Дыдырца Савелий, тунгус, идя из сосновых борков, где он осматривал ловушки на зверя, увидел этот странный, взбороздивший таежный снег, след.

Две остромордые серые собаки обнюхали этот след, поглядели на Савелия и взвизгнули.

Тунгус наклонился над синеватыми бороздами и ямками, поглядел, подумал — и изумился:

Стояли короткие зимние дни. Еще не пришло время большой охоты, когда несутся по насту, по горячему следу уходящего от смерти сохатого неутомимые и легкие на лыжах охотники. Да и не охотничьи следы это, ибо не так идут охотники, не такая обувь у них, не так тяжел шаг. И где же, наконец, легкие знаки собачьих лап?

Тунгус изумился и задумался:

Странные люди те, что оставляют такие следы. Куда и зачем идут они без собак и, значит, не для промысла? Но если это не охотники, не тунгусы или крестьяне, то не торговые ли это люди, которых вот уже много месяцев не видно возле деревень и которые знают одну свою дорогу? Но зачем торговые люди, привозящие с собою и муку, и сукна, и порох, и свинец, отдающие все это охотникам за меха и шкуры, зачем торговые люди пойдут этим странным путем, ведущим в сторону от жилищ, от деревень, туда, где за хребтами большая река и Великое Озеро?

Тунгус изумился — и с изумлением и раздумьем в него вошла тревога.

Он прикрикнул на своих собак, он вдел легко и мягко в меха обутые ноги в ремни широких лыж и пошел рядом по странному и неуклюжему следу странных и неизвестных людей.

* * *

Отбившийся от стаи волк вышел на прогалинку и повел носом по воздуху. Воздух был чист, крепкий мороз сгустил его и убил в нем все запахи, но волк что-то почуял. Он опустил морду к снегу, он вытянул потом шею и протяжно завыл. Откуда-то издалека слабо донесся ответный вой. Волк встряхнулся и бодро побежал в ту сторону.

Перепрыгивая через занесенный снегом колодник, обегая кустарники, скользя меж стволов елей, волк несся все быстрее — и все резче и явственней чуял он знакомый, манящий запах. Глаза его разгорались и красный язык высовывался из полуоткрытой пасти. Он чуял запах свежего мяса, свежей крови.

На утоптанном снегу, разбрасывая куски костей и клочья шерсти, грызясь и взвизгивая, возились над полуизглоданным трупом лошади волки. Они злобно оскалили клыки, увидев еще одного. Они завладели добычей и не хотели делиться ею ни с кем. Но этот волк, которого, как и их, голод и инстинкт привели сюда за пищей, не желал сдаваться без бою. У него были крепкие клыки, сильные лапы и выносливый и гибкий стальной хребет. И над добычей завязывается борьба.

Стоит яростный вой. Дышут пламенно раскрытые пасти. Вгрызаются зубы в шерсть, в хребты, в мясо. В клубки, в серые клубки свиваются сцепившиеся в злобной схватке тела.

Снежная пыль летит в стороны.

И, когда битва кончается, когда победители ворча возвращаются к падали, — побежденный убегает в сторону. Он лижет огненно-красным языком свои раны. Он взвизгивает, горя глазами, в которых еще не остыла ярость. Потом он медленно, поджав хвост, уходит от недоступной ему пищи. Идет по рыхлому, широкому следу. И чем дальше отходит он и чем больше принюхивается он к этому следу, — тем скорее и легче потухает его ярость.

Он снова чует что-то там, впереди, куда ведет этот незнакомый ему след.