Сентѣ-Антуанская баррикада.
Вотъ что произошло.
Въ эту самую ночь, де-Флоттъ, съ четырехъ часовъ утра, находился въ Сентъ-Антуанскомъ предмѣстьѣ. Онъ хотѣлъ, чтобъ тамъ былъ представитель народа, на случай, еслибъ до разсвѣта обнаружилось какое-нибудь движеніе; онъ былъ изъ числа тѣхъ, которые, въ минуту возстанія за право, закладываютъ камни первой баррикады.
Но ничто не тронулось. Одинъ среди безлюднаго и спящаго предмѣстья, де-Флоттъ цѣлую ночь бродилъ изъ улицы въ улицу.
Въ декабрѣ свѣтаетъ поздно. Ранѣе перваго утренняго мерцанія, де-Флоттъ уже былъ на назначенномъ мѣстѣ противъ Денуаровскаго рынка.
Пунктъ этотъ лишь слабо охранялся. Въ окрестностяхъ не было войскъ, кромѣ поста на самомъ рынкѣ и, на небольшомъ разстояніи, другого поста на углу предмѣстья и Монтрельской улицы, около стараго дерева свободы, посаженнаго въ 1793 году Сантерромъ. Ни тѣмъ, ни другимъ постами не командовали офицеры.
Де-Флоттъ осмотрѣлъ позицію, нѣкоторое время ходилъ взадъ и впередъ по троттуару; потомъ, видя, что никто не идетъ и боясь возбудить вниманіе, удалился въ поперечныя улицы предмѣстья.
Обри (изъ Сѣвернаго Департамента), съ своей стороны, поднялся въ пять утра. Пришедши изъ улицы Попенкуръ домой поздно ночью, онъ спать всего три часа. Портьё сообщилъ ему въ предостереженіе, что какіе-то подозрительные люди спрашивали его вечеромъ 2-го числа, и что въ эту же улицу Расина, въ домъ No 12, противъ Обри, приходили арестовать Гюгенена. Обри рѣшился выйти изъ дому до зари.
Онъ пошелъ пѣшкомъ въ Сентъ-Антуанское предмѣстье. Приближаясь къ условленному мѣсту, онъ встрѣтилъ Курне и другихъ изъ кружка улицы Попенкуръ. Вслѣдъ за этимъ къ нимъ присоединился Маардье.
Свѣтало. Предмѣстье было пустынно. Они шли, не обращая вниманія на окружавшее и тихо говоря между собой. Вдругъ около нихъ мелькнула грубая и странная кучка людей.
Они повернули головы. Это былъ пикетъ уланъ, окружавшій нѣчто, въ чемъ они сквозь полумракъ, распознали тюремную карету. Она безъ шума катилась по макадаму.
Они спрашивали себя, что это могло значить. Показалась вторая група, подобная первой, затѣмъ третья, затѣмъ четвертая. Такъ проѣхало десять арестантскихъ каретъ, слѣдуя одна за другой, на такомъ близкомъ разстояніи, что онѣ почти соприкасались.
"Да это наши товарищи!" закричалъ Обри.
Дѣйствительно, черезъ предмѣстье слѣдовалъ послѣдній транспортъ депутатовъ, взятыхъ на набережной Орс е. Было около семи часовъ утра. Кое-какія лавки отпирались; онѣ были освѣщены внутри; кое-какія лица изъ домовъ выходили на улицу.
Запертыя, охраняемыя стражей, мрачныя, безмолвныя, кареты эти слѣдовали одна за другой; изъ нихъ не слышалось ни говора, ни возгласа, ни дыханія. Среди шпагъ, сабель и пикъ, онѣ съ яростною быстротой вихря уносили нѣчто, погруженное въ молчаніе; и это нѣчто, со своимъ зловѣщимъ молчаніемъ, представляло собой разрушенную трибуну, верховную власть собраній, источникъ, откуда идетъ просвѣщеніе, слово, несущее въ себѣ будущность вселенной, слово свободной Франціи!
Подъѣхала послѣдняя карета; не знаю, какая случайность ее задержала. Отъ главнаго конвоя она отстала метровъ на триста, на четыреста; сопровождали ее всего три улана. Эта была не арестантская карета, а омнибусъ, единственный во всемъ транспортѣ. За кондукторомъ, должность котораго исправлялъ полицейскій агентъ, ясно можно было разглядѣть депутатовъ, тѣсно набитыхъ въ карету. Казалось, легко было ихъ освободить.
