Совещание кончилось тем, что решили и бумагу в Петербург «члену государственной полиции» послать и завтра, если губернатор спросит, то предъявить ему «правила», по которым ткачи согласны работать. Составлять с Анисимычем правила остались Волков, Лука, Поштеннов, еще несколько ткачей. Сидели над правилами долго, не споря, а старательно вспоминая, что бы еще надо было в правила вставить. Вспоминали и составляли по кусочкам, что каждому придет в память, — а когда стали читать, то вышло, что многое записано по два раза — а того, иль этого, что надо, — нет. Побранились, выпили по малой — и начали правила перекраивать заново.
— Конца-краю не видать!..
Шпрынка и Мордан на полатях дремали, Мордан в дремоте охал, а Шпрынка, охваченный телесной досадой, — будто его во сне на воле комары кусают — ворочался, катался по полатям и ворчал в дремоте:
— Ну, и бунт. Губернатор приехал, солдат пригнали — так уж правила писать. Разь так бунты делают, Мордан? А? Ну, чего ты охаешь, старуха что ли? Беда: наклали — разрюмился… Мордан, спишь?
— Нет.
— А казаков пригонят — может, они к нам пристанут? Казак-то, ведь, вольный? Я с ними поговорю. Я, брат, знаю, как с ними разговаривать!.. А то «правила»! Мордан! Нам бы тоже надо правила составить? Давай завтра соберем мальчью артель всю, напишем правила и подадим губернатору… А?.. Постой, я по тетрадке почитаю — чего нам с казаками говорить. Ты не поробишь?
Мордан жалобно стонал во сне и не ответил. Шпрынка достал из-под кошомки, постланной в изголовьи на полатях, измятую тетрадь, где было написано для «шайки разбойников» про Стеньку Разина. Примостившись к свету, Шпрынка искал подходящее для разговора с губернатором и казаками. Громким шопотом, водя от слову к слову пальцем, Шпрынка читал:
— Слушай меня, голытьба,
разудалые, вольный народ!
Было время и время недавнее,
как у нас на Дону было весело.
А теперь времена изменилися;
нет у вас вожаков, нет и волюшки.
Атаманы у вас с есаулами
разжирели, как свиньи от лености,
не дают удалым позабавиться.
Нет, не то казаком называется!
Тот казак, кто с избою не знается
и с конем, пока жив, не расстанется!
Казаку изба — поле чистое!
Казаку жена — сабля острая!
Казаку торговать не товарами,
а лихим мечом, алой кровию!
Что добудет войной, тем и кормится,
а пропьет до гола, не заботится;
соберет удалых, соберется и сам
и добудет добра, сколько надобно.
Без кровавой потехи и жизнь не красна,
от безделья хвороба заводится,
а в болести лихой, да в поганой избе
казаку умирать не приходится!
Так ли, братцы?
Шпрынка прислушивается, ожидая ответа. И вдруг слышит крики:
— Так, атаман! Веди нас на Москву!..
— Коня!..
Шпрынке коня подводят. Конь бьет копытом, высекая искры из камней подковой; из ноздрей пышет огонь… Шпрынка прыг в седло:
— За мной, товарищи!
Конь взвился на дыбы, но Шпрынка удержал его своей могучею рукою и, дав козла, конь кинулся вперед…
Вдали видна Москва. Река. Конь — прыг… Шпрынка через коня — кувырк. В реку. Брызги. «Батюшки, тону! Тону! Мамынька! Тону!»
— На полатях не утонешь! Чего кричишь? Али пригрезилось, — говорит Анисимыч, поворачивая Шпрынку со спины на бок…
— Дядя, Анисимыч! А конь-то где же?
— Чей конь?
— Дак мой; я с коня в Москва-реку свалился..
Анисимыч зевнул и ответил:
— Конь, надо полагать, убег. Спи. А то чуть с краю не свалился.
И, похлопывая Шпрынку по спине, словно тот был малое дитя, Анисимыч шопотом припевал:
А баю-баю-баю,
не ложися на краю:
со краешку упадешь,
головушку расшибешь…