Через полчаса он несколько успокоился. Он стал сдаваться на убеждения Чибисова, что напрасно волновался, что если он хочет непременно повидаться теперь с женой, то стоит нанять курьерскую тройку и догнать её. Послали напротив на почту. Но какое-то неясное щемящее чувство продолжало сжимать его сердце. Он хотел сделать сюрприз жене, нарочно не сообщил ей, что отпуск получен им ранее, и, несмотря на ночную пору, поскакал к ней просёлком. За девять вёрст коляска обломила ось, пришлось стоять, поджидая встречного или попутного обоза. Нетерпение его всё усиливалось, и когда на рассвете он подъезжал к сонной гостинице, ему казалось, что он так любит жену, как никогда не любил, даже в первый день их свадьбы; мысль о том, что он сегодня весь остаток ночи проведёт с нею, наполняла его всего чувством пылкой и живой радости. Он старался угадать, за которой из спущенных штор спит она, и как обрадуется она его приезду. На вопрос сонному швейцару -- где живёт она, тот равнодушно ответил: "живут-то в номере четвёртом, а только они только что, вот часа нет, как уехали". Он бросился в номер. Саша, оказавшаяся на барыниной постели, перепугалась, и от неё ничего нельзя было добиться, кроме того, что барыни нету -- уехала с офицером на два дня. Слова Чибисова его несколько успокоили. Он давно уже не испытывал такого прилива ревности, как теперь, -- ревности какой-то инстинктивной, ни на чём не основанной. Он не чувствовал ни усталости после бессонной ночи, ни желания выпить чего-нибудь горячего, он так продрог в степи, когда они стояли возле сломанной коляски. Он думал об одном -- поскорей бы подали лошадей, чтобы лететь вперёд во что бы то ни стало, а там -- будь что будет.
Он вынул свой дорожный револьвер и, потихоньку от доктора, осмотрел его барабан. Заряды были все на месте. Он ничего не думал, не рисовал себе будущего, но положил себе в карман револьвер машинально, с твёрдым сознанием, что так надо. Потом он опять пошёл к ней в комнату. Там всё жило и дышало ею. Вот её утренний персидский капот, её духи, её дорожный несессер возле складного зеркала на комоде; вот и его портрет на столе в знакомой рамке. И тут же, в малиновом плюшевом бюваре, начатая записка -- всего четыре слова, зачёркнутые, -- верно не понадобились: "Приезжай к трём, амазонка гот...".
Саша, всё с тем же испуганным недоумением на лице сказала, что лошади поданы. Доктор -- по-южному -- в белом картузе и бурке ждал уже на подъезде. Прозябшая тройка тронула, гостиница промелькнула и осталась позади.
-- Ишь ты как его разносит! -- думал про себя Чибисов, поглядывая искоса на приятеля. -- Попался вице-директор! Будешь в другой раз жену одну оставлять? Спать только не дали; -- то сперва одна, теперь вот этот. Какие они рожи друг на друга будут корчить -- вице-директор и кабардинец?
Солнце уже взошло и залило холмы золотисто-пурпуровым светом. Ещё холодные голубые тени лежали накось от хат и раин. Далёкие снеговые горы, как огненные призраки, недвижно стояли в дымившейся тучами дали. Первые отроги хребта зелёными пологими откосами обнимали дорогу. Всё ещё спало -- только речка звенела в стороне, прорываясь между камнями и тростником.
-- Ты в первый раз в этом крае? -- спросил доктор.
-- В первый, -- нехотя отвечал он, -- и больше уже они не говорили всю дорогу.
Виктор всё смотрел вдаль, куда зигзагами убегала дорога. Верста мчалась за верстой -- как мчатся они только навстречу русской курьерской тройке. Наконец, сверху одного из холмов показался и Кисловодск со своими тополями, стоявшими по казённому в ряд, как строй заштатных инвалидов.
-- Что же, где ж они? -- беспокойно спросил Виктор, оглядывая оставшийся перед ним кусок дороги до въезда в местечко.
-- А вот, сейчас поищем, -- ответил Чибисов.
При самом въезде в Кисловодск, имеющем вид скорее неопрятный, чем живописный, расположился какой-то "садик" с вывеской "Фриштики европейские и азиатские, отпускают и на дома". Чибисов знал, что это излюбленное место стоянки проводников -- потому что тут можно дёшево выпить и закусить. Они вышли из экипажа и по мостику, переброшенному через пенистую речонку, вошли в "садик".
Народу ещё не было. Между деревьями на проволоках покачивались бумажные фонари. У одного дерева лежал привязанный козёл. Крупный щенок бродил тоскливо между пустыми стульями и столиками. Доктор отправился прямо в буфет наводить справки.
-- Полчаса назад, не больше, проехала дама с двумя кабардинцами. Один из них был Коля. Они сидели вот здесь, за столом, в беседке, пили чай, ели бутерброды, а Коля пил пиво. -- Виктор Иванович как-то странно поводил головою, слушая доклад лакея.
-- Что же, надо ехать дальше, -- сказал он.
-- Дальше проезда нет в экипаже, -- возразил доктор.
-- Я поеду верхом, -- ответил Виктор.
-- Да ведь ты плохо ездишь?
-- Нет, когда-то я ездил хорошо.
-- Но ты знаешь ли, что там? -- доктор показал рукой по направлению к горам. -- Там пустыня. Нам придётся ехать пустыней, где на шесть часов пути не встретишь человека.
-- Если там едет жена, там могу проехать и я. Тебя я не прошу ехать. Достань мне только проводника и лошадей, я заплачу, что хочешь. Но только скорей, -- мне каждая минута дорога.
Чибисов посмотрел на его помутившиеся глаза и на складки, что появились на лбу.
-- Мой тебе совет -- останься и жди здесь. Я пошлю в аул -- и они вернутся немедленно.
-- Я еду сам -- ты слышишь?
Доктор пробурлил что-то про себя и пошёл разыскивать проводника.