Курн е обратился къ прохожимъ. "Граждане, закричалъ онъ: -- вѣдь это вашихъ представителей везутъ! Вы сейчасъ видѣли ихъ, запертыхъ въ кареты, назначенныя для преступниковъ! Бонапарть арестовалъ ихъ вопреки всякому праву. Освободимъ ихъ! Къ оружію!"
Собралась кучка блузниковъ и рабочихъ, шедшихъ на работу. Изъ этой кучки послышался крикъ: "Да здравствуетъ республика!" Нѣсколько человѣкъ ринулись-было къ омнибусу. Омнибусъ и уланы пустились галопомъ.
"Къ оружію!" повторилъ Курне.
"Къ оружію!" отвѣтила толпа.
Была минута одушевленія. Кто знаетъ, что тогда могло бы произойти? Любопытно было бы, еслибъ для первой же баррикады противъ государственнаго переворота послужилъ этотъ омнибусъ, еслибъ онъ, бывши орудіемъ преступленія, пригодился на дѣло возмездія. Но въ то мгновеніе, когда народъ бросился на карету, изъ нея нѣсколько человѣкъ депутатовъ стали дѣлать знаки руками, чтобы воздержались отъ покушенія. "Да они сами не хотятъ!" сказалъ одинъ рабочій.
Другой прибавилъ: "Имъ свободы не нужно!"
Третій сказалъ: "Они не хотѣли свободы для насъ, теперь и для себя не желаютъ".
Этимъ все было сказано; омнибусу дали свободно проѣхать. Мы нуту спустя, подоспѣлъ аррьергардъ конвоя и пронесся крупною рысью, и толпа, собравшаяся около Обри, Малардье и Курне, разошлась.
Кафе Руазенъ только-что открылся. Читатель помнитъ, что зала этого кафе послужила для засѣданій одного клуба, знаменитаго въ 1848 году. Онъ помнитъ также, что свиданіе было назначено именно въ этомъ кафе.
Въ кафе Руазепъ входятъ черезъ корридоръ, открывающійся на улицу, затѣмъ надо пройти сѣни, въ нѣсколько метровъ длиной, и вы вступаете въ залу, довольно большую, съ высокими окнами и зеркалами вдоль стѣнъ; въ срединѣ, нѣсколько бильярдовъ; столики съ мраморными досками, стулья и скамейки обиты бархатомъ. Вотъ эта-то зала, впрочемъ, неудобная для совѣщательнаго засѣданія, была залой руазенова клуба. Курне, Обри и Малардье въ лей усѣлись. Они не скрывали, кто они такіе; ихъ приняли хорошо и на всякій случай показали выходъ черезъ садъ.
Де-Флоттъ только-что присоединился къ нимъ. Было восемь часовъ, когда начали собираться депутаты. Брюкнеръ, Мень и Брилье сначала, потомъ одинъ за другимъ Шарамоль, Кассаль, Дюлакъ, Бурза, Мадье де-Монжо и Боденъ. По случаю грязи, Бурза, согласно своему обыкновенію, былъ въ деревянныхъ башмакахъ. Кто принялъ бы Бурза за крестьянина, тотъ впалъ бы ошибку: это бенедиктинскій монахъ. Бурза, этотъ южный умъ" живой, тонкій, носилъ въ головѣ "Энциклопедію", а на ногахъ, деревянные башмаки. Онъ былъ, въ одно и тоже время, представителемъ духа и народа. Бывшій членъ учредительнаго собранія Бастидъ пришелъ вмѣстѣ съ Мадье-де-Монжо. Боденъ горячо жалъ руку всѣмъ, но не говорилъ. Онъ былъ задумчивъ. "Что съ вами, Боденъ? спросилъ его Обри.-- Вы грустны?" -- "Я? отвѣчалъ Боденъ, подымая голову: -- я никогда не былъ такъ доволенъ!"
Или онъ уже чувствовалъ себя избранникомъ? Когда стоишь такъ близко къ смерти, сіяющей лучами славы, -- быть можетъ, ужь видишь ее.
Нѣсколько человѣкъ, непринадлежащихъ къ національному собранію, не менѣе полныхъ рѣшимости, какъ и сами депутаты, сопровождали и окружали ихъ.
Во главѣ ихъ былъ Курне. Между ними были рабочіе, но блузъ не было. Чтобы не запугать буржуазіи, нарочно посовѣтовали рабочимъ, особенно отъ Дерона и Кайля, придти въ сюртукахъ..
