Она спала не больше часа. Когда она проснулась, праздник кипел уже вокруг. Гости разошлись. Виктор лежал так же мертвенно и неподвижно навзничь и так же хрипел. Совсем вечерело. Над соломенной кровлей сакли горели розовые искры садившегося солнца. Лиловые тени ложились на траву от заборов. Над ней стояла красивая кабардинка в праздничном уборе и улыбалась ей, кивая головой. Антонина Михайловна заговорила; та закачала головой и опять улыбнулась.
-- Она по-вашему не понимает, -- сказал, появляясь откуда-то, Харун. -- Пойдёмте смотреть, как наши джигитовать будут. Доктор велел вам сказать, чтоб непременно шли. А потом вы скажете Коле, чтобы не джигитовал. Лошадь устала, сам он устал... Жена моя здесь будет...
Ей хотелось уйти хотя на минуту из этой каменной коробки. Она подала ему руку и перебралась чрез забор. Они прошли возле отвесной кручи, убегавшей вниз, где пенилась и крутилась мрачная Малка, и, завернув узким переулком, вышли на выезд из аула. Там на заборах и на грудах камней сидели яркие группы девушек и подростков. У дороги стояла толпа затянутых в черкески кабардинцев. У многих было чеканное оружие и серебряные газыри на груди. Вдали гарцевали джигиты, готовясь к состязанию, и перекрикивались между собою.
-- Не езди, Коля! -- крикнул Харун, -- лошадь устала, ты устал.
Коля глянул в их сторону и, увидев Антонину, только выпрямился на седле.
-- Голову сломаешь, лошадь упадёт, -- проговорил Харун и совсем сдвинул себе на брови шапку, что служило у него признаком крайнего неудовольствия.
Черномазый джигит на сером коне громко взвизгнул и карьером понёсся между расступившейся толпой; свернувшись на седле, вися вниз головою, зацепившись левой ногой за шею лошади, он среди густых клубов пыли искал взглядом чего-то на земле -- нашёл, схватил, встал на стремена и, высоко подняв приз, проскакал дальше при криках одобрения.
Коля пустил свою Ракету следом за ним. Ракета скакала неохотно: едва она пришла в себя от езды целого дня, как снова её туго перетянули тремя подпругами и заставили скакать под седлом, натёршим и без того уже до крови её спину. В ней не было обычного оживления, сухие тонкие ноги не так уверенно, как всегда, ударяли о землю, уши недовольно ходили взад и вперёд. Едва Коля доскакал до какого-то предмета, положенного доктором на землю, и наклонился с седла, как Ракета перешла на тихую иноходь -- и все вокруг засмеялись. Коля вытянул её нагайкой и повернул назад. Глаза её налились кровью, она сделала два прыжка, споткнулась -- и стала пятиться...
-- Пойдём; не хочу смотреть, -- повторил Харун, надвигая шапку уже на нос, -- зверя мучит, себя мучит, -- дурак, а не джигит.
Коля проскакал мимо них на прежнее место. Лицо его было искажено злобой и отчаянием, он готов был убить свою любимицу, первого скакуна в округе -- от стыда, неудачи и от того, что ему было всё равно до всего в мире с тех пор, как Антонина отвернулась от него.
И ей было всё равно: ей даже было приятно, что он мучается; и если бы он тут же упал и раскроил себе голову, ей было бы легче, -- она видела бы в этом воздаяние судьбы. Теперь он ей был чужд -- красота молодого, здорового мужчины, в эту минуту, была ей отвратительна. Несколько часов назад, там на пути, она не знала, какой можно представить облик смерти. Теперь ей стало ясно, -- что этот Коля, с злым лицом, бьющий нагайкой усталую лошадь -- и есть смерть.
-- Вы давно замужем за господином? -- спросил Харун.
-- Четвёртый год, -- ответила она, вздрогнув -- и невольно в уме стала делать расчёт -- сколько времени она была замужем. Была, потому что ведь теперь кончается её замужество.
-- Я тоже четвёртый год женат, -- оживился Харун и сдвинул шапку на затылок. -- У меня сын есть. Второй год сыну. А у вас, барыня, есть дети?
-- Был тоже сын -- умер.
-- Умер? У меня -- живой. Посмотрите, я вам покажу. Глаза как небо -- совсем голубые!
Он набил трубку и закурил, полный довольства мыслью о том, что у него живой сын с голубыми глазами.
-- Познакомьте меня с ним, Харун, -- сказала она.
Он ещё раз обещал, и они пошли к дому. Солнце спустилось за горы -- неподвижный воздух, словно вылитый из стекла, прозрачной, зеленовато-золотистой массой обнимал их со всех сторон. Кабардинки-девушки с любопытством смотрели на её амазонку и весело перешёптывались.
-- И здесь также любят, ревнуют, умирают, -- думала она. -- И здесь счастье...