Троицынъ день наступилъ, праздникъ веселый; одѣлись
Въ новую зелень лѣса, поля запестрѣли цвѣтами;
На холмахъ и въ долинахъ, въ рощахъ, лѣсахъ и кусточкахъ
Зачали бойкую пѣснь вновь-ободренныя пташки;
Каждая нива дышала сладкимъ цвѣтовъ ароматомъ.
Празднично, весело небо и пестро земля красовались.
Нобель, король, дворъ созываетъ; и вотъ всѣ васаллы
Шумно идутъ на кличъ; много особъ знаменитыхъ
Съ разныхъ сторонъ и концовъ идутъ по разнымъ дорогамъ:
Лютке, журавль, и сойка Маркартъ, народъ все почтенный.
Дѣло въ томъ, что король съ баронами всѣми своими
Дворъ на славу задумалъ держать, и вотъ ихъ сзываетъ
Всѣхъ до единаго вдругъ отъ мало и до велика.
Всѣмъ налицо быть велѣлъ! и все же одинъ не явился -
Рейнеке-Лисъ шельмецъ! Въ-слѣдствiе разныхъ продѣлокъ,
Разныхъ буянствъ и безчинствъ, онъ отъ двора отстранялся.
Какъ нечистая совѣсть свѣта дневнаго боится,
Такъ боялся и Лисъ собранья особъ знаменитыхъ.
Всѣ-то съ жалобой шли, всѣхъ-то обидѣлъ разбойникъ,
Гримбарда, лишь, барсука братнина сына не трогалъ.
Первый волкъ, Изегримъ, жалобу подалъ; съ роднею
Всею своей и друзьями, со всѣмъ кумовствомъ и знакомствомъ
Онъ къ королю подступилъ и молвилъ правдивое слово:
Мудрый король-государь! васъ утруждать я рѣшился.
Мудры вы и велики, даруете каждому право,
Каждому милость: такъ сжальтесь надъ бѣднымъ васалломъ, который
Терпитъ отъ Рейнеке-Ли'са всякiй срамъ и безчестье.
Пуще жь всего вы сжальтесь надъ тѣмъ, что безстыдникъ позоритъ
Часто супругу мою и всѣхъ дѣтей перепортилъ.
Ахъ! онъ ихъ кАломъ обмазалъ, острою нечистью облилъ,
Такъ-что трое малютокъ дома больны слѣпотою.
Правда, объ этихъ злодѣйствахъ давно уже мы совѣщались,
Даже и день былъ назначенъ для разсмотрѣнья всѣхъ жалобъ,
Онъ и къ присягѣ готовъ былъ идти, да вдругъ и раздумалъ,
И въ свою крѣпость скорѣе убрался. Это извѣстно
Всѣмъ почтеннымъ мужамъ, которые здѣсь собралися.
О! государь нашъ, всѣхъ притѣсненiй, что плутъ мнѣ готовитъ,
Не перечислить въ словахъ многiе дни и недѣли.
Еслибъ все полотно, сколько ни дѣлаютъ въ Гентѣ,
Обратилось въ пергаментъ, на немъ и тогда не упишешь
Всѣхъ его дѣлъ и проказъ, да о нихъ и молчу я.
Только безчестье жены сильно гложетъ мнѣ сердце;
И отомщу жь за него я - будь ужь тамъ послѣ что будетъ.
Только-что Изегримъ съ видомъ унылымъ и мрачнымъ окончилъ,
Подбѣжала собачка, по имени Трусикъ, и стала
Съ королемъ по-французски бойко, красно изъясняться -
Какъ все бѣдняла она и какъ у ней только остался
Ломтикъ одинъ колбасы, запрятанный гдѣ-то далеко;
Да и тотъ Лисъ укралъ! Тутъ разсердившись воспрянулъ
Гинце, котъ, и сказалъ: мудрый король-повелитель,
Кто жь здѣсь болѣе васъ пенять на разбойника въ правѣ,
Я говорю вамъ, кто жь въ этомъ собраньи, молодъ ли, старъ ли,
Шельмеца не страшится больше, чѣмъ васъ, государя?
Трусикъ же вздоръ говоритъ все, просто не стоитъ вниманья,
Много ужь лѣтъ протекло съ-тѣхъ-поръ, какъ это случилось:
Мнѣ, не ему колбаса-то принадлежала; тогда же
Съ жалобой мнѣ должно было бъ явиться. Я на охоту,
Помню, пошелъ разъ; да на дорогѣ разсматривать началъ
Мельницу ночью, а мельникъ-то спалъ; вотъ я и подтибрилъ
Колбасу у него, ужь лучше признАюсь, и если
Трусикъ ею владѣлъ, то мнѣ онъ будь благодаренъ.