Боденъ захватилъ съ собой копію съ прокламаціи, которую я ему продиктовалъ наканунѣ, Курне развернулъ и прочелъ ее. "Распорядимтесь сейчасъ же прибить ее къ стѣнамъ въ предмѣстьѣ", сказалъ онъ.-- "Пусть народъ узнаетъ, что Луи Бонапартъ -- внѣ закона". Тутъ былъ рабочій литографъ -- онъ вызвался немедленно напечатать ее. Всѣ присутствовавшіе представители подписали прокламацію и прибавили мою фамилію къ своимъ подписямъ. Обри въ заголовкѣ поставилъ: "Національное собраніе". Рабочій унесъ прокламацію и сдержалъ слово. Нѣсколько часовъ спустя, Обри, а позже одинъ пріятель Курне, нѣкто Гё., видѣлъ въ предмѣстьи Тампль этого рабочаго, какъ онъ, съ горшечкомъ клея въ рукѣ, прилаживалъ прокламацію къ стѣнамъ и на всѣхъ перекресткахъ. Онъ приклеивалъ ее какъ разъ рядомъ съ афишей Мопа, грозившей смертною казнью всякому, кого найдутъ приклеивающимъ къ стѣнѣ воззваніе къ оружію. Сбиравшіяся кучки людей читали обѣ афиши заразъ. Вотъ подробность, достойная замѣчанія: армейскій сержантъ въ мундирѣ, и съ ружьемъ на плечѣ, сопровождалъ рабочаго, служа ему охраной. Безъ сомнѣнія, это былъ солдатъ, возвращавшійся съ поста.
Время, назначенное наканунѣ для сходки, было между девятью и десятью часами утра. Выбрали этотъ часъ для того, чтобъ успѣть дать знать всѣмъ членамъ лѣвой стороны. Надлежало выждать, пока соберутся представители, такъ чтобы група имѣла видъ общаго собранія и чтобы ея заявленія получили большую внушительность для предмѣстья.
Многіе изъ прибывшихъ уже депутатовъ не имѣли при себѣ шарфовъ. На-скоро, въ одномъ изъ сосѣднихъ домовъ, имъ смастерили шарфы изъ полосъ краснаго, бѣлаго и синяго коленкора. Боденъ и де-Флоттъ были изъ числа облеченныхъ въ эти импровизированные шарфы.
Однако, не было еще и девяти часовъ, какъ вокругъ депутатовъ уже начались выраженія нетерпѣнія. {Было также и недоразумѣніе на счетъ условленнаго момента. Нѣкоторые сшиблись и думали, что надо было прибыть въ девять. Пришедшіе первыми нетерпѣливо ждали своихъ товарищей. Въ половинѣ девятаго ихъ было на лицо, какъ сказано, отъ двѣнадцати до пятнадцати человѣкъ. Одинъ изъ нихъ только-что пришелъ, какъ воскликнулъ: "Время теряется, надѣленъ шарфы, покажемъ народу его представителей, воздвигнемъ вмѣстѣ съ нимъ баррикады. Мы спасемъ, быть можетъ, страну, а навѣрное, честь партіи. За дѣло! построимъ баррикады". Всѣ тутъ же согласились съ нимъ; только одинъ, гражданинъ Боденъ, возобновилъ страшное возраженіе: "Мы здѣсь не въ достаточномъ числѣ для принятія подобнаго рѣшенія". Но увлеченный остальными, онъ присоединился къ общему мнѣнію; онъ облегчилъ совѣсть, оговорившись относительно принципа, а затѣмъ былъ не послѣднимъ изъ надѣвшихъ шарфы. Шельхеръ, Histoire des crimes du 2 décembre, стр. 130--131.}
Многіе раздѣляли этотъ великодушный порывъ.
Боденъ хотѣлъ выждать.
-- Не станемъ начинать ранѣе срока, говорилъ онъ:-- дадимъ товарищамъ собраться.
Но вокругъ него въ полголоса говорили; "Нѣтъ, начинайте, дайте сигналъ, выходите. Предмѣстье возстанетъ, какъ только завидитъ ваши шарфы. Васъ мало, но здѣсь знаютъ, что ваши друзья прибудутъ на подкрѣпленіе. Довольно и этого. Начинайте".
