XXV
Путешественникъ, который въ настоящее время захотѣлъ бы посѣтить покрытыя снѣгомъ горы, опоясывающія Сміазенское озеро подобно бѣлому поясу, не найдетъ и слѣда того, что норвержцы семнадцатаго столѣтія называли Арбарскими развалинами. Никогда не могли узнать въ точности, отъ какого человѣческаго сооруженія, отъ какого рода постройки произошли эти руины, если можно имъ дать это названіе.
Выйдя изъ лѣса, которымъ поросла южная сторона озера, миновавъ отлогость, усѣянную тамъ и сямъ обломками скалъ и башенъ, очутишься передъ отверстіемъ сводчатой формы, ведущимъ въ нѣдра горы. Это отверстіе, теперь совсѣмъ засыпанное обваломъ земли, служило входомъ въ родъ галлереи, высѣченной въ скалѣ и проникавшей насквозь черезъ всю гору.
Эта галлерея, слабо освѣщаемая черезъ коническія отдушины, продѣланныя въ нѣсколькихъ мѣстахъ въ сводѣ, примыкала къ продолговато-овальной залѣ, наполовину высѣченной въ скалѣ и оканчивающейся каменной циклопической постройкой. Въ глубокихъ нишахъ вокругъ залы виднѣлись гранитныя фигуры грубой работы. Нѣкоторые изъ этихъ таинственныхъ идоловъ, упавшіе съ своихъ пьедесталовъ, въ безпорядкѣ валялись на плитахъ среди прочихъ безформенныхъ обломковъ, заросшихъ травою и мохомъ, въ которомъ шныряли ящерицы, пауки и другія отвратительныя насѣкомыя, водящіяся на землѣ и въ развалинахъ.
Свѣтъ проникалъ сюда только черезъ дверь, противоположную входу въ галлерею. Дверь эта имѣла съ одной стороны стрѣльчатую форму, грубую, неопредѣленную, очевидно случайно приданную ей архитекторомъ. Хотя она начиналась отъ пола, ее скорѣе можно было назвать окномъ, такъ какъ она открывалась надъ глубокой пропастью; неизвѣстно куда могли вести три или четыре уступа, нависшіе надъ бездной снаружи и подъ описанной страшной дверью.
Зала эта представляла собой внутренность гигантской башни, которая издали, со стороны пропасти, казалось одной изъ горныхъ вершинъ. Башня эта высилась одиноко и, какъ было уже сказано, никто не зналъ, къ какому зданію она принадлежала. Только на верху ея, на площадкѣ, неприступной даже для самаго отважнаго охотника, виднѣлась масса, которую издали можно было принять или за покосившуюся скалу или за остатокъ колоссальной аркады. Вотъ эта-то башня и обрушившаяся аркада извѣстны были въ народѣ подъ названіемъ Арбарскихъ развалинъ. Относительно происхожденія такого названія знали не больше, какъ и относительно происхожденія этого монументальнаго сооруженія.
На камнѣ, лежащемъ посреди этой эллиптической залы, сидѣлъ малорослый человѣкъ, одѣтый въ звѣриныя шкуры, котораго мы уже нѣсколько разъ встрѣчали на страницахъ этого разсказа.
Онъ сидѣлъ спиною къ свѣту, или, вѣрнѣе сказать, къ неяснымъ сумеркамъ, проникавшимъ въ мрачную башню, когда солнце высоко стояло на горизонтѣ. При этомъ естественномъ освѣщеніи, которое никогда сильнѣе не освѣщало внутренности башни, невозможно было различить, надъ какимъ предметомъ нагнулся малорослый.
По временамъ слышались глухія стенанія, повидимому исходившія отъ этого предмета, судя по слабымъ движеніямъ, которыя онъ производилъ. По временамъ малорослый выпрямлялся, поднося къ губамъ своимъ чашу, по формѣ напоминавшую человѣческій черепъ, наполненную какой то дымящейся жидкостью, цвѣта которой невозможно было разобрать и которую онъ смаковалъ большими глотками.
Вдругъ онъ поспѣшно вскочилъ.
-- Кажется, кто-то идетъ по галлереѣ; ужъ не канцлеръ ли это обоихъ королевствъ.
Эти слова сопровождались взрывомъ страшнаго хохота, перешедшаго въ дикое рычанье, въ отвѣтъ на которое вдругъ послышался изъ галлереи вой.
-- А! -- пробормоталъ обитатель Арбарскихъ развалинъ: -- Если это и не человѣкъ, то все же врагъ: это волкъ.
Дѣйствительно, огромный волкъ появился подъ сводомъ галлереи, остановился на мгновеніе и затѣмъ на брюхѣ поползъ къ человѣку, устремивъ на него глаза, пылающіе какъ уголья въ темнотѣ. Малорослый глядѣлъ на него, не двигаясь съ мѣста и скрестивъ руки на груди.
-- А! Сѣрый волкъ, самый старый волкъ Сміазенскихъ лѣсовъ. Здорово, волкъ; глаза твои разгорѣлись; ты проголодался и заслышалъ запахъ трупа. Скоро ты самъ станешь приманкой для голодныхъ волковъ. Добро пожаловать, сміазенскій волкъ; мнѣ давно ужъ хотѣлось помѣряться съ тобой силами. Говорятъ, что ты такъ старъ, что не можешь даже умереть. Ну, завтра этого не скажутъ.
