Мы подъезжаем к аулу, -- сказал Чибисов, наклоняясь к ней в повозку.
Она пришла в себя и оглянулась. Колёса ехали по воде. Быстрая горная речка, мутная от таявших на Эльбрусе снегов, бежала с пеной между крутыми берегами. По жёлтым скалам лепились сакли, дорога шла в гору. Быки втащили с трудом на отвесную кручь тяжёлую колымагу и покатили её широкой улицей, с плетёными заборами, утыканными лошадиными черепами. На огромное пространство раскинулся аул -- всюду серели соломенные кровли мазанок. Убогая мечеть стояла на площади, -- и нигде, на всём протяжении аула, ни одного деревца, ни одного садика.
Их ждали на повороте в одну из улиц конные кабардинцы. Увидя доктора, они подъехали к нему, подали руки и поклонились женщине.
-- К Харуну в дом, -- сказал высокий блондин вознице.
И волы своротили налево, в узкий переулок между плетнями. Вдоль плетней стояли пёстрыми группами девочки-подростки и смотрели на приехавших. На большом круглом дворе повозка остановилась.
Хозяин дома -- Харун, в шёлковом лиловом бешмете и бараньей серой шапке, с трубочкой в зубах, серьёзно подошёл к телеге и заглянул туда.
-- Эге, плохо! -- сказал он, подавая доктору руку. -- Совсем плохо.
Они вынули больного из повозки и положили на траву. Краснота сбежала с его лица. Он был бледен, в горле у него хрипело, глаза были сомкнуты, изредка щурясь и вздрагивая ресницами.
-- В кунацкую надо? -- спросил Харун.
-- Нет, в палатку лучше, -- посоветовал доктор.
Трое подняли Виктора на бурке и понесли. В низкой ограде, отделявшей один двор от другого заросшего кустами дворика, был проделан узкий перелаз. Через него ловко и скоро переправили тело больного. В низкой, но просторной палатке, на сено, покрытое ковром, его положили. Чибисов начал хлопотать вокруг него, опять послушал пульс и сердце, стал спрашивать льду, но льду не было. Из Кисловодска кабардинец должен был привезти пузырь для льда, но зачем он, когда льда нету. Едва ли теперь он доехал туда, -- раньше, как к утру, и ожидать его нельзя.
Коля подошёл робко к Антонине Михайловне и спросил, не хочет ли она чего съесть? Она не ответила ему и отвернулась. Коля передёрнул плечами, и лицо его выразило боль: он понял, что вместе со смертью этого человека, неведомо откуда взявшегося, умирает и её чувство к нему, если только оно было в ней.
-- А вам всё-таки поесть необходимо, -- сказал Чибисов. -- Харун велел зажарить петуха. Не отказывайтесь -- вы обидите хозяина.
-- Я пить хочу, -- проговорила она.
К ним подошёл как раз Харун с ковшом какой-то серой густой жидкости.
-- Барыни бузу принёс, -- сказал он. -- Выпейте, барыня, нашу бузу. Устала, будешь здорова.
Она посмотрела на доктора и отхлебнула. Жидкость показалась ей противной, мучнистой, пахла точно какими-то отрубями. Но она была холодная, свежая -- а у неё давно пересохло в горле. Она приникла к ковшу запёкшимися губами и стала пить. Она слышала, что буза опьяняет, и ей хотелось, чтобы она одурманила ей голову, хотя на мгновение заставила посмотреть на всё, что вокруг, другими глазами. Харун ласково глядел на неё. По его загорелому лицу расплылась улыбка тихого сожаления.
-- Доктор, будешь бузу пить? -- спросил он, принимая ковшик.
Доктор молча взял, выпил всё до дна и опять наклонился над приятелем.
-- Неужели конец? -- спросила она.
-- Коматозное состояние. Если вовремя придёт из аптеки помощь... а впрочем -- вероятно всё лишнее. Вы не волнуйтесь, сядьте сюда, а лучше засните: вам нужны будут силы. Сейчас дадут нам пообедать, -- и потом вы прилягте.
На другом конце палатки поставили низенький стол и набросали подушек. В большом кувшине принесли водку. Праздничные гости Харуна, перешёптываясь, стояли и сидели вокруг. Харун сам перевёл к столику Антонину Михайловну и сам на тарелку положил ей кусок петуха и ломоть белого хлеба.
-- Вы вилкой едите, ножом едите, -- сказал он. -- А мы руками едим.
Он налил стакан водки и подал тому старику, что вёз их, и теперь первый пришёл в гости.
-- Пусть твоя муж здорова будет, -- проговорил он, щурясь одним глазом на стакан, другим на барыню, и не торопясь, мелкими глотками, выпил его.
От курицы пахло дымом, но в приготовлении была своеобразная прелесть. Только проглотив первый кусок, она почувствовала, что голодна, и что это кушанье чудесно сделано. Харун налил из чайника душистого, хорошего чая. Она, как в тумане, взяла стакан, выпила его, и тут же полулёжа на сене и подушках почувствовала, что мысли её путаются, глаза слипаются, что это перед ней не аул, а что-то со всем другое, скорее всего номер в той гостинице, и что с мужем её ничего не случилось, хотя он и приехал, и спит, где-то тут же, неподалёку, и всё по-прежнему -- хорошо и благополучно...