Послѣдствія показали, что эта поспѣшность могла лишь породить неудачу. Но они разсуждали, что представители народа должны прежде всего подавать примѣръ личнаго мужества. Не дать угаснуть ни одной искрѣ, идти въ бой первыми, идти впередъ -- это былъ ихъ долгъ. Кажущееся колебаніе, дѣйствительно, было бы даже пагубнѣе безумной отваги.
Шёльхеръ рожденъ героемъ: въ немъ живетъ доблестная жажда опасности.
-- Впередъ, закричалъ онъ:-- друзья поспѣютъ. Выйдемъ. Оружія у насъ не было.
-- Отберемъ оружіе у этого караула", сказалъ Шёльхеръ.
Они вышли изъ залы Руазена въ порядкѣ, по два въ рядъ, подъ руку. Человѣкъ пятнадцать или двадцать изъ народа шли позади. Они подвигались впередъ съ крикомъ: "Да здравствуетъ республика! Къ оружію!"
Впереди и позади шло небольшое число дѣтей, которыя кричали: "Да здравствуетъ Гора!"
Запертыя лавки отворялись. Нѣсколько человѣкъ показалось на порогѣ дверей, нѣсколько женщинъ -- у оконъ. Кучки рабочихъ, шедшихъ на дневную работу, глядѣли на проходившихъ депутатовъ. Кричали: "Да здравствуютъ наши представители! Да здравствуетъ республика!"
Вездѣ было сочувствіе, нигдѣ не было возстанія. Дорогою шествіе росло мало.
Какой то человѣкъ, ведшій осѣдланную лошадь, присоединился къ шествію. Неизвѣстно было, ни кто онъ, ни откуда у него лошадь. Словно онъ предлагалъ ее тому, кто захочетъ бѣжать. Депутатъ Дюлакъ приказалъ ему удалиться.
Такимъ образомъ они дошли до караула на улицѣ Монтрейль. Завидя ихъ, часовой призвалъ солдатъ къ оружію. Они выскочили толпой.
Шёльхеръ, спокойный, невозмутимый, въ бѣломъ галстухѣ и маншетахъ, въ черной одеждѣ, какъ всегда, застегнутый наглухо въ своемъ плотно прилегавшемъ сюртукѣ, прямо пошелъ имъ на встрѣчу, имѣя видъ неустрашимаго и любвеобильнаго квакера.
-- Товарищи, сказалъ онъ имъ:-- мы -- представители народа, и именемъ народа пришли отобрать у васъ оружіе для защиты конституціи.
Караулъ далъ себя обезоружить. Только сержантъ сдѣлалъ видъ, что сопротивляется, но ему сказали: "Вы одни", и онъ сдался. Представители роздали ружья и патроны небольшой безстрашной кучкѣ, окружавшей ихъ.
Нѣкоторые солдаты закричали: "Зачѣмъ вы отнимаете у насъ ружья? Мы сражались бы съ вами за васъ".
Депутаты посовѣтовались, принять ли имъ это предложеніе. Шёльхеръ былъ за него. Но одинъ изъ депутатовъ замѣтилъ, что нѣсколько мобилей сдѣлали такое же предложеніе іюньскимъ инсургентамъ и потомъ обратили оружіе, оставленное имъ возстаніемъ, противъ него же.
И такъ, ружей не отдали.
Отобравъ оружіе, принялись его считать. Было пятнадцать ружей.
-- Насъ полтораста человѣкъ, сказалъ Курне:-- у насъ не хватитъ ружей.
-- Такъ гдѣ же еще караулъ? спросилъ Шёльхеръ.
-- На рынкѣ Ленуаръ.
-- Возьмемъ и тамъ.
Съ Шёльхеромъ во главѣ и въ сопровожденіи пятнадцати вооруженныхъ человѣкъ, депутаты пошли на рынокъ. Тамошній караулъ выдалъ оружіе еще охотнѣе, чѣмъ монтрейльскій. Солдаты поворачивались задомъ, чтобъ у нихъ брали патроны изъ сумокъ.
Ружья тотчасъ же зарядили.
-- Теперь, закричалъ де Флопъ:-- у насъ тридцать ружей, выберемъ перекрестокъ и устроимъ баррикаду.
Ихъ было человѣкъ двѣсти.
Они поднялись по улицѣ Монтрейль. Сдѣлавъ шаговъ пятьдесятъ, Шёльхеръ сказалъ:-- "Куда мы идемъ? Мы повернулись спиной къ Бастиліи; это значитъ, повернулись спиной къ битвѣ". Они возвратились въ предмѣстье. Они кричали: къ оружію! Имъ отвѣчали: да здравствуютъ наши представители! Но лишь нѣсколько молодыхъ людей присоединилось къ нимъ. Очевидно было, что вѣтеръ возстанія не дулъ еще.