Съ страшнымъ воемъ животное отскочило назадъ и затѣмъ однимъ прыжкомъ кинулось на малорослаго.
Тотъ не отступилъ ни на шагъ. Съ быстротою молніи сдавилъ онъ правой рукой брюхо волка, который, поднявшись на заднія лапы, передними уперся въ его плечи; а лѣвой защищалъ свое лицо отъ разверстой пасти врага, схвативъ его за горло съ такой силой, что животное, принужденное вытянуть голову, едва въ силахъ было испустить жалобный вой.
-- Сміазенскій волкъ, -- сказалъ малорослый съ торжествующимъ видомъ: -- ты раздираешь мой плащъ, но его замѣнитъ твоя шкура.
Послѣ этого побѣдоноснаго крика, онъ пробормоталъ что-то на странномъ нарѣчіи и въ эту минуту конвульсивное усиліе задыхающагося волка заставило его споткнуться о камни, которыми усѣянъ былъ полъ. Оба упали и ревъ человѣка слился съ воемъ дикаго звѣря.
Принужденный при паденіи выпустить горло волка, малорослый чувствовалъ уже, что острые зубы впились въ его плечи, какъ вдругъ, катаясь по полу, схватившіеся враги наткнулись на огромную косматую бѣлую массу, лежавшую въ самомъ темномъ углу залы.
То былъ медвѣдь, съ ревомъ проснувшійся отъ крѣпкаго сна.
Лишь только это животное лѣниво раскрыло глаза и примѣтило борьбу, съ яростью устремилось оно не на человѣка, а на волка, бравшаго въ эту минуту перевѣсъ, свирѣпо схватило его пастью поперекъ тѣла и такимъ образомъ освободило его двуногаго противника.
Малорослый вмѣсто того, чтобы поблагодарить звѣря за такую серьезную услугу, поднялся съ пола весь въ крови и кинувшись на медвѣдя, нанесъ ему страшный ударъ ногой въ брюхо, какъ хозяинъ, наказывающій провинившуюся собаку.
-- Фріендъ! Кто тебя звалъ? Зачѣмъ ты суешься? -- яростно вскричалъ онъ, скрежеща зубами.
-- Пошелъ прочь! -- заревѣлъ онъ нечеловѣческимъ голосомъ.
Медвѣдь, получивъ ударъ ногой отъ человѣка и укушенный волкомъ, жалобно зарычалъ; повѣсивъ тяжелую голову, онъ выпустилъ изъ пасти голоднаго звѣря, который съ новымъ бѣшенствомъ накинулся на человѣка.
Между тѣмъ какъ борьба волка съ человѣкомъ снова возгорѣлась, прогнанный медвѣдь тяжело опустился на свое прежнее мѣсто и, равнодушно посматривая на разъярившихся враговъ, невозмутимо принялся поглаживать свою бѣлую морду поперемѣнно обѣими лапами.
Но въ ту минуту, когда старый сміазенскій волкъ снова бросился на малорослаго, тотъ быстро схватилъ окровавленную морду звѣря и съ неслыханной силой и ловкостью сдавилъ его пасть руками. Волкъ отбивался въ порывѣ ярости и боли; густая пѣна оросила его стиснутые зубы, глаза, какъ бы распухшіе отъ злобы, казалось, готовы были выскочить изъ орбитъ.
Изъ двухъ противниковъ тотъ, чьи кости дробились отъ острыхъ зубовъ, чье мясо яростно раздиралось когтями, былъ не человѣкъ, но свирѣпый звѣрь; тотъ же, чей ревъ отличался особенной дикостью и неистовствомъ, былъ не хищный звѣрь, но человѣкъ.
Наконецъ малорослый, собравъ всѣ свои силы, истощенныя продолжительнымъ сопротивленіемъ стараго волка, стиснулъ его морду обѣими руками съ такой силой, что кровь хлынула изъ ноздрей и пасти животнаго; пылающіе глаза его потухли и полузакрылись; онъ зашатался и бездыханный упалъ къ ногамъ своего побѣдителя. Только слабыя, продолжительныя движенія хвоста и конвульсивная дрожь, по временамъ пробѣгавшая по его членамъ, показывали, что жизнь еще не совсѣмъ покинула звѣря.
Но вотъ издыхающее животное скорчилось въ послѣднихъ судорогахъ и признаки жизни исчезли.
-- Ты умеръ, волкъ! -- произнесъ малорослый, презрительно толкнувъ его ногою: -- И неужели ты разсчитывалъ еще пожить на бѣломъ свѣтѣ, встрѣтившись со мною? Ты не станешь болѣе неслышными шагами бѣгать по снѣгу, почуявъ запахъ и слѣдъ добычи; ты самъ теперь будешь достояніемъ волковъ и ястребовъ! Какъ много путешественниковъ, заблудившихся у Сміазенскаго озера, истребилъ ты на своемъ долгомъ вѣку, представляющемъ рядъ убійствъ и рѣзни; теперь ты самъ мертвъ и, къ сожалѣнію, не станешь болѣе пожирать людей!
Вооружившись острымъ камнемъ, онъ опустился на теплый и трепещущій еще трупъ волка, перерѣзалъ связки сочлененій, отдѣливъ голову отъ туловища, распоролъ шкуру на брюхѣ во всю длину, стянулъ ее, подобно тому, какъ снимаютъ одежду, и въ одно мгновеніе ока отъ страшнаго сміазенскаго волка остался лишь голый, окровавленный остовъ. Вывернувъ наружу голую мокрую сторону, испещренную длиннымя кровавыми венами, онъ накинулъ шкуру на свои истерзанныя волчьими зубами плечи.
