— Ну, вот, теперь ты настоящий партизан! — и бородатый похлопал Ефимку по плечу.
Ефимка не знал, что это: плохо или хорошо, но по голосу бородатого он решил, что лестно, и ему стало веселее.
С поляны солдаты все ускакали в лес, остались только двое вчерашних молодых солдат и бородатый.
Ефимке дали куртку и солдатский картуз.
— А вот тебе и оружие, и будешь ты Аника-воин, славный партизан. Врага рази без пощады, за товарища — умри. Вот наша клятва! — и бородатый передал Ефимке заряженный револьвер и запасные патроны.
Ефимка подпоясался кожаным поясом, заткнул револьвер за пояс, надел лихо шапку набекрень и погрозил кулаком:
— Теперь Дубков не уйдет!
— Ого! Да ты храбрость начинаешь проявлять, напрасно я тебя с теми ребятами не отправил.
— А куда они поехали, Дубкова ловить?
— Его, дьявола... только живым его трудно поймать, не таковский он.
— А ты видел его, дядя? — спросил Ефимка.
— Как же, вот как тебя.
— И не поймал его? — поразился Ефимка.
— Нельзя было, в гостях мы встретились...
— Н-ну? Где же это было! — удивился солдат, которого бородатый звал Зозулей.
— Да в Осиновке, на прошлой неделе...
— Расскажи, пожалуйста, ты нам про это не рассказывал, — попросил Зозуля.
— Ну, заехал я к Вандеихе, думаю: передохну и конь подкормится... захожу, а там гости: начальник милиции, два казака, офицер какой-то, да еще человека три солдат... Ну, от компании и я не прочь... Выпивали, как полагается, закусывали... Все говорили про Дубкова, что поймали, расстреляли... Офицерик божился, что он его ловил, и сам ему руки назад скручивал, и что Дубков плакал, в ногах валялся, просил отпустить... одним словом, размазня, а не главарь шайки. Один гость встал из-за стола, поблагодарил хозяйку, за ручку со всеми простился, подошел к офицерику-то последнему, погрозил ему пальцем и тихонько говорит:
— Благодари хозяйку, что я здесь услыхал твою брехню, а то посмотрел бы я, кто из нас размазня.
Потом обернулся ко всем и сказал:
— До свидания, граждане. Не верьте этому брехуну. У Дубкова не шайка, а отряд, и не разбойничает он, а борется с кулаками и мироедами... Сам же он жив и здоров и вам того желает!
Поклонился и скрылся за дверь.
Мы все опешили, глаза вытаращили: ведь это сам Дубков! Выбежали на улицу, а его след простыл.
Ефимка слушал с затаенным дыханием.
— А страшный он? — спросил Ефимка.
— Нет, простой, веселый, с бородкой... Ну, погоди, может сам увидишь, сцапаем мы его, голубчика... не долго ему гулять! — весело сказал бородатый, и солдаты рассмеялись.
Рассказ бородатого захватил Ефимку. Он забыл и дом, и Нюрку, и захотелось пробраться к Дубкову и вместе с ним совершать набеги.
Вспомнились ему сказки дачника Володи про морских разбойников, про отважных атаманов. Значит, не врут в книжках, бывают же вот такие смелые, настоящие люди.
В лесу раздался пронзительный свист.
— Пора, — сказал бородатый. — Зозуля и Бараш, вперед, Ефим со мной.
Солдаты двинулись вперед. Ефим с бородатым сзади.
Послышались два свистка.
Выстрелы стали чаще, пули жужжали, как пчелы.
— Ну, дела наши плохи... обходят, черти, знать, много их нагнали. За мной! — крикнул бородатый и поскакал в другую сторону от свиста.
Все ехали за ним, едва успевали.
Выехали к маленькой деревушке. У крайней хаты человек десяток мужиков, видимо, знакомых солдатам.
— Мир честной компании! — поздоровался бородатый, слезая с коня.
— Здор о во, — ответили мужики.