Тутъ всталъ барсъ и сказалъ: Что толку въ словахъ всѣхъ и пеняхъ!
Намъ они не помогутъ: довольно, что зло хоть открыто.
Онъ убiйца и воръ! Смѣло я то подтверждаю;
Знаютъ всѣ здѣсь, что онъ способенъ на всякую пакость.
Все равно для него, еслибъ наше дворянство,
Да и самъ нашъ король добра и чести лишились;
Былъ бы радъ тому даже, когда бъ черезъ это достался
Какъ-нибудь подлецу ломтикъ жирной индѣйки.
Нѣтъ, ужь вамъ разскажу я, какъ вчера онъ жестоко
Съ зайцемъ Косымъ поступилъ; вотъ самъ онъ стоитъ передъ вами,
Смирный, святой человѣкъ! Рейнеке-Лисъ притворился
Кроткимъ и набожнымъ вдругъ, и сталъ его разнымъ обрядамъ,
Ну, и всему, поучать, что нужно знать капеллану;
Вотъ и усѣлись другъ противъ друга и начали Credo.
Только и тутъ не оставилъ старыхъ проказъ нечестивецъ;
Не взирая на миръ и всюду пропускъ свободный,
Онъ Косаго схватилъ въ острые когти и началъ
Мужа святаго таскать. По улицѣ тутъ проходилъ я;
Слышу - пѣснь началась, да вдругъ и окончилась тутъ же.
Диво взяло меня; когда жь подошелъ я поближе,
Ли'са тотчасъ узналъ; за воротъ зайца держалъ онъ
И умертвилъ бы, конечно, еслибъ, къ-счастью, дорогой
Не проходилъ я. Онъ самъ вотъ здѣсь на лицо. Посмотрите
Язвы какiя на бѣдномъ, богобоязливомъ мужѣ,
Мужѣ, котораго, право, грѣшно обижать понапрасну.
И не-уже-ль, государь, и вы, господа, перенесете,
Что надъ міромъ такъ дерзко сталъ издѣваться разбойникъ?
О, тогда вы, государь, и ваше потомство упреки
Будете слышать отъ всѣхъ, кто сколько-нибудь любитъ правду.
Изегримъ также тутъ началъ: Все это весьма справедливо;
Намъ не дождаться пути отъ Рейнеке! О, еслибъ умеръ
Онъ ужь давно. Лучшебъ то было для всѣхъ мирныхъ гражданъ;
Если же даромъ все это пройдетъ ему, то онъ скоро
Многихъ съ ума посведетъ, слово мое помяните!
Гримбартъ, ли'совъ племянникъ, слово повелъ тутъ и жарко
Дядю сталъ защищать противъ всѣхъ обвиненiй.
ДЮ, господинъ Изегримъ! пословица вѣдь справедлива:
Вражiй языкъ не на пользу. Такъ дядѣ рѣчь бранная ваша
Въ прокъ не послужитъ, мы знаемъ. Но это пустое. Когда-бы
Онъ былъ здѣсь при дворѣ, да если бы милостью царской
Такъ же, какъ вы, наслаждался, то скаяться вамъ бы пришлося
Какъ за бранныя рѣчи, такъ и за старыя сказки.
Сами-то сколько вреда вы дядѣ надѣлали, вотъ что
Лучше скажите вы намъ; вѣдь многимъ здѣсь лицамъ извѣстно,
КЮкъ въ союзъ-то вошли вы другъ съ другомъ и клятву-то дали
Жить, какъ товарищамъ вмѣстѣ. Это стоитъ разсказа:
Дядя зимою за васъ не мало бѣды натерпѣлся.
ѣхалъ по улицѣ съ возомъ, рыбой набитымъ, крестьянинъ;
Это вы и пронюхай; страшно вамъ захотѣлось
Съ воза товару отвѣдать; а денегъ-то не было съ вами.
Вотъ и начни вы умаливать дядю; послушался дядя,
Легъ на дорогѣ и мертвымъ прикинулся. Смѣлую штуку
Дядя съигралъ, передъ Богомъ! Чуть не до рыбъ ему стало.
Вотъ подъѣхалъ крестьянинъ, видитъ въ рытвинѣ дядю,
Мигомъ мечъ вынимаетъ, хочетъ рубнуть онъ по дядѣ;
Но хитрецъ хоть бы глазомъ, лежитъ-себѣ, будто мертвый;
Поднялъ крестьянинъ его, бросилъ на возъ и заранѣ
Мысленно сталъ веселиться, что штука такая попалась.