-- Поневолѣ, -- проворчалъ онъ сквозь зубы, -- завернешься въ звѣриную шкуру, когда человѣчья слишкомъ тонка, чтобы защитить отъ холода.
Между тѣмъ какъ онъ разсуждалъ такимъ образомъ съ собою, ставъ еще болѣе отвратительнымъ отъ своего отвратительнаго трофея, медвѣдь, очевидно соскучившись въ бездѣйствіи, крадучись приблизился къ находившемуся въ тѣни предмету, о которомъ мы упомянули въ началѣ главы, и вскорѣ изъ этого темнаго угла залы послышался стукъ зубовъ, прерываемый слабыми, болѣзненными стонами агоніи.
Малорослый обернулся.
-- Фріендъ! -- закричалъ онъ грознымъ голосомъ, -- Ахъ! Подлый Фріендъ! Сюда!
Схвативъ огромный камень, онъ швырнулъ его въ голову чудовища, которое, оглушенное ударомъ, медленно удалилось отъ мѣста своего пиршества и, облизывая свои красныя губы съ тяжелымъ дыханьемъ улеглось у ногъ малорослаго, поднявъ къ небу свою огромную голову и изогнувъ спину, какъ бы прося извинить свою дерзость.
Тогда начался между двумя чудовищами -- обитатель Арбарскихъ развалинъ вполнѣ заслуживалъ подобное названіе -- выразительный обмѣнъ мыслей ворчаніемъ. Тонъ человѣческаго голоса выражалъ власть в гнѣвъ, тонъ медвѣжьяго былъ умоляющій и покорный.
-- Возьми, -- сказалъ наконецъ человѣкъ, указывая искривленнымъ пальцемъ на ободранный трупъ волка, -- вотъ твоя добыча, и не смѣй трогать мою.
Обнюхавъ тѣло волка, медвѣдь опустилъ голову съ недовольнымъ видомъ и взглянулъ на своего повелителя.
-- Понимаю, -- проговорилъ, малорослый, -- мертвечина тебѣ претитъ, а тотъ еще трепещетъ... Фріендъ, ты не меньше человѣка прихотливъ въ своихъ наслажденіяхъ; тебѣ хочется, чтобы пища твоя жила еще, когда ты ее раздираешь; тебѣ нравится ощущать какъ добыча умираетъ на твоихъ зубахъ; ты наслаждаешся только тѣмъ, что страдаетъ, и въ этомъ отношеніи мы сходимся съ тобой... Я вѣдь не человѣкъ, Фріендъ, я выше этого презрѣннаго отродья, я такой же хищный звѣрь какъ и ты... Мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты могъ говорить, товарищъ Фріендъ, чтобы сказать мнѣ, подобно ли твое наслажденіе моему, -- наслажденіе отъ котораго трепещетъ твое медвѣжье нутро, когда ты пожираешь внутренности человѣка; но нѣтъ, я не хочу, чтобы ты заговорилъ, я боюсь, чтобы твой голосъ не напомнилъ мнѣ человѣческій... Да, рычи у моихъ ногъ тѣмъ рыкомъ, отъ котораго содрогается пастухъ, заблудившійся въ горахъ; мнѣ нравится твой рыкъ какъ голосъ друга, такъ какъ онъ возвѣщаетъ недруга человѣку. Подними, Фріендъ, подними твою голову ко мнѣ; лижи мои руки языкомъ, который столько разъ упивался человѣческой кровью... У тебя такіе же бѣлые зубы, какъ мои, и не наша вина, если они не такъ красны, какъ свѣжая рана; но кровь смывается кровью... Сколько разъ изъ глубины мрачной пещеры видѣлъ я, какъ молодыя кольскія и оельмскія дѣвушки мыли голыя ноги въ водѣ потока, распѣвая нѣжнымъ голосомъ, но твою мохнатую морду, твой хриплый, наводящій ужасъ на человѣка ревъ предпочитаю я ихъ мелодичнымъ голосамъ и мягкимъ какъ атласъ членамъ.
Когда онъ это говорилъ, чудовище лизало его руку, катаясь на спинѣ у его ногъ и ласкаясь къ нему подобно болонкѣ, разыгравшейся на софѣ своей госпожи.
Особенно страннымъ казалось то разумное вниманіе, съ которымъ животное повидимому ловило слова своего хозяина. Причудливыя односложныя восклицанія, которыми пересыпалъ онъ свою рѣчь, очевидно тотчасъ же были понимаемы звѣремъ, который выражалъ свою понятливость, или быстро выпрямляя голову, или издавая горломъ глухое ворчанье.
-- Люди говорятъ, что я избѣгаю ихъ, -- продолжалъ малорослый, -- между тѣмъ какъ на самомъ дѣлѣ они бѣгутъ при моемъ приближеніи; они дѣлаютъ со страху то, что дѣлаю я изъ ненависти.. Ты вѣдь знаешь, Фріендъ, что я радъ повстрѣчать человѣка, когда проголодаюсь или когда меня томитъ жажда.
