ Мазаніелло проговорилъ:
-- Ты ждешь меня, вѣрный народъ, и желаешь меня видѣть? Вотъ я...
На этомъ онъ былъ прерванъ: изъ третьяго этажа сосѣдняго дома въ него было сдѣлано нѣсколько выстрѣловъ; онъ свалился, подкошенный какъ снопъ, и, успѣвъ лишь проговорить: "о, вы предатели! неблагодарные!" -- мгновенно испустилъ духъ.
Потрясающій крикъ ужаса разомъ вылетѣлъ изъ тысячи грудей. Конечно, онъ былъ сумасшедшій и оказался недоросшимъ до своей чрезвычайной роли, но вѣдь все-таки сердце его было чисто и онъ на самомъ дѣлѣ любилъ народъ. Всѣ тѣснились около трупа убитаго. Вѣсть объ убійствѣ Мазаніелло быстро долетѣла до его дома, и его бѣдная жена, съ- раздирающими душу воплями, бросилась, протискиваясь сквозь толпу, къ дорогому трупу. Какъ ни сильна была давка и какъ ни дико было остервенѣніе толпы, а Берардину все-таки пропустили, и бѣдная женщина съ пронзительнымъ крикомъ безъ чувствъ упала на грудь предательски умерщвленнаго Мазаніелло. Сострадательныя женщины подняли Берардину и вынесли изъ толпы, ибо здѣсь ей угрожала опасность быть раздавленной: около трупа тѣснилась разсвирѣпѣвшая чернь. Едва только Берардина удалилась, какъ шумъ и гамъ около бездыханнаго Мазаніелло еще больше увеличились. Какой-то рабочій отрубилъ топоромъ у трупа голову, воткнулъ ее на пику и торжественно понесъ ее по улицамъ Неаполя, громко выкрикивая: "Мазаніелло мертвъ,-- да здравствуетъ король испанскій!" А уличные мальчишки поволокли, между тѣмъ, обезглавленное тѣло, съ дикими возгласами, на базарную площадь.
Для испанцевъ этотъ моментъ былъ чрезвычайно выгоденъ. Вице-король сѣлъ на лошадь и медленно, торжественно поѣхалъ со всей своей свитой, съ министрами и совѣтниками, по улицамъ города. Кардиналъ тоже сѣлъ на богато-убранную лошадь и присоединился къ шествію, растянувшемуся вплоть до самаго собора, въ которомъ на главномъ алтарѣ хранилась часть мощей св. Яннуарія.
Затѣмъ, шествіе повернуло на базарную площадь, гдѣ, между тѣмъ, собрались тысячи народа. Вице-король громкимъ голосомъ объявилъ, что привилегіи, только-что дарованныя городу, должны быть сохранены свято и нерушимо. Народъ подтвердилъ свое согласіе кликами: "да здравствуетъ король испанскій! да здравствуетъ кардиналъ Филомарино! да здравствуетъ герцогъ Аркосъ!" Изъ многихъ домовъ знатные испанцы бросали деньги въ толпу, восторгамъ которой не было предѣловъ и конца. Испанскіе солдаты опять заняли всѣ сторожевые посты, какъ было до возстанія, и имени Мазаніелло, господство котораго продолжалось всего десять дней, никто болѣе не вспоминалъ. Его близкіе друзья частію спаслись бѣгствомъ, частію скрывались въ потаенныхъ мѣстахъ, или, наконецъ, попались въ плѣнъ. Черезъ нѣсколько дней, когда воцарилось въ городѣ полное спокойствіе, негодованіе противъ Мазаніелло тоже улеглось; появились въ народѣ и друзья его, и народъ всѣ ошибки своего предводителя приписалъ охватившему его за послѣднее время безумію.
Кардиналъ архіепископъ Филомарино сдержалъ слово, данное покойному, и отслужилъ по немъ въ церкви Мадонны del Carmine торжественную заупокойную мессу. Въ этотъ день, по распоряженію властей, былъ спеченъ для народа огромный хлѣбъ, и это обстоятельство до такой степени понравилось неаполитанцамъ, что они почти совсѣмъ не принимали участія въ заупокойной молитвѣ по безвременно погибшемъ любимцѣ.
Тѣло Мазаніелло и его голова исчезли и никто не могъ увѣренно сказать, гдѣ находятся его бренные останки. Преданіе сообщаетъ, что онъ былъ похороненъ въ церкви Мадонны del Carmine, но невѣжественный неаполитанскій народъ въ этомъ отношеніи крайне ненадеженъ, ибо исторія знаетъ только, что въ названной церкви находится могила послѣдняго изъ Гогенштауфеновъ, Конрадина Швабскаго, почти сорокъ лѣтъ передъ тѣмъ обезглавленнаго на базарной площади въ Неаполѣ. О могилѣ же Мазаніелло нѣтъ никакихъ достовѣрныхъ извѣстій.