— Вот наша школа, — указал Мендель, когда этап вошел в город.
Берко увидел за глубоким долом, за садами по его скатам, большую белую казарму под красной крышей. Но этап не свернул на ту сторону, где была школа. Сначала весь этап прошел по главной улице до тюремного замка над обрывом реки, где когда-то был острог — крепость для защиты от набегов татар. Тут конвойный сдал арестантов и уже затем повел городом одних рекрутов, без конвоя. Мендель остался в тюремном замке. Длинным спуском, а потом мостком через овраг миновали зеленый дол. За садами площадь, а на площади — казарма школы.
Рекрутов ввели на широкий двор. Конвоир поставил их посреди двора, велел сложить им с плеч котомки к ногам и встать в шеренгу, а сам ушел в канцелярию со своей кожаной сумкой. Там он пробыл очень долго. Из раскрытых окон казармы слышался гомон молодых голосов, иногда быстро, украдкой, из окна высовывалась стриженая голова и, крикнув: «Слабых привели», исчезала.
«Почему же он знает, что мы слабые?» подумал Берко, едва держась на ногах: в них была вся усталость от сделанных полутора тысяч верст.
Солнце начинало припекать.
— Я сяду, — сказал один из «слабых», изнемогая от солнечного зноя, — мне хочется пить.
— Что ты говоришь «сяду», — возразил Берко. — Если он сказал «стой», то и надо стоять, пока не прикажут «сядь». Вот он уже идет.
Конвойный возвратился с фельдфебелем. Они подошли «к слабым», и, осмотрев их, фельдфебель покачал головой:
— Истинно, что слабые. Сколько? Давай список.
Он принял список, сделал «слабым» перекличку и, спрятав список за обшлаг, сказал:
— Марш за мной!
Рекрута подхватили котомки и, не успев проститься с конвойным, гурьбой пустились вслед за фельдфебелем, едва за ним поспевая.
Из сеней казармы пахнуло кислой прелью и прохладой. Каменные своды гулко отдавали каждый шаг. Фельдфебель прошел в дверь с вывеской «Первая рота». Оттуда — гул голосов, сразу утихших, когда вошел фельдфебель.
— Здорово, первая рота!
Дружный ответ прокатился громом под круглым сводом долгого зала. Берко увидел около нар множество одетых в серое солдатиков; все они стояли навытяжку и смотрели на фельдфебеля, чуть откинув головы назад. Фельдфебель двинулся вдоль нар, и, куда он шел, вслед за ним медленно поворачивались головы и взоры. От этого медленного движения у Берка закружилось все в глазах.
— Петр Курочкин!
— Я!
— Иди сюда, — позвал фельдфебель. — Вот тебе новый племяш. Да куда же он пропал? — повернулся фельдфебель. — Эге, да он с копыльев сбился.
Берко лежал на полу около нар в обмороке. Кантонисты оставались в стойке. Никто не шевельнулся. Подозванный фельдфебелем Петр Курочкин склонился к назначенному ему в племяши Берку и, ткнув его легонько в бок рукой, позвал:
— Ну, племяш, будет ломаться, вставай. Да он обмер, господин фельдфебель.
— Положить на нары. Ну-ка, двое сюда, — распорядился фельдфебель. — Взбрызните его!
— Эй, барабанщик! — крикнул кто-то.
— Да не барабанщик, дурак! Пока еще не за что его. Водой взбрызните.
Курочкин прибежал с ковшом воды и полил голову Берка холодной водою. Берко очнулся и привстал. В роте уже не было фельдфебеля. Кантонисты толпились, весело перекликаясь, и толкались в двери, — они куда-то спешили.
— Воды хочешь? — спросил Курочкин, поднося к губам Берка ковш. — Эх ты, дрянь! Канителься тут с тобой, а наши сейчас за розгами пойдут.
— За розгами?
— Ну да. Чего таращишься? Нашей роте сегодня наряд за розгами итти. Некстати ты мне сейчас пришелся. А може, ты околемался, так сдюжишь итти? Може, ты голодный? На́ вот хлебушка, пожуй. Эх, уходят, чтобы ты пропал совсем!
Со двора слышались команда и громкие ответы роты.
— Вы очень хотели итти за розгами?
— Зови меня Петькой. Я Петька Штык. Понял? Я тебе в дядьки поставлен, пока ты в слабых будешь. Понял или нет?
— Понял, господин дядька. Точно так.
— Дурак! Я тебе не господин дядька, а Петька Штык. Ну?
— Точно так, Петька!
— Ну, бери хлеба: у меня от утрего осталось. Може, оправишься — и пойдем? Случай-то какой пропадает! Ну, уж скомандовали! Эх!
— Рота! Вольный шаг на месте! Марш! — послышалась со двора команда. — Ать! Ать! Левой! Левой!..
Команде ответил согласно звучный топот ног.
Берко взял из рук дядьки хлеб и стал поспешно жевать, запивая водой.
— Знаешь, дядька, я еще не скоро стану сильный, — грустно сказал Берко.
— Эх, голова, тебя слабым назвали, так ты и рад. Слабыми всех новых зовут, потому что они в службе слабы. Иной придет бык-быком, а все в слабых проходит недель семь. А другой — вот из ваших, хилой — три недели, а его уж в слабых нет давно.
— Тогда я скоро буду сильным. Если хочешь, Штык, я пойду и за розгами сейчас. Ты хочешь?