Вдругъ примѣтилъ онъ, что въ глубинѣ галлереи появился красноватый свѣтъ, постепенно усиливавшійся и слабо озарявшій старыя сѣрыя стѣны.
-- Да вотъ одинъ изъ нихъ. Заговори объ адѣ, сатана тотчасъ же покажетъ свои рога... Ей! Фріендъ, -- прибавилъ онъ, обращаясь къ медвѣдю: -- вставай-ка!
Животное поспѣшно поднялось на ноги.
-- Ну, слѣдуетъ наградить твое послушаніе, удовлетворивъ твой аппетитъ.
Съ этими словами человѣкъ нагнулся къ предмету, лежавшему на землѣ. Послышался хрустъ костей, разрубаемыхъ топоромъ; но къ нему не примѣшивалось ни вздоха, ни стона.
-- Кажется, -- пробормоталъ малорослый: -- насъ только двое осталось въ живыхъ въ Арбарѣ... Возьми, другъ Фріендъ, докончи начатое тобой пиршество.
Онъ бросилъ къ наружной двери, которую мы описали читателю, то, что оторвалъ отъ предмета, валявшагося у его ногъ. Медвѣдь бросился къ своей добычѣ съ такой жадностью, что самый быстрый взоръ не успѣлъ бы примѣтить, что кинутый кусокъ имѣлъ форму человѣческой руки, покрытой зеленой матеріей мундира Мункгольмскихъ стрѣлковъ.
-- Вотъ, сюда приближаются, -- пробормоталъ малорослый, устремивъ взглядъ на усиливавшійся мало по малу свѣтъ: -- товарищъ Фріендъ, оставь меня одного... Ну! скорѣе!
Чудовище, повинуясь приказанію, подошло къ двери и пятясь задомъ исчезло въ ней, съ довольнымъ рычаніемъ унося въ пасти свою отвратительную добычу.
Въ эту же минуту человѣкъ высокаго роста появился у входа въ галерею, въ мрачной глубинѣ которой все еще виднѣлся слабый отблескъ огня. Вновь прибывшій закутанъ былъ въ темный длинный плащъ и держалъ въ рукѣ потайной фонарь, яркій фокусъ котораго направилъ на лицо малорослаго обитателя Арбарскихъ развалинъ.
Тотъ, все сидя на камнѣ съ скрещенными на груди руками, вскричалъ:
-- Не въ добрый часъ пришелъ ты сюда, привлеченный разсчетомъ, а не случайностью.
Незнакомецъ, ничего не отвѣчая, казалось, внимательно разсматривалъ своего собесѣдника.
-- Смотри, смотри на меня, -- продолжалъ малорослый, поднимая голову, -- кто знаетъ, можетъ быть черезъ часъ ты ужѣ не въ состояніи будешь похвастаться, что меня видѣлъ.
Вновь прибывшій, обведя свѣтомъ фонаря всю фигуру говорившаго, повидимому былъ болѣе изумленъ, чѣмъ испуганъ.
-- Ну, чему же ты удивляешься? -- спросилъ малорослый съ хохотомъ, похожимъ на трескъ разбиваемаго черепа, -- у меня такія же руки и ноги какъ у тебя, только члены мои не будутъ какъ твои добычей дикихъ кошекъ и воронъ.
Незнакомецъ отвѣтилъ наконецъ хотя увѣреннымъ, но тихимъ голосомъ, какъ бы опасаясь только, чтобы кто нибудь его не подслушалъ.
-- Выслушай меня, я прихожу къ тебѣ не врагомъ, а другомъ...
Малорослый перебилъ его.
-- Зачѣмъ же въ такомъ случаѣ ты сбросилъ съ себя человѣческій образъ?
-- Я намѣренъ оказать тебѣ услугу, если только ты тотъ, кого я ищу...
-- То есть ты намѣренъ воспользоваться моими услугами. Напрасный трудъ! Я оказываю услуги только тѣмъ, кому надоѣла жизнь.
-- Изъ твоихъ словъ я вижу, что ты именно тотъ человѣкъ, котораго мнѣ нужно, -- замѣтилъ незнакомецъ,-- но меня смущаетъ твой ростъ... Ганъ Исландецъ великанъ, не можетъ быть, чтобы ты былъ Ганъ Исландецъ.
-- Вотъ въ первый разъ еще сомнѣваются въ этомъ передо мною.
-- Какъ! Такъ это ты!
Съ этимъ восклицаніемъ незнакомецъ приблизился къ малорослому.
-- Но говорятъ, что Ганъ Исландецъ колоссальнаго роста?
-- Придай славу мою къ росту и увидишь, что я выше Геклы.
-- Неужели! Но пожалуйста отвѣчай толкомъ, точно-ли ты Ганъ, родомъ изъ Клипстадура въ Исландіи?
-- Не словами отвѣчаю я на подобный вопросъ, -- промолвилъ малорослый, поднимаясь съ своего сидѣнья, и взглядъ который онъ кинулъ на неблагоразумнаго незнакомца, заставилъ послѣдняго отступить шага на три.
-- Пожалуйста, ограничься этимъ взглядомъ, -- вскричалъ незнакомецъ почти умоляющимъ голосомъ и посматривая на порогъ галереи, какъ-бы раскаиваясь, что переступилъ его: -- твои личныя выгоды привели меня сюда...
