Констатированіе нравственныхъ законовъ.
Въ бойнѣ на Монмартрскомъ Бульварѣ заключается оригинальность переворота. Безъ этой бойни 2-е декабря было бы только повтореніемъ 18-го Брюмера. Луи-Бонапартъ посредствомъ убійствъ избѣгалъ плагіата.
До сихъ поръ онъ только копировалъ. Его булонскія продѣлки, маленькая трехугольная шляпа, сѣрый сюртукъ, прирученный орелъ казались только каррикатурой. Всѣ говорили: что это за пародія? Онъ смѣшилъ. Вдругъ онъ заставилъ дрожать.
Гнусное -- это выходъ изъ смѣшного.
Онъ довелъ гнусность до злодѣянія.
Онъ завидовалъ громадности нѣкоторыхъ преступленій и захотѣлъ сравняться съ худшими изъ злодѣевъ. Эти усилія навести ужасъ отводятъ ему особое мѣсто въ звѣринцѣ тирановъ. Мошенничество, стремящееся достичь размѣровъ злодѣянія, маленькій Неронъ, надувающійся въ огромнаго Ласенэра -- вотъ въ чемъ феноменальность явленія. Искуство для искуства, убійство для убійства.
Луи Бонапартъ создалъ жанръ.
Такъ дебютировалъ Луи Бонапартъ въ неожиданномъ. Это его изобличило.
Мозгъ нѣкоторыхъ людей -- бездна. Очевидно, что мысль достичь трона путемъ убійства давно жила въ головѣ Бонапарта. Предумышленность посѣщаетъ преступниковъ: съ этого начинается злодѣяніе. Преступленіе долго живетъ въ нихъ, но колеблющееся, смутное, почти безсознательное. Душа чернѣетъ не вдругъ, медленно. Такія гнусныя дѣла не импровизируются; они не съ разу достигаютъ до своего совершенства. Они ростутъ и зрѣютъ, неопредѣленныя, безформенныя, до удобной минуты. Я настаиваю, что мысль достичь трона посредствомъ рѣзни давно гнѣздилась въ умѣ Бонапарта. Она не была противна этой душѣ; она какъ рыба въ акваріумѣ, двигалась въ ней, въ полумракѣ, среди сомнѣній, хищническихъ наклонностей, туманныхъ мечтаній о какомъ-то соціалистскомъ цезаризмѣ; онъ едва зналъ, что эта безобразная мысль живетъ въ немъ. Когда она ему понадобилась, онъ нашелъ ее, во всеоружіи, готовой къ его услугамъ. Его мозгъ, эта мрачная бездна, втайнѣ питалъ ее. Въ безднахъ всегда обитаютъ чудовища.
До этого страшнаго дня, 4-го декабря, Луи Бонапартъ, можетъ быть, и самъ не вполнѣ зналъ себя. Люди, изучавшіе это необыкновенное животное, не считали его кровожаднымъ: въ немъ видѣли какую-то помѣсь мошенническихъ способностей съ властолюбивыми помыслами; существо, которое даже и въ коровѣ останется мошенникомъ, даже совершивъ отцеубійство, заставить воскликнутъ: какое мошенничество! и которое не въ состояіни удержатся ни на какой вершинѣ, даже на вершинѣ позора; всегда на полдорогѣ, немножко повыше мелкихъ плутовъ, немножко пониже крупныхъ злодѣевъ. Его считали способнымъ продѣлывать все, что дѣлается въ вертепахъ и игорныхъ домахъ; но только при тѣхъ условіяхъ, что онъ будетъ плутовать въ вертепѣ и рѣзать въ игорномъ домѣ.
Бульварная рѣзня вдругъ обнажила эту душу. Ее увидѣли такою, какая она есть. Забавныя прозвища gros bec, Badinguet исчезли. Увидали бандита; увидали настоящаго Контрафатто, спрятаннаго за лже-Бонапартомъ.
Всѣ содрогнулись. Такъ вотъ что было у этого человѣка въ запасѣ.
Были попытки къ его восхваленію. Но эти попытки не могли имѣть успѣха. Хвалить Луи-Бонапарта очень легко, вѣдь хвалили же Дюпена; но смыть съ него позоръ -- эта операція будетъ нѣсколько посложнѣе.
Куда дѣвать 4-е декабря?.. Какъ выпутаться изъ этого? Оправдывать затруднительнѣе, чѣмъ прославлять; губка работаетъ не съ такой легкостью, какъ кадило. Панегиристы переворота потратили даромъ трудъ свой. Сама Ж. Зандъ -- хотя и великая душа -- сдѣлала прискорбную попытку реабилитировать эту личность. Но что ни дѣлай, а цифра убитыхъ, всё-таки, выступаетъ послѣ этого мытья.
Нѣтъ! Никакое смягченіе невозможно! Злополучный Бонапартъ! Что ты посѣялъ, то и долженъ пожать.
Дѣло въ томъ, что 4-е декабря есть самый колоссальный ударь кинжаломъ, какой когда-либо нанесенъ былъ разбойникомъ, вторгнувшимся въ цивилизацію, мы не говоримъ народу, во всему человѣчеству. Ударъ былъ чудовищный и сразилъ Паркъ. А сраженный Парижъ, это -- совѣсть, разумъ и вся человѣческая свобода, это -- результаты прогресса цѣлыхъ столѣтій повергнутые во прахъ. Это -- свѣточъ истины, справедливости, жизни, опрокинутый и потушенный. Вотъ что совершилъ Бонапарте, въ тотъ день, какъ совершилъ свое преступленіе.
Успѣхъ злодѣя былъ полный. 2-е декабря погибало; 4-е декабря спасло его. Это было нѣчто въ родѣ Герострата, спасающаго Іуду. Парижъ понялъ, что еще не всѣ ужасы были исчерпаны, что, кромѣ притѣснителей, бываютъ убійцы. Вотъ что значитъ мошенникъ, укравшій мантію Цезаря. Положимъ, что этотъ человѣкъ былъ ничтоженъ, но онъ былъ и страшенъ. Парижъ подчинился этому страху, отказался отъ послѣдняго слова, легъ и прикинулся мертвымъ. Преступленіе это не походило ни на какое другое. И кто, по прошествіи вѣковъ, будь то Эсхилъ или Тацитъ, приподыметъ крышку съ него, почувствуетъ смрадъ. Парижъ покорился. Парижъ отрёкся; Парижъ отдался. Въ новизнѣ преступленія заключалась главная причина его успѣха. Парижъ почти пересталъ быть Парижемъ. На другой день можно было слышать во мракѣ, какъ этотъ титанъ щелкалъ зубами отъ страха.
Подтвердимъ... потому что нравственные законы должны быть констатированы, что Луи Бонапартъ, даже послѣ 4го декабря, остался Наполеономъ маленькимъ; даже эта громадность злодѣянія оставила его карликомъ. Размѣры преступленія не измѣняютъ роста преступника Ничтожества убійцы не преодолѣетъ колоссальность убійства.
Какъ бы то ни было -- пигмей, однакоже, побѣдилъ колосса. Какъ ни унизительно это признаніе, но уклониться отъ него невозможно.
Вотъ до какого позора доведена великая обезчещенная исторія.