Побѣда.
I.
Событія ночи. Улица Тикитонъ.
Когда Матьё произносилъ эти слова: "у васъ король Бомба", вошелъ Шарль Гамбонъ. Онъ опустился на стулъ и сказалъ: "это ужасно!" за нимъ слѣдовалъ Бансель: "Мы оттуда", прошепталъ онъ. Гамбону удалось укрыться гдѣ-то въ дверяхъ. Только передъ Barbedienne онъ насчиталъ 87 труповъ. Но что но значить? Съ какой цѣлью совершалось это звѣрское избіеніе всѣхъ безъ разбора? Никто не понималъ. Изъ бойни сдѣлали загадку.
Мы были въ пещерѣ сфинкса.
Пришелъ Лабруссъ. Необходимо было оставить домъ Дюпозъ-Витта; его каждую минуту могли окружить. Улица Монтаборъ, обыкновенно пустынная, начала наполняться какими-то подозрительными личностями. Какіе-то люди внимательно наблюдаютъ за домомъ No 11. Нѣкоторыя изъ этихъ личностей, какъ будто совѣщавшіяся между собой, принадлежали къ бывшему Клубу Клубовъ, въ который реакція, внесла нѣсколько полицейскій запахъ. Слѣдовало разойтись. Лабруссъ сказалъ намъ: "я видѣлъ, что около дома бродитъ Лонжпье."
Мы разстались. Всѣ вышли по одиночкѣ, каждый пошелъ въ свою сторону. Мы не знали, гдѣ свидимся и свидимся ли, не знали, что будетъ и что ожидаетъ насъ? Мы дышали однимъ ужасомъ. Я отправился на бульвары, чтобъ посмотрѣть, что происходило тамъ.
Что тамъ происходило -- я уже сказалъ.
Бансель и Версиньи пришли туда вслѣдъ за мной.
Когда я возвращался съ бульваровъ, смѣшавшись съ обезумѣвшей отъ страха толпой, не зная куда иду, направляясь къ центру Парижа, чей то голосъ вдругъ раздался надъ моимъ ухомъ:-- "Есть нѣчто -- что вы должны увидѣть". Я узналъ этотъ голосъ. Это былъ голосъ Э. П.
Э. П.-- драматическій писатель, человѣкъ съ талантомъ, котораго я, при Луи Филиппѣ, освободилъ отъ военной службы. Я не встрѣчалъ его лѣтъ пять или шесть. Онъ заговорилъ со мной такъ, какъ будто мы видѣлись только вчера. Таково свойство этихъ сумятицъ. Люди не имѣютъ возможности, при встрѣчѣ другъ съ другомъ, соблюсти общепринятыхъ правилъ, и заговариваютъ такъ, какъ будто уже не сомнѣваются, что все гибнетъ я разрушается.
-- Ахъ! это -- вы, сказалъ я.-- Что вамъ угодно?
Онъ отвѣчалъ: "Я живу здѣсь недалеко" и прибавилъ: "пойдемте".
Онъ увлекъ меня въ темную улицу. Въ глубинѣ ея слышались пушечные выстрѣлы, виднѣлись развалины баррикады. Бансель и Версиньи, какъ а уже сказалъ, были со мной. Э. П. обратился къ нимъ.
-- Эти господа могутъ идти съ нами.
Я спросилъ его: какая это улица?
-- Улица Тикстонъ. Пойдемте.
Мы послѣдовали за нимъ. Я уже разсказалъ въ другомъ мѣстѣ эту трагическую исторію. (Les Châtiments).
Э. П. остановился передъ высокимъ и темнымъ домомъ. Онъ толкнулъ дверь, которая была не заперта, потомъ другую дверь, и мы вошли въ комнату нижняго этажа, гдѣ была тишина и горѣла лампа.
Эта комната, казалось, примыкала къ лавкѣ. Въ глубинѣ ея виднѣлись двѣ кровати, одна подлѣ другой, большая и маленькая. Надъ маленькой кроватью висѣлъ женскій портретъ и за портретомъ была заткнута освѣщенная вѣтка. Лампа стояла на каминѣ, который топился.