Войдя въ залу, вновь прибывшій, мелькомъ взглянувъ на малорослаго, могъ сохранить свое хладнокровіе; но когда обитатель Арбарскихъ развалинъ поднялся съ лицомъ тигра, съ мощными членами, окровавленными плечами, едва прикрытыми еще свѣжей шкурой, съ огромными руками, вооруженными когтями, и съ пылающимъ взоромъ, отважный незнакомецъ содрогнулся, подобно неосмотрительному путнику, который, полагая, что ласкаетъ угря, вдругъ почувствуетъ жало змѣи.
-- Мои выгоды? -- повторило чудовище: -- ужъ не пришолъ-ли ты сообщить мнѣ, что можно отравить какой-нибудь источникъ, сжечь какую-нибудь деревню или перерѣзать горло какому-нибудь мункгольмскому стрѣлку?..
-- Можетъ быть. Выслушай меня. Норвежскіе рудокопы взбунтовались, а тебѣ извѣстно какими бѣдствіями сопровождается каждое возмущеніе...
-- Да, убійствомъ, насиліемъ, святотатствомъ, пожаромъ, грабежомъ.
-- Все это я предлагаю тебѣ.
Малорослый расхохотался.
-- Нуждаюсь я въ твоемъ предложеніи!
Свирѣпая насмѣшка, звучавшая въ этихъ словахъ, заставила снова содрогнуться незнакомца. Однако онъ продолжалъ:
-- Отъ имени рудокоповъ я предлагаю тебѣ стать во главѣ возмущенія.
Одну минуту малорослый хранилъ молчаніе. Вдругъ на мрачной физіономіи его появилось выраженіе адской злобы.
-- Такъ ты отъ ихъ имени предлагаешь мнѣ? -- спросилъ онъ.
Этотъ вопросъ, повидимому, смутилъ вновь прибышаго; но онъ успокоился, будучи увѣренъ, что остался неузнаннымъ своимъ страшнымъ собесѣдникомъ.
-- Для чего же взбунтовались рудокопы? -- спросилъ послѣдній.
-- Чтобы освободиться отъ тягости королевской опеки.
-- Только для того? -- спросилъ малорослый тѣмъ-же насмѣшливымъ тономъ.
-- Они хотятъ также освободить мункгольмскаго узника.
-- Такъ это единственная цѣль возстанія? -- повторилъ малорослый тѣмъ-же тономъ, приводившимъ въ смущеніе незнакомца.
-- Я не знаю другой, -- пробормоталъ онъ.
-- А! Ты не знаешь другой!
Эти слова произнесены были тѣмъ же ироническимъ тономъ. Незнакомецъ, чтобы скрыть смущеніе, вызванное ими, поспѣшно вытащилъ изъ подъ плаща тяжелый кошелекъ, который кинулъ къ ногамъ чудовища.
-- Вотъ плата за твое предводительство.
Малорослый оттолкнулъ кошель ногою.
-- Не надо. Неужто ты думаешь, что если бы мнѣ понадобилось твое золото или кровь, я сталъ бы дожидаться твоего позволенія.
Незнакомецъ отступилъ съ жестомъ удивленія и почти ужаса.
-- Этотъ подарокъ королевскіе рудокопы поручили мнѣ передать тебѣ...
-- Не надо, еще разъ говорю тебѣ. На что мнѣ золото? Люди охотно продаютъ свою душу, но никогда -- жизнь. Ее надо брать силою.
-- Такъ я передамъ предводителямъ рудокоповъ, что грозный Ганъ Исландецъ не хочетъ принять начальство надъ ними?...
-- Не приму.
Эти слова, произнесенныя отрывистымъ тономъ, повидимому, непріятно поразили мнимаго посланца возмутившихся рудокоповъ.
-- Такъ не примешь? -- спросилъ онъ.
-- Нѣтъ! -- отвѣтилъ малорослый.
-- Ты отказываешься принять участіе въ мятежѣ, который принесетъ тебѣ столько выгодъ!
-- Я предпочитаю одинъ грабить фермы, опустошать деревни, убивать крестьянъ и солдатъ.
-- Но подумай, что, принявъ предложеніе рудокоповъ, ты можешь быть увѣренъ въ своей безнаказанности.
-- Что же, все именемъ рудокоповъ обѣщаешь ты мнѣ безнаказанность? -- спросилъ смѣясь малорослый.
-- Не скрою отъ тебя, -- отвѣчалъ незнакомецъ съ таинственнымъ видомъ: -- что обѣщаю это отъ имени могущественнаго лица, заинтересованнаго въ возстаніи.
-- Да само это могущественное лицо, увѣрено ли оно, что его не вздернутъ на висѣлицу?
-- Если бы ты зналъ его, ты не сталъ бы такъ недовѣрчиво качать головой.
-- А! Въ самомъ дѣлѣ! Кто же это такой?
-- Я не имѣю права открыть его имя.
Малорослый приблизился и хлопнулъ по плечу незнакомца все съ тѣмъ же сардоническимъ смѣхомъ.
-- Хочешь, я назову тебѣ его?
Движеніе испуга и уязвленной гордости вырвалось у человѣка въ плащѣ. Онъ не ожидалъ такого грубаго вызова и дикой фамильярности чудовища.
-- Ты смѣшонъ, -- продолжалъ малорослый: -- не подозрѣвая, что я знаю все. Это могущественное лицо -- великій канцлеръ Даніи и Норвегіи, а великій канцлеръ Даніи и Норвегіи -- ты.