Вотъ что для васъ, Изегримъ, дядя мой сдѣлалъ. Крестьянинъ
Дальше поѣхалъ, а Рейнеке съ воза сбросилъ всю рыбу.
Волкъ же за ними все крался, рыбу путемъ пожирая,
ѣхать наскучило дядѣ; онъ приподнялся и спрыгнулъ
Съ воза тихонько и рыбки тоже задумалъ покушать.
Но Изегримъ всю рыбу пожралъ - и налопался срашно,
Треснуть пришлося съ натуги. И рыбы ужь не было больше;
Косточки только валялись и другу онъ ихъ предлагаетъ.
Вотъ и другая продѣлка! такъ, какъ была, разскажу вамъ.
Рейнеке гдѣ-то провѣдалъ, что есть у крестьянина туша
Свѣжая, жирная; вотъ онъ волку о томъ и промолвись;
Вмѣстѣ пошли они, дружно условясь добычу и горе
Честно дѣлить пополамъ. Но на дядину долю
Только опасность досталась; самъ и въ окошко-то лазилъ,
Самъ съ натугой большою волку онъ сбросилъ добычу;
Тутъ, къ-несчастью, собаки со всѣхъ сторонъ налетѣли,
Дядю пронюхали какъ-то и зло ему шкурку порвали.
Весь израненный онъ отъ нихъ убѣжалъ и съискавши
Волка, плакаться началъ на лютую, горькую участь,
И попросилъ своей доли. Тотъ и скажи ему: славный,
Братъ-куманёкъ, я кусочикъ оставилъ тебѣ, ужь спасибо
Скажешь мнѣ за него; кушай себѣ на здоровье,
Да хорошенько гложи; а жиру-то сколько, дружище!
Ну, и принесъ онъ кусочикъ - распорку изъ дерева, вотъ-что!
Туша висѣла на ней въ избѣ у крестьянина; самъ же
Волкъ все жаркое пожралъ, такой ненасытный и алчный.
Рейнеке въ гнѣвѣ и словъ не нашелъ, но что думалъ
Сами представьте себѣ. ДЮ, государь, штукъ подобныхъ
Будетъ слишкомъ за сотню, чтС волкъ смастерилъ съ моимъ дядей!
Но объ нихъ я молчу. Потребуютъ дядю, такъ дядя
Самъ защититъ себя лучше. Но, государь-повелитель,
Я объ одномъ лишь замѣчу. Все вы слышали вмѣстѣ,
Вы, государь, и вы, господа, кЮкъ волкъ своей рѣчью
Женнину честь неразумно самъ поносилъ и позорилъ,
Между-тѣмъ, какъ горою стать за нее былъ бы долженъ.
Правда, семь лѣтъ и побольше, будетъ тому, какъ мой дядя
Сердце свое положилъ къ стопамъ Гиремунды прекрасной;
Ночью то было, средь танцевъ; волка не было дома.
Я говорю, кЮкъ все было и мнѣ потомъ стало извѣстно.
Ласково, вѣжливо, нѣжно всегда съ нимъ она обходилась;
Что же въ этомъ худаго? Она на него не пеняетъ,
По добру, по здорову живетъ - такъ что же онъ тАкъ расходился?
Будь онъ умнѣе, смолчалъ бы объ этомъ и сраму не дѣлалъ.
Дальше барсукъ говорилъ: и вотъ, хотьбы сказка о зайцѣ -
Только пустыя слова! Какъ-будто учитель не властенъ
Ученика наказать, если и глупъ и лѣнивъ онъ?
Если мальчишекъ не сѣчь и шалости даромъ пройдутъ имъ,
Глупость, лѣнь и пороки, такъ на что жь воспитанье?
Трусикъ туда же кричитъ, что вотъ, у него, за заборомъ,
Ломтикъ колбаски пропалъ; ужь лучше бъ молчалъ онъ объ этомъ:
Краденый былъ вѣдь кусокъ, слышали всѣ мы про это;
КЮкъ привалило, такъ и ушло; и кЮкъ же тутъ станешь
Дядѣ пенять, что у вора онъ отнялъ добычу? Должны же
Люди высшаго круга быть и строги и страшны
Всѣмъ ворамъ и воришкамъ. Даже, еслибъ повѣсилъ
Трусика онъ, и тогда бы правъ кругомъ онъ остался.
Но его отпустилъ онъ, пусть славитъ царя-государя;
Такъ-какъ смертью казнить довлѣетъ однимъ государямъ.
Только, какъ онъ ни бился, сколько заслугъ онъ ни дѣлалъ,
А благодарности дядя ни отъ кого здѣсь не видѣлъ.