У камина, на стулѣ сидѣла старуха, сгорбленная, какъ будто надломленная и согнутая пополамъ, наклонившись надъ чѣмъ-то, что она держала въ рукахъ, не чего нельзя было разсмотрѣть, въ темнотѣ. Я подошелъ къ ней. То, что она держала, былъ мертвый ребёнокъ. Бѣдная женщина тихо плакала. Э. П., который былъ здѣсь домашнимъ человѣкомъ, прикоснулся къ ея плечу и сказалъ:-- покажите.
Старуха подняла голову, и я увидѣлъ у ней на колѣняхъ маленькаго мальчика, блѣднаго, полураздѣтаго; съ двумя кровавыми ранами на лбу.
Старуха посмотрѣла на меня, но я понялъ, что она меня не видитъ. Она пробормотала, разговаривая сама съ собой:
-- И какъ подумаешь, что нынче утромъ онъ называлъ меня "моя милая мама!"
Э. П. взялъ руку ребёнка. Это рука тяжело упала.
-- Семь лѣтъ, сказалъ онъ мнѣ.
На полу стояла лахань съ водой. Ребёнку омыли личико. Двѣ струи кропи текли изъ его ранъ.
Въ глубинѣ комнаты, подлѣ отвореннаго шкафа, гдѣ виднѣлось бѣлье, стояла женщина лѣтъ сорока, серьёзная, бѣдная, чисто одѣтая, довольно красивая!
-- Сосѣдка, сказалъ мнѣ Э. П.
Онъ объяснилъ мнѣ, что въ домѣ былъ докторъ, что онъ приходилъ сюда и сказалъ: "Ничего нельзя сдѣлать". Двѣ пулы попали ребенку въ голову, когда онъ перебѣгалъ улицу, "спасаясь". Его понесли къ его бабушкѣ, у которой "онъ только одинъ и былъ на свѣтѣ".
Надъ маленькой постелью висѣлъ портретъ покойной матери ребёнка.
Малютка лежалъ съ полуоткрытыми глазами, съ тѣмъ невыразимымъ взглядомъ мертвецовъ, въ которомъ сознаніе дѣйствительности смѣнилось созерцаніемъ безконечнаго. Старуха, сдерживая рыданія, приговаривала по временамъ:
-- Охъ, Господи, Господи! Можно ли представить" себѣ такой ужасъ! Вотъ изверги!
Она вдругъ вскричала:
-- Такъ это-то правительство?
-- Да, сказалъ я.
Мы раздѣли ребёнка. Въ карманѣ у него былъ волчокъ. Голова его качалась то въ ту, то въ другую сторону. Я поддерживалъ ее и поцѣловалъ его въ лобъ. Версиньи и Бансель сняли съ него чулки. Бабушка вдругъ встрепенулась: "осторожнѣй, чтобъ ему не было больно..."
Она взяла въ свои старыя руки его холодныя, бѣлыя ножки, стараясь отогрѣть ихъ.
Когда это маленькое, бѣдное тѣло совсѣмъ обнажили, надо было позаботиться о похоронахъ. Изъ шкафа вынули простыню.
Тогда бабушка разразилась страшными рыданіями.
Она вскричала: "Я хочу, чтобъ мнѣ его отдали!"
Она выпрямилась, посмотрѣла на него и стала произносить безсвязныя, дикія рѣчи, гдѣ упоминала и Бонапарта, и Бога, и своего малютку, и школу, куда онъ ходилъ, и дочь, которой она лишилась; упрекала и насъ. Побагровѣвшая, съ неподвижнымъ взглядомъ и словно во снѣ, она болѣе походила на призракъ, нежели ея мертвый ребёнокъ.
Она схватилась за голову, потомъ обняла своего ребёнка и опять начала рыдать.
Женщина, находившаяся тутъ, подошла ко мнѣ и молча отерла мнѣ ротъ платкомъ. На губахъ моихъ была кровь.
Увы! Что было дѣлать? Мы вышли съ тяжелымъ чувствомъ. Было совсѣмъ темно. Бансель и Версиньи разстались со мной.