Въ самомъ дѣлѣ, это былъ графъ Алефельдъ. Прибывъ къ Арбарскимъ развалинамъ, на пути къ которымъ мы оставили его съ Мусдемономъ, онъ захотѣлъ самъ лично склонить на свою сторону разбойника, совсѣмъ не подозрѣвая, что тотъ его зналъ и ждалъ. Никогда въ послѣдствіи графъ Алефельдъ, при всемъ своемъ лукавствѣ и могуществѣ, не могъ открыть, какимъ образомъ Ганъ Исландецъ пріобрѣлъ эти свѣдѣнія. Была ли тутъ измѣна Мусдемона? Положимъ, что именно Мусдемонъ внушалъ благородному графу мысль лично повидаться съ разбойникомъ; но какую выгоду могъ онъ извлечь изъ такого вѣроломства? Не нашелъ ли самъ разбойникъ у какой нибудь изъ своихъ жертвъ бумаги, относящіяся къ предпріятію, задуманному великимъ канцлеромъ? Но кромѣ Мусдемона, Фредерикъ Алефельдъ былъ единственное живое существо, которому извѣстны были планы канцлера, и, при всей его легкомысленности, онъ не былъ на столько безуменъ, чтобы выдать подобную тайну. Къ тому же онъ находился въ Мункгольмскомъ гарнизонѣ, по крайней мѣрѣ такъ думалъ великій канцлеръ. Тотъ, кто прочтетъ до конца описываемую сцену, хотя подобно графу Алефельду не рѣшитъ этой проблемы, тѣмъ не менѣе убѣдится насколько достовѣрно было послѣднее предположеніе.
Однимъ изъ выдающихся качествъ графа Алефедьда было присутствіе духа. Услышавъ свое имя, столь грубо произнесенное малорослымъ, онъ не въ силахъ былъ подавить крикъ удивленія, но въ одно мгновеніе ока на его блѣдномъ, надменномъ лицѣ выраженіе испуга и удивленія смѣнилось спокойствіемъ и твердостью.
-- Ну да! -- сказалъ онъ: -- Я буду съ тобой откровененъ; я дѣйствительно великій канцлеръ. Но будь же и ты откровененъ со мною...
Взрывъ хохота малорослаго прервалъ его рѣчь.
-- Развѣ надо было упрашивать меня открыть тебѣ мое и твое имя?
-- Скажи мнѣ по правдѣ, почему ты узналъ меня?
-- Развѣ тебѣ никто не говорилъ, что Ганъ Исландецъ видит даже сквозь горы?
Графъ хотѣлъ настоять на своемъ.
-- Считай меня своимъ другомъ...
-- Твою руку, графъ Алефельдъ! -- грубо вскричалъ малорослый.
Взглянувъ въ лицо министру, онъ продолжалъ:
-- Если-бы наши души оставили въ эту минуту наши тѣла, мнѣ сдается, -- самъ дьяволъ призадумался-бы, которая изъ нихъ принадлежитъ чудовищу.
Надменный вельможа закусилъ губы, но, колеблясь между страхомъ къ разбойнику и необходимостью сдѣлать изъ него послушное орудіе своихъ плановъ, онъ не высказалъ своего отвращенія.
-- Не пренебрегай твоими выгодами. Стань во главѣ возстанія и будь увѣренъ въ моей признательности.
-- Канцлеръ Норвегіи! Ты увѣренъ въ успѣхѣ твоего предпріятія подобно старой бабѣ, мечтающей о платьѣ, которое она соткетъ изъ ворованной пеньки, -- а между тѣмъ кошка своими когтями перепутаетъ всю пряжу.
-- Еще разъ говорю тебѣ, обдумай, прежде чѣмъ отвергать мое предложеніе.
-- Еще разъ я, разбойникъ, говорю тебѣ, великому канцлеру обоихъ королевствъ, нѣтъ.
-- Я ждалъ другого отвѣта послѣ важной услуги, которую ты уже оказалъ мнѣ.
-- Какой услуги? -- спросилъ разбойникъ.
-- Развѣ не тобой убитъ капитанъ Диспольсенъ? -- отвѣтилъ канцлеръ.
-- Весьма возможно, графъ Алефельдъ. Я не знаю его. Что это за человѣкъ?
-- Какъ! Развѣ въ твои руки не попалъ случайно желѣзный ящикъ, который былъ при немъ?
Этотъ вопросъ, повидимому, привлекъ вниманіе разбойника.
-- Постой, -- сказалъ онъ: -- я дѣйствительно припоминаю человѣка и желѣзный ящикъ. Дѣло было на Урхтальскихъ берегахъ.
-- Въ крайнемъ случаѣ, -- продолжалъ канцлеръ:-- если ты отдашь мнѣ этотъ ящикъ, признательность моя будетъ безгранична. Скажи мнѣ, что сталось съ этимъ ящикомъ, который должно быть не миновалъ твоихъ рукъ?
Высокородный министръ съ такой живостью настаивалъ на этомъ вопросѣ, что разбойникъ, повидимому, изумился.
-- Надо думать, что этотъ желѣзный ящикъ имѣетъ громадную важность для твоей милости, канцлеръ Норвегіи?
-- Да.
-- Чѣмъ наградишь ты меня, если я скажу тебѣ, гдѣ его найти?
-- Всѣмъ, что только ты захочешь, любезный Ганъ Исландецъ.