— Что нового слышно? — спросил бородатый.
— Нового-то много, брат... видишь, скольких хат нет, — указали мужики на середину деревни, где торчали обгорелые столбы и печные трубы.
— Что, пожар был? — поразились солдаты, — когда?
— На прошлой неделе сожгли проклятые разбойники... хорошо, что старики-то во-время уехали, а то что бы с ними сделали?!
— Чьи хаты-то? — спросил бородатый.
— Две Костюхиных, да Михаила Бубнова. Костюхины-то ребята перебежали к вам, ну, и старики за ними подались...
— А Михайла за что? — интересовался бородатый.
— По доносу аксеновского мельника... зря пострадал мужик!
— Ну, не отчаивайтесь, — сказал бородатый — скоро конец будет поджигателям... Вы знаете, нет ни одной подтаежной деревни, чтобы из них не было у нас добровольцев.
— Знаем, — отвечали мужики, — через нас каждый день перебегают солдаты.
— Дяденька, я зайду в хату напиться? — спросил Ефимка у бородатого.
— Зайди, зайди...
Ефимка забежал в избу.
— Тебе чего, паренек? — встретила его старуха.
— Нет ли водицы напиться? — спросил Ефим.
— А вот квас в ковшике, пей на здоровье. Хорошо в жар-то.
Ефим с жадностью выпил полковша.
— И у вас значит банды были? — спросил Ефим, указывая на обгорелые хаты. — Ишь ведь, какой пожарище устроили!
— А кабы не были, милый, и дело бы другое было... Само бы не загорелось.
— И Дубков был у вас?
— Дубков-то был, дай бог ему здоровья, — перекрестилась старуха, — старика моего от петли спас... Захватили душегубы... так, ни за што... Ну, да спасибо, Дубков то был неподалече, выручил... Ах, что было-то у нас, паренек... Как бы не Дубков — всю бы деревню спалили, окаянные...
— Ну, что, напился парень-то? — прервал словоохотливую старуху мужичий голос под окном, — ждут!
— Сейчас! — спохватился Ефимка, — спасибо, бабка! — поблагодарил он старуху и побежал на улицу, а в голове, как живой, Дубков, бесстрашный, отбивающий от разбойников бабкиного старика и спасающий деревню от поджигателей.
— Ну, забирайся, Ефим, — и бородатый подал ему руку и посадил на лошадь.
Послышались в лесу близкие выстрелы...
— Ну, прощайте, надо спешить, — сказал бородатый.
— Счастливый путь, — ответили мужики, — Костюхиных увидите, пусть не тужат: выстроить хаты подсобим!
Ехали долго лесом, без всякой дороги. Порой приходилось слезать с коней и пролезать сквозь чащу. Выстрелы слышались реже.
Выехали к болоту — выстрелов не слышно.
— Правильно едем, — сказал бородатый, и поехали шагом в объезд болота.
Выехали к какой-то заимке. У изгороди стояло до десятка оседланных лошадей.
— Чья бы это заимка? — как бы сам про себя сказал бородатый. — Лошади какие-то...
— А я сбегаю... узнаю, — вызвался Ефимка и, быстро сняв куртку с поясом, да кстати и сапоги, чтобы легче бежать, помчался к заимке.
Забежал во двор, где под навесом стояло еще несколько оседланных лошадей. Из растворенной настежь двери слышался громкий разговор, смех. Ефимка к двери — солдаты, есть и офицеры, все пьют чай, закусывают.
«Еще подмога, — подумал Ефимка, — вот хорошо».
Ему как-то сделалось веселее, но Дубкова стало жалко, если поймают. Сказать бы ему, чтобы убегал, но где найти?.. Опять и бородатого жалко... А, может, эти не Дубкова ловят? Спросить бы, может быть, куда они едут?..
— Ты что, мальчик, заглядываешь, заходи, — раздался приятный голос из избы. Ефим зашел.
— Ты здешний? Где твой отец?
— В Петуховой, — ответил Ефимка.