Съ самыхъ тѣхъ поръ, какъ намъ возвѣстили миръ королевскiй,
Онъ его и блюдетъ лишь. Жизнь свою измѣнилъ онъ,
ѣстъ только по-разу въ день, живетъ одиноко, какъ схимникъ,
Плоть распинаетъ свою, бичуетъ себя ежедневно,
Молится, носитъ на тѣлѣ голомъ своемъ власяницу
И ужь давно отъ дичины и пищи мясной отказался,
Какъ лишь вчера говорилъ мнѣ знакомый, его посѣтившiй.
ЗЮмокъ свой Малепартусъ онъ покинулъ и строитъ
Гдѣ-то пещеру себѣ. А какъ похудѣлъ-то онъ, бѣдный,
Какъ поблѣднѣлъ отъ поста и другихъ воздержанiй,
Въ томъ вы сами, конечно, взглянувъ на него, убѣдитесь.
КЮкъ же ему повредятъ навѣты враговъ его лютыхъ?
Только прiйдетъ онъ сюда и всѣхъ ихъ срамомъ покроетъ.
Только-что Гримбардъ окончилъ - къ общему всѣхъ удивленью,
Съ родомъ своимъ появился пѣтухъ Курогонъ. На носилкахъ
Безъ головы и безъ шеи насѣдку несли за нимъ слѣдомъ,
Звали ее Скороножкой; была она лучшей насѣдкой.
Ахъ! и текла ея кровь, пролитая Лисомъ безпутнымъ!
Пусть же король все улышитъ! Вотъ, къ королю подступаетъ
Храбрый пѣтухъ Курогонъ съ лицомъ, омраченнымъ печалью;
Два пѣтуха за нимъ слѣдомъ также печальные идутъ.
Звался Ораломъ одинъ, и лучше его не нашли бы
Между Парижемъ и Гентомъ; другой былъ немного поменьше,
Именемъ былъ Запѣвало, тоже гладкiй парнище;
Оба несли по зажженной свѣчѣ, и братьями были
Умерщвленной жены, и звали они на убiйцу
Всѣ проклятiя Неба! Несли же носилки другiе
Два пѣтуха помоложе, и вопли ихъ слышались всюду.
И Курогонъ тутъ промолвилъ: съ жалобой къ вамъ, государь, мы.
Сжальтесь надъ нами, взгляните, какое намъ всѣмъ поруганье!
Все отъ Рейнеке-Ли'са, король-государь нашъ, мы терпимъ.
Только зима миновала и рощи, цвѣты и лужайки
Насъ къ веселью позвали, сталъ и я любоваться
Рѣзвымъ потомствомъ своимъ, что вдругъ меня окружило.
Десять надежныхъ сынковъ, да дочекъ съ четырнадцать были
Мнѣ утѣшеньемъ; жена, насѣдка чудесная, въ лѣто
Вывела всѣхъ ихъ одна и всѣхъ возрастила на славу.
Гладкiе были такiе всѣ и довольные; пищу
Въ безопасныхъ мѣстахъ себѣ они находили.
Дворъ нашъ былъ монастырскiй, съ высокой и крѣпкой оградой,
Шесть огромныхъ собакъ жили въ дому вмѣстѣ съ нами,
Нашихъ дѣтей полюбили и бдѣли надъ ними. Но Ли'са,
Видно, досада схватила, что мы живемъ понемножку,
Счастливы всѣ и его сѣтей и проказъ избѣгаемъ.
Все, бывало, онъ бродитъ ночью у стѣнъ, да въ вороты
Въ тихомолку глядитъ; но, къ-счатью, собаки узнали,
Онъ на утёку, но какъ-то онѣ его изловили
И, если правду сказать, его потрепали маленько;
Но таки-спасся, шельмецъ, и насъ оставилъ въ покоѣ.
Слушайте жь дальше! не много спустя, онъ монахомъ приходитъ,
Мнѣ письмо и печать отдаетъ. И узналъ я
Вашу печать на письмѣ; а въ письмѣ я читаю,
Что миръ прочный звѣрямъ и птицамъ вы объявили.
И говорить онъ мнѣ началъ: будто онъ въ схиму постригся,
Будто далъ онъ обѣтъ отъ всѣхъ грѣховъ отмолиться,
Будто онъ кается въ нихъ. Такъ нХ за чѣмъ больше бояться
Всѣмъ намъ его. Онъ поклялся отъ мяса совсѣмъ отказаться.
Мнѣ и клобукъ показалъ онъ, далъ посмотрѣть и нарАмникъ.