-- Что за дѣло! говорилъ де-Флоттъ:-- завяжемъ борьбу. Пусть намъ достанется слава пасть первыми.
Когда они поровнялись съ тѣмъ пунктомъ, гдѣ улицы S-te Marguerite и de Cotte сходятся одна съ другой и пересѣкаютъ предмѣстье, крестьянская телега съ навозомъ въѣзжала въ улицу S-te Marguerite.
-- Сюда! закричалъ де-Флоттъ.
Они остановили телегу съ навозомъ и опрокинули ее посреди улицы Сент-Антманскаго предмѣстья.
Проѣзжала молочница. Они опрокинули телегу молочницы.
Булочникъ ѣхалъ въ своей тележкѣ, нагружонной хлѣбами; увидавъ, что тутъ дѣлается, онъ хотѣлъ обратиться въ бѣгство, и пустилъ лошадь свою галопомъ. Двое или трое уличныхъ мальчиковъ -- этихъ парижскихъ гаменовъ, которые храбры, какъ львы, и проворны, какъ кошки -- побѣжали за булочникомъ, обогнали его лошадь, продолжавшую скакать, остановили ее и воротили назадъ. Тележку съ хлѣбами опрокинули.
Появился омнибусъ, ѣхавшій отъ Бастиліи.
-- Ладно! сказалъ кондукторъ.-- Я вижу въ чемъ дѣло.
Онъ добровольно слѣзъ и высадилъ пассажировъ; потомъ, кучеръ отпрягъ лошадей и уѣхалъ на нихъ. Омнибусъ опрокинули также.
Три телеги и омнибусъ, поставленные въ рядъ, едва загораживали улицу, очень широкую въ этомъ мѣстѣ. Разставляя ихъ, люди баррикады говорили: "Не надо слишкомъ портить экипажей". Баррикада вышла плохенькая, довольно низкая, довольно короткая, и оставлявшая троттуары свободными съ обѣихъ сторонъ.
Въ эту минуту проѣзжалъ офицеръ генеральнаго штаба, въ сопровожденіи ординарца; увидавъ баррикаду, онъ помчался во весь опоръ.
Шёльхеръ спокойно осматривалъ опрокинутыя телеги. Поровнявшись съ телегой крестьянина, возвышавшейся надъ всѣми другими, онъ сказалъ: "Только эта одна и годится".
Баррикада подвигалась. Набросали еще нѣсколько корзинъ, отъ которыхъ она стала больше и выше -- но которыя не усиливали ее.
Ее продолжали воздвигать, когда прибѣжалъ ребенокъ, крича: солдаты! И дѣйствительно, двѣ роты бѣглымъ шагомъ шли отъ Бастиліи, черезъ предмѣстье. Раздѣленные на взводы съ небольшими промежутками, они загораживали всю улицу. Двери и окна поспѣшно запирались.
Въ это время, у баррикады, гдѣ то въ углу, невозмутимый Бастидъ съ серьёзнымъ видомъ, разсказывалъ Мадье де-Монжо анекдотъ.-- "Мадье! говорилъ онъ:-- около двухъ сотъ лѣтъ назадъ, принцъ Конде, готовясь дать битву, въ этомъ самомъ предмѣстьѣ, гдѣ мы теперь находимся, спрашивалъ состоявшаго при немъ офицера: "Видалъ ли ты когда нибудь проигранное сраженіе?" -- "Нѣтъ, ваша свѣтлость".-- Ну, такъ ты увидишь сейчасъ".-- Я, Мадье, говорю вамъ сегодня: Вы сейчасъ увидите взятую баррикаду".
Однакожъ, всѣ, у кого было оружіе, заняли боевую позицію, позади баррикады. Рѣшительная минута приближалась.
-- Граждане! вскричалъ Шёльхеръ:-- не дѣлайте ни одного выстрѣла. Когда битва происходитъ между арміей и предмѣстьемъ, то съ обѣихъ сторонъ течетъ кровь народа. Дайте намъ сначала говорить съ солдатами.
Онъ влѣзъ на одну изъ корзинъ; другіе представители стали рядомъ съ нимъ, на омнибусѣ. Малардье и Дюлакъ находились по правую сторону отъ него. Дюлакъ сказалъ ему:-- Вы едва меня знаете, гражданинъ Шёльхеръ, но я васъ люблю. Позвольте мнѣ оставаться при васъ. Я въ собраніи на второмъ планѣ; но въ битвѣ хочу быть на первомъ.