— А мать?
— Тоже в Петуховой.
— Когда они уехали? И почему?
— Они там и жили завсегда...
— Как это так? Ты, брат, не завирайся! Дубков заезжал к вам третьего дня?
— Не знаю...
— А ты видел Дубкова? — продолжал допрос тот же нарядный солдат.
— Нет, не видел.
— А брат где твой?
— Санька? Дома с тятей.
— Да ты дурака-то не строй! — начал сердиться солдат, — к Дубкову ушел, а не с тятей...
— А сестра где?
— Нюрка! Домой побежала. Неужто заблудилась?! — вырвалось у Ефимки, и сердце заныло.
— Как заблудилась? Куда она побежала? — все закусывающие внимательно следили за допросом Ефимки.
— Да всыпать ему хорошенько, небойсь, все скажет, — раздался из другой комнаты злой голос.
— Не лезь, когда не спрашивают, — осадил его первый.
— Как тебя звать-то? — уж более мягко спросил первый Ефимку.
— Ефимкой, — робко ответил Ефим и подумал: «Уж не банда ли, больно злющие; опять на Дубкова напирают, ничего не понимаю».
— Вот что, Ефимка, — мягко продолжал первый, — мы тебе ничего не сделаем, скажи по правде: часто к вам Дубков заезжал? Говори, не бойся!
— Он к нам никогда не заезжал.
— И отец твой к нему не ездил?
— Нет.
— Да говорю — всыпать, — настаивал тот же злой голос.
— Ну, а лошади где?
— Одна у дяди Степана Кондакова, а другая — дома.
— Ну, парень, что-то врешь. Придется видно тебе березовой каши попробовать.
— Да про что же я и говорю... сразу язык развяжет... Вот я сейчас покажу ему, где раки зимуют!
Ефимка весь задрожал, боялся пошевельнуться, а в голове стояло:
«Вот, видно, банды-то какие!»
Из другой комнаты вышел солдат, от него несло вином.
— Снимай штаны, стрекулист!
Ефимка заревел. А солдат схватил его подмышку, вытащил на двор, выдернул из метлы толстый прут да и начал стегать.
— А, а? вот тебе — не знаю, вот тебе — не ведаю. Казанская сирота! Маленький, а туда же дурачком прикидывается.
Больше Ефим ничего не слыхал, так как похожая на ожоги боль в спине и задней части лишила его сознания. Помнит, что сначала он только кричал «благим матом» на весь двор, а потом очнулся от страшного крика, драки, стрельбы, и какой-то голос, страшно знакомый Ефимке, кричал;
— Идолы поганые... вам ребятишек избивать... трусы подлые...
И слышал Ефимка, как сыпались удары, как лязгало железо, кто-то кричал... стонал. Чувствовал, что тут что-то страшное творится, но подняться не мог от боли.
Открыл глаза и увидел перед собой бородатого, всклокоченного, потного.
— Держись за шею, Ефимка, крепче!
Ефимка схватился за шею, бородатый мигом вскочил на лошадь и поскакал, отстреливаясь направо и налево.
Ефимка закрыл глаза, чтобы не видеть, что делается. — Чувствовал, мчатся, что есть силы.
Ехали долго. Приехали на заимку. Бородатый слез с лошади, внес Ефимку в избу.
— Тетка Марья, полечи-ка парнишку, насилу отстоял, чуть до смерти не задрали. Ироды! — сказал бородатый хозяйке, а сам вышел привязать лошадь.
— Кто это тебя, родимый? — ласково сказала тетка Марья.
Ефимка заплакал:
— Банды...
— У, проклятущие... — возмутилась тетка Марья. — Ну, я скоро вылечу...
Взяла в шкафике баночку с какой-то мазью, намазала тряпку и приложила к больному месту.
— Лежи вот так, на брюхе... а я самовар поставлю... покормить надо Мироныча-то.
После пережитых ужасов Ефимке так было приятно лежать на мягкой постели, что он скоро заснул.