— Чудак! Как же не хотеть! Айда, скорей. За розгами — то ведь у нас это вроде праздника. А ты никак слюни распустил! Котомку покинь, тут никто не возьмет. В нашей роте воровства нет.
Дядька, а за ним его новый племяш пустились догонять роту, которая уже вышла со двора.
— Приставай ко мне! Да смотри в ногу попадай! — крикнул на бегу Штык.
Он догнал последнее неполное отделение роты и примазался к нему, сразу попав в ногу; Берко пристал к нему и пошел справа, последним на левом фланге.
Роту вел высокий офицер в белом кителе. Он был без оружия, шел чуть-чуть вразвалку, видимо красуясь. Там и тут в окне женская рука отодвигала занавеску, и бойкие глаза сверкали вслед роте, когда она шла улицей.
— Песенники, вперед! Шаг реже! — скомандовал офицер и, сам запел прекрасным, звучным голосом заунывную песню:
Калина с малинушкой,
что так рано зацвела?
Да не в пору-времечко
мати сына родила.
Что не в пору-времечко
она сына родила
да, не собравшись с разумом,
во солдаты отдала!
Рота шла медленным шагом, и, покрывая хор, заливался тоскливо голос офицера. Город знал, что под эту песню «кантонистов за розгами гоняют». Навстречу роте попадались старушки; растроганные, они вытирали глаза платочком, свернутым в комочек, и качали грустно головами.
— Бедненькие! На самих же себя орудия резать идут!
А кантонисты хоть и пели заунывную песню, но пели ее с огнем, одушевленно, пели весело.
Берко не мог понять радостной печали этой песни, ему начинало думаться, что он снова идет с этапом в неведомую землю и, заглянув в школу на часик, больше туда не вернется. Улица вывела роту в чистое поле, потом под гору на поемные луга, среди которых в курчавой поросли вилась голубая речушка.
— Рота, стой! — скомандовал офицер.
Кантонисты остановились. Офицер вызвал вперед капралов и спросил их:
— Какого порядка хотите, ребята?
— Как водится, ваше благородие, — один за всех ответил Петька Штык — во-первых, купаться, во-вторых, прутья резать, в-третьих, с песнями вязать в пучки, там — мимо садов домой.
— Согласен, детки! Только не холодна ль вода?
— А я живо разденусь, попытаю.
— Хорошо. Попробуй!
Штык живо скинул с себя верхнее и исподнее платье, сложил по форме и бултых — кувырнулся с яра в воду.
— Ух! И хороша вода, ваше благородие, — закричал он, вынырнув и отфыркиваясь, — ровно парное молоко! Велите ребятам раздеваться.
— Раздевайся! — скомандовал офицер.
Кантонисты рассыпались вдоль берега; не прошло и четверти минуты, как гладкие воды реки взволновались. Мальчишки бултыхались в реку.
— Ты что же стоишь, не скидываешься? — спросил Берка офицер. — Кто ты таков? Я что-то тебя не признаю.
— Мы — слабые, ваше благородие. Мы только сегодня пришли с этапом.
— Ну, так вот и обмой дорожную грязь.
— Ваше благородие, это мне не можно. Я никогда еще в жизни не купался в реке.
— Чудно! Кто у тебя дядька?
— Петька Штык, ваше благородие.
— Эй, Штык, что же ты племяша одного покинул?
Штык выскочил из воды. Тело его было красно от холодка.
— Что же ты, Берко, меня срамишь? Скидывайся.
— Мне это не можно, дядюшка!
— Скидывайся, а то в чем есть в воду скинем!
— Киньте его, всамделе, — сказал, нахмурясь, офицер.
Берко поспешно начал раздеваться.
— Эх, и худой же ты! Ну, лезь в воду! Чего встал? Не крестить тебя хотят!
Берко испуганно остановился на заплесе, не решаясь войти в воду.
— Ребята, кидай его в самый омут! Берегись!
Со смехом несколько кантонистов набросились на Берка, подхватили и швырнули в самую глубь речонки.
Берко закричал, захлебнулся, вынырнул, хотел крикнуть еще и опять погрузился, пуская пузыри. Чья-то сильная рука выдернула его на мелкое место. Берко встал, упал, вскочил опять и, разбрызгивая воду, под крик и свист кантонистов, выбежал на берег. Он дрожал, и не попадал зуб на зуб, в ушах урчала вода; его тошнило.
— Эге! Да ты совсем посинел! Стой, не падай! — Офицер подхватил Берка за руку и закричал: — Ну, беги, а то сердце зайдется!
Он закрутил Берка, держа его одной рукой, вокруг себя, а Берко поневоле побежал вприскочку. А в другой руке офицер держал сломанную хворостину и ею стегал Берка по голому.
— Ну-ка, ну-ка, грейся! Попробуем-ка новую лозу! Аи, славная выросла лоза в этом году!
— Я уже согрелся, ваше благородие. Мне горячо! — кричал Берко, вырывая руку, но офицер его держал за руку у запястья, словно клещами, и не отпустил, пока у Берка на щеках не заиграл румянец.
Берко кинулся к своей одежде и начал одеваться. Рядом с ним, стуча зубами, одевался его дядька Штык.
— Ну и вода: прямо лед. Так и ошпарила. Что, Берко, попробовал каши? Ну, я скажу, тебе повезло: у него рука легкая. Уж так замечено: кого впервой Антон Антоныч отстегает, того под крышку не застукают.
— Про какую крышку ты говоришь?
— Про гробовую — ясно. А ты думал про что? Погоди еще!