-- Ну! Такъ я тебѣ не скажу.
-- Полно, ты шутишь! Подумай, какую услугу окажешь ты мнѣ.
-- Именно объ этомъ я и думаю.
-- Обѣщаю тебѣ громадное богатство, выпрошу тебѣ прощеніе у короля.
-- Попроси лучше себѣ! -- сказалъ разбойникъ. -- Слушайже, великій канцлеръ Даніи и Норвегіи: тигры не истребляютъ гіенъ. Я намѣренъ выпустить тебя отсюда живымъ, потому что ты злодѣй и каждое мгновеніе твоей жизни, каждая мысль, родившаяся въ твоемъ умѣ, влекутъ за собою несчастіе людямъ и новое преступленіе для тебя. Но не возвращайся сюда болѣе, предупреждаю тебя: моя ненависть не щадитъ никого, даже изверга. Что-же касается твоего капитана, не льсти себя мыслью, что я убилъ его для тебя. Мундиръ погубилъ его, подобно вотъ этому презрѣнному, котораго я умертвилъ тоже не въ угоду тебѣ.
Съ этими словами онъ схватилъ благороднаго графа за руку и подвелъ его къ трупу, лежавшему въ тѣни. Въ ту минуту, когда онъ замолчалъ, свѣтъ потайнаго фонаря упалъ на этотъ предметъ, который на самомъ дѣлѣ оказался изуродованнымъ трупомъ въ офицерскомъ мундирѣ мункгольмскихъ стрѣлковъ.
Канцлеръ приблизился къ нему съ содроганіемъ ужаса и вдругъ взоръ его упалъ на блѣдное окровавленное лицо мертвеца. Раскрытыя посинѣлыя губы, всклокоченные волосы, багровыя щеки, потухшіе глаза, все это не помѣшало ему узнать покойника. Страшный крикъ вырвался изъ груди графа:
-- Боже мой! Фредерикъ! Сынъ мой!
Нельзя сомнѣваться, что сердца, повидимому самыя черствыя, самыя загрубѣлыя, всегда таятъ въ изгибахъ своихъ нѣкоторую чувствительность, невѣдомую имъ самимъ, которая, какъ таинственный свидѣтель и будущій мститель, кажется скрытой въ страстяхъ и порокахъ. Она хранится тамъ какъ-бы для того, чтобы со временемъ наказать преступника. Молчаливо ждетъ она своего часа. Нечестивецъ носитъ ее въ своей груди, не ощущая ея присутствія, такъ какъ обыкновенныя огорченія не въ силахъ пробить толстой коры эгоизма и злобы, которая ее окружаетъ.
Но когда рѣдкое истинное горе жизни внезапно поразитъ человѣка, оно, подобно кинжалу, погружается въ глубину души. Тогда просыпается въ несчастномъ злодѣѣ невѣдомая дотолѣ чувствительность, тѣмъ болѣе жестокая, чѣмъ долѣе она скрывалась, тѣмъ болѣе мучительная, чѣмъ менѣе давала она знать о себѣ прежде. Истинное горе глубоко запускаетъ жало свое въ сердце, чтобы нанести ему тяжелую рану.
Натура просыпается и сбрасываетъ съ себя оковы, она повергаетъ несчастнаго въ безысходное отчаяніе, причиняетъ ему невыносимыя мученія. Онъ изнемогаетъ подъ тяжестью страданій, надъ которыми такъ долго издѣвался. Самыя противоположныя мученія раздираютъ сразу его сердце, которое, какъ бы охваченное мрачнымъ оцѣпенѣніемъ, становится добычею страшныхъ пытокъ. Кажется, будто адъ вселяется въ человѣческую жизнь, внося въ нее нѣчто хуже отчаянія.
Графъ Алефельдъ, самъ того не зная, любилъ своего сына, такъ какъ ему неизвѣстна была измѣна жены. Фредерикъ, прямой наслѣдникъ его имени, по мнѣнію графа, вполнѣ заслуживалъ этотъ титулъ. Полагая, что онъ не оставлялъ Мункгольма, какъ далекъ былъ графъ Алефельдъ отъ мысли найти его въ Арбарскихъ развалинахъ, найти мертвымъ! А между тѣмъ, онъ былъ тутъ, окровавленный, безъ признака жизни; нельзя было усомниться, что это не онъ.
Можно представить себѣ, что творилось въ душѣ графа, когда, одновременно съ увѣренностью въ потерѣ сына, возникло въ ней сознаніе, что онъ любилъ его. Всѣ ощущенія, слабо изображенныя на этихъ страницахъ, охватили его сердце подобно громовому удару. Сразу пораженный удивленіемъ, испугомъ и отчаяніемъ, онъ отшатнулся, ломая руки и повторяя жалобнымъ голосом:
-- Сынъ мой! Сынъ мой!
Разбойникъ захохоталъ. Трудно представить себѣ что нибудь ужаснѣе смѣха, слившагося съ рыданіями отца надъ трупомъ сына.
-- Клянусь предкомъ моимъ Ингольфомъ! Кричи сколько душѣ угодно, графъ Алефельдъ, ты его не разбудишь!
Вдругъ его свирѣпое лицо омрачилось, глухимъ голосомъ онъ продолжалъ:
-- Оплакивай твоего сына, я мщу за моего.