Даже свидѣтельство вынулъ отъ одного онъ прiора,
И, чтобъ совсѣмъ убѣдить, показывалъ мнѣ власяницу,
Всталъ потомъ и промолвилъ: Богъ да хранитъ васъ, сердечныхъ!
Мнѣ еще много сегодня дѣлъ предстоитъ! Да прочесть мнѣ
Нужно ныньче еще и септы и ноны и весперъ.
И, уходя, онъ молитвы читалъ, а самъ уже думалъ,
КЮкъ бы ввести насъ въ погибель и насъ доканать беззащитныхъ.
Я же съ радости сталъ своимъ говорить о счастливой
Вѣсти въ вашемъ письмѣ, и были всѣ тому рады.
Рейнеке схимникомъ сталъ, такъ, стало-быть, нИчего больше
Намъ бояться за жизнь. Я вышелъ со всѣми своими
За монастырскiя стѣны, и рады мы были свободѣ.
Но мы раскаялись вскорѣ. Онъ въ кустахъ притаился;
Прыгнулъ, разбойникъ, и, двери намъ собой заслоняя,
Лучшаго сына схватилъ и съ нимъ поминайте какъ звали.
Все погибло для насъ съ-тѣхъ-поръ, какъ насъ онъ отвѣдалъ -
Началъ за нами гоняться и ни собаки, ни люди
Насъ не могли защитить отъ козней его богомерзкихъ.
Такъ потаскалъ у меня почти всѣхъ дѣтей онъ, разбойникъ;
Изъ двадцати только пять всего у меня и осталось,
Прочихъ онъ всѣхъ задушилъ. Сжальтесь надъ горемъ несчастныхъ!
Онъ зарѣзалъ вчера лишь дочь мою, только собаки
Тѣло одно и спасли. Вотъ оно передъ вами!
Онъ, кровопiйца, то сдѣлалъ... О! будьте къ намъ милосерды!
Тутъ промолвилъ король: ну, что жь ты, Гримбартъ, намъ скажешь,
Такъ-то постится твой схимникъ, такъ-то онъ плоть распинаетъ!
Только бы годъ мнѣ прожить, а онъ меня не забудетъ!
Но къ-чему тутъ слова! Внемли, Курогонъ удрученный:
Бѣдной дщери твоей отдастся вся честь, что усопшимъ
Здѣсь подобаетъ. По ней виргильи пѣть закажу я,
Тѣло съ честью землѣ мы всѣ предадимъ, и ужь послѣ
На совѣтѣ положимъ казнь за убiйство такое.
И король приказалъ виргильи пѣть по усопшей.
Domino placebo хоръ затянулъ; литанiю запѣли.
Могъ бы я вамъ разсказать, кто у нихъ лекцiю пѣлъ тамъ,
Кто респонзы тянулъ, да долго разсказывать будетъ.
Тѣло зарыли въ могилу; на ней же поставили славный
Мраморный камень, чудесно отполированный; былъ онъ
Въ видѣ плиты обтесанъ и сверху надпись блестѣла:
"Дочь пѣтуха Курогона, Скороножка-насѣдка,
Снесшая много яицъ и доброй хозяйкой быть тщившись,
Здѣсь подъ симъ камнемъ лежитъ, убитая Рейнеке-Ли'сомъ!
Свѣтъ да узнаетъ, какъ съ нею онъ поступилъ, душегубецъ,
И да оплачетъ ее". Вотъ какъ надпись гласила.
Послѣ того самъ король всѣхъ мудрецовъ созываетъ,
Держитъ съ ними совѣтъ, какъ наказать за убiйство,
О которомъ и онъ и всѣ лишь сейчасъ услыхали.
И на совѣтѣ рѣшили: отправить посла къ лиходѣю,
Чтобы онъ волей-неволей предсталъ предъ царскiя очи
Въ первый же день засѣданья, когда всѣ чины соберутся.
Браунъ-медвѣдь былъ избранъ посломъ. Къ нему обращаясь,
Молвилъ Нобель-король: смотрите жь, Браунъ, старайтесь
Мнѣ привести душегубца! Промаха только не дайте:
Рейнеке золъ и коваренъ; разныя сѣти онъ будетъ
Вамъ разставлять, не поддайтесь; будетъ льстить вамъ безбожно,
Будетъ обманывать, лгать. "Ужь не заботьтесь", отвѣтилъ
Самонадѣянный Браунъ: "ужь будьте покойны! а если
Онъ хоть разъ меня на смѣхъ подниметъ, вотъ, передъ Богомъ!
Пусть провалюся сквозь землю, тАкъ ему отплачу я,
ТЮкъ его скрючу, сломаю, что онъ и своихъ не узнаетъ."