Въ эту минуту, нѣсколько блузниковъ, изъ тѣхъ, которыхъ завербовали 2-го декабря, находились на углу улицы S-te Marguerite, около самой баррикады и закричали: Долой двадцатипяти франковиковъ!
Боденъ, уже выбравшій себѣ постъ и стоявшій на баррикадѣ, пристально посмотрѣлъ на этихъ людей и сказалъ:-- Вы увидите" какъ умираютъ за двадцать пять франковъ!
На улицѣ послышался шумъ.-- Послѣднія двери, остававшіяся отпертыми, захлопнулись. Обѣ колонны, предназначенныя къ аттакѣ, появились въ виду баррикады. Далѣе, смутно виднѣлись другіе ряды штыковъ. Это были тѣ, которые загородили мнѣ дорогу.
Шёльхеръ, повелительно поднявъ руку, сдѣлалъ знакъ капитану, командовавшему первыми взводами, остановиться.
Капитанъ сдѣлалъ своей шпагой отрицательное движеніе. Все 2-е декабря сказалось въ этихъ двухъ жестахъ.-- Законъ говорилъ: Остановитесь! Сабля отвѣчала -- нѣтъ!
Обѣ роты продолжали двигаться впередъ, но медленно, и сохраняя свои интервалы.
Шёльхеръ сошелъ съ баррикады, на улицу. Де-Флоттъ, Дюлакъ, Малардье, Бриллье, Мень, Брюкнеръ послѣдовали за нимъ.
Тогда представилось прекрасное зрѣлище.
Семь представителей народа, ничѣмъ не вооруженные, кромѣ своихъ шарфовъ, т. е. облеченные въ законъ и право, шли прямо къ солдатамъ, которые ожидали ихъ, прицѣлившись.
Другіе представители, остававшіеся на баррикадѣ, дѣлали послѣднія приготовленія къ битвѣ. Бойцы имѣли отважный видъ. Морской лейтенантъ Курне превосходилъ ихъ всѣхъ своимъ ростомъ. Боденъ все еще стоялъ на опрокинутомъ омнибусѣ, до половины выставившись изъ-за баррикады.
При видѣ семи представителей, солдаты и офицеры на мгновеніе оцѣпенѣли. Однакожъ, капитанъ сдѣлалъ представителямъ знакъ остановиться.
Они останавились дѣйствительно, и Шёльхеръ сказалъ торжественнымъ голосомъ:
-- Солдаты! мы -- представители самодержавнаго народа; мы -- ваши представители; мы избранные, посредствомъ всеобщей подачи голосовъ, во имя конституціи, во имя всеобщей подачи голосовъ, во имя республики -- мы, въ которыхъ олицетворяется національное собраніе, олицетворяется законъ, приказываемъ вамъ присоединиться къ намъ, требуемъ, чтобъ вы намъ повиновались. Ваши начальники -- мы. Армія принадлежитъ народу, и представители народа -- вожди арміи. Солдаты! Луи Бонапартъ нарушаетъ конституцію, мы объявили его внѣ закона. Повинуйтесь намъ. Офицеръ, командовавшій отрядомъ, -- капитанъ, по имени Пети;-- не далъ ему докончить.
-- Господа! сказалъ онъ.-- Мнѣ даны приказанія. Я изъ народа, я республиканецъ, какъ и вы, но я только орудіе.
-- Вы знаете конституцію? спросилъ Шёльхеръ.
-- Я знаю только данное мнѣ приказаніе.
-- Есть приказаніе, стоящее выше всѣхъ другихъ, продолжалъ Шёльхеръ:-- обязывающее одинаково и солдата, и гражданина -- это законъ.
Онъ снова обратился-было къ солдатамъ, но капитанъ закричалъ ему:
-- Ни слова болѣе. Вы не будете продолжать. Если вы прибавите хоть слово, то я велю стрѣлять.
-- Намъ все равно! сказалъ Шёхьхеръ.
Въ эту минуту подъѣхалъ офицеръ верхомъ. Это былъ батальонный командиръ. Онъ о чемъ-то пошептался съ капитаномъ.
-- Господа представители! началъ снова капитанъ, махая шпагой:-- удалитесь, или я велю дать залпъ.
-- Стрѣляйте! вскричалъ де-Флоттъ.