Въ эту минуту послышался шумъ поспѣшныхъ шаговъ въ галлереѣ. Ганъ Исландецъ съ удивленіемъ оглянулся назадъ и увидалъ четырехъ рослыхъ людей, ворвавшихся въ залу съ саблями наголо; пятый, приземистый толстякъ, слѣдовалъ за ними, держа въ одной рукѣ факелъ, въ другой шпагу. Онъ былъ закутанъ въ такой же темный плащъ какъ и великій канцлеръ.
-- Ваше сіятельство, -- произнесъ онъ, -- мы слышали ваши крики и поспѣшили къ вамъ на помощь.
Читатель, безъ сомнѣнія, узналъ уже Мусдемона и четырехъ вооруженныхъ лакеевъ, составлявшихъ свиту графа.
Когда яркое пламя факела освѣтило внутренность залы, вновь прибывшіе остолбенѣли, пораженные ужасомъ при страшномъ зрѣлищѣ, представившемся ихъ взору. Съ одной стороны валялся окровавленный остовъ волка; съ другой -- обезображенный трупъ молодаго офицера; далѣе его отецъ съ изступленнымъ взоромъ, испускавшій дикіе вопли, а передъ нимъ грозный разбойникъ, обратившій къ нападающимъ свое отвратительное лицо, выражавшее удивленіе, но безъ малѣйшаго признака страха.
При видѣ неожиданной помощи, мысль о мщеніи мелькнула въ головѣ графа и привела его отъ отчаянія къ ярости.
-- Смерть разбойнику! -- вскричалъ онъ, обнажая свою шпагу. -- Онъ убилъ моего сына!.. Смерть ему! Смерть!
-- Онъ убилъ господина Фредерика? -- сказалъ Мусдемонъ, но свѣтъ факела, который онъ держалъ въ рукѣ, не показалъ ни малѣйшаго волненія на лицѣ его.
-- Смерть! Смерть! -- повторялъ графъ въ изступленіи.
Всѣ шестеро бросились на разбойника. Изумленный быстрымъ нападеніемъ, онъ отступилъ къ отверстію, выходившему надъ пропастью, съ свирѣпымъ ревомъ, выражавшимъ скорѣе ярость, чѣмъ испугъ.
Шесть шпагъ были направлены противъ него, но взоры его сверкали ярче, черты лица имѣли болѣе угрожающее выраженіе, чѣмъ у нападающихъ. Онъ схватилъ свой каменный топоръ и, принужденный численностью противниковъ ограничиться лишь обороной, сталъ вертѣть имъ съ такой быстротой, что кругъ вращенія топора служилъ ему какъ бы щитомъ. Тысячи искръ отскакивали съ звономъ отъ острія шпагъ, ударявшихся о лезвіе топора; но ни одинъ клинокъ не коснулся тѣла разбойника. Однако, утомленный предшествовавшей борьбой съ волкомъ, онъ мало по малу отступалъ назадъ и вскорѣ увидѣлъ себя припертымъ къ двери, открывавшейся надъ пропастью.
-- Друзья, -- вскричалъ графъ, -- смѣлѣе! Сбросимъ въ пропасть чудовище!
-- Скорѣе звѣзды упадутъ туда съ неба! -- возразилъ разбойникъ.
Между тѣмъ нападающіе удвоили пылъ и отвагу, примѣтивъ, что малорослый принужденъ былъ спуститься на первую ступень, нависшую надъ бездной.
-- Ну, толкайте! -- кричалъ великій канцлеръ, -- Еще одно усиліе и онъ полетитъ въ бездну! Злодѣй! Ты совершилъ свое послѣднее преступленіе. Смѣлѣе, товарищи, смѣлѣе!
Не отвѣчая ни слова, разбойникъ правой рукой продолжалъ размахивать своимъ страшнымъ топоромъ, лѣвой же схватилъ рогъ, висѣвшій у пояса и, поднеся къ губамъ, извлекъ изъ него нѣсколько хриплыхъ протяжныхъ звуковъ. Тотчасъ же въ отвѣтъ на нихъ изъ пропасти послышалось рычанье.
Нѣсколько мгновеній спустя, въ ту минуту, когда графъ и его клевреты, все наступая на малорослаго, принудили его спуститься на вторую ступень, на закраинѣ отверстія появилась вдругъ огромная голова бѣлаго медвѣдя. Пораженные удивленіемъ, смѣшаннымъ съ ужасомъ, наступаюшіе отшатнулись отъ двери.
Медвѣдь тяжело взобрался по ступенямъ лѣстницы, раскрывъ окровавленную пасть и оскаливъ острые зубы.
-- Спасибо, мой храбрый Фріендъ! -- вскричалъ разбойникъ.
Воспользовавшись изумленіемъ противниковъ, онъ бросился на спину звѣря, который сталъ спускаться, пятясь задомъ и обративъ свою угрожающую пасть къ врагамъ своего хозяина.
Вскорѣ опомнившись отъ изумленія, они увидали медвѣдя, который уносилъ отъ нихъ разбойника, спускаясь въ пропасть такъ же какъ и вылѣзъ изъ нея, то есть цѣпляясь за старые стволы деревъ и выступы скалъ. Они хотѣли было сбросить на него каменную глыбу, но прежде чѣмъ успѣли сдвинуть съ мѣста древній кусокъ гранита, лежавшій тамъ споконъ вѣку, разбойникъ и его чудный конь исчезли въ пещерѣ.