Коля, хмурый, с перевязанной рукой, перелез через ограду и подошёл к Антонине Михайловне, сидевшей возле мужа. Доктор был в стороне, в этом потемневшем углу палатки никого больше не было. Он опустился возле неё на ковёр, скрестив по-восточному ноги.
-- Что же, -- тихо сказал он, точно про себя, -- ты хочешь всё покончить, хочешь уехать и забыть про меня?
Она сделала вид, что не слышит, и сидела, наклонив голову.
-- Ну, а если я приеду в Москву, явлюсь к тебе и потребую, чтобы ты шла за меня замуж?
-- Вы не смеете этого сделать, -- внезапно заговорила она, подняв голову. -- Вы никаких прав на меня не имеете.
Он засмеялся; его белые зубы так и сверкнули в темноте.
-- Каких же тебе ещё прав надо? -- сказал он. -- За мужа ты шла, быть может, по принуждению, -- быть может, по обстоятельствам. А кто ж тебя принуждал ко мне идти?
-- Уйдите отсюда, -- сказала она, -- умоляю вас -- уйдите. Вы видите, что мне не до разговоров; дайте ему умереть.
Он встал.
-- Хорошо. Скажите мне только одно: вы не хотите меня видеть -- ни теперь, ни после?
-- Не хочу...
Он постоял немного, смотря на неё воспалёнными глазами.
-- Не хотите! Ну, что ж, -- тогда прощайте. Тогда уж больше не свидимся...
Он перепрыгнул через ограду и пошёл в дом Харуна.
-- Водка есть ещё? -- спросил он.
-- Есть, -- довольным тоном заговорил Харун, -- много есть водка. Магомет не запрещал водка пить. Водка при нём не была, он не знал про неё.
-- А кабы и знал, не запретил бы, -- засмеялся Коля.
-- Водка -- это хорошо, очень хорошо, -- сказал Харун. -- Бузу надо четверть ведра выпить, чтобы весело было, а водки три стакана довольно.
Он повёл его куда-то в заветный угол, где стояли бутылки с драгоценным напитком. Осторожно наклоняя горлышко, он нацедил в кружку.
-- Хорошо Туга возит посуду, -- заговорил он. -- Подумай, верхом за семьдесят вёрст привёз, не разбил ничего, хорошо привёз. Туга настоящий ездок.
-- Ещё наливай! -- сказал Коля, -- полную наливай, не жалей.
-- Ты пьян хочешь быть? -- удивился Харун. -- Лошадь бил, джигитовал нехорошо, теперь пьян хочешь быть. Опять подерёшься?
-- Не подерусь, говорю, смирен буду. Наливай полнее. Пойду танцевать сейчас, очень я весел.
Он выпил вторую кружку и пошёл во двор, где скрипела гармоника.
-- Не так танцуешь, -- крикнул он длинному, красивому кабардинцу, -- вот как надо танцевать, -- смотри, что делать надо.
Он вышел в круг и, мягко переступая чувяками, начал оплывать площадку, прикрываясь одной рукой, а другую, перевязанную, взяв наотмашь.
-- Иди со мной! -- крикнул он девушке, что играла на гармонике, -- иди!
Та выступила, не выпуская из рук гармоники, но не теряя такта, и медленно, впереди его, поплыла по кругу. Вокруг, по азиатскому обычаю, прихлопывали в ладоши.
-- Огня давай, ещё огня! -- суетился Харун. -- Фонарь неси, там фонарь у Нагуа спроси. Свечи давай, пусть светло будет, хорошо будет.
И он сам хлопал в ладоши, и прискакивал, и приплясывал, и смеялся, когда Коля взвизгивал над самым ухом своей дамы. Принесли фонарь огромный, вроде наших уличных; принесли так, без подсвечников, две-три свечи, составилась целая иллюминация. Коля выделывал колена всё замысловатее и мудрёнее: он совсем извивался кольцом, особенно, когда играл кинжалом, то втыкал его в землю, то перебрасывал из руки в руку. С последним отчаянным вскриком, он остановился и, едва переводя дух, сказал:
-- Бузы дай, бузы!
-- Надо бузы ему, дай ему, Харун, бузы! -- заговорили вокруг. -- Отчаянный человек -- как пляшет.
-- За моё здоровье -- ура! -- крикнул он поднимая ковшик и, вынув из кармана револьвер, хлопнул им в воздух. Девчонки завизжали, толпа была довольна.
-- Весёлый человек, -- говорили про него, -- совсем весёлый человек!
Он шатаясь вышел из круга, хотел перелезть в соседний дворик и задумался.
-- Асан, -- сказал он вертевшемуся возле подростку. -- Поди достань мою "Ракету", и чтоб никто не видел -- слышишь? Я тебе на пряники дам. А седло уж я сам приготовлю. И никому не говори, что я уехал, никому пожалуйста.
Асан скользнул в темноту, сверкнув босыми пятками. Коля постоял, поглядел и тихо побрёл туда, где были сложены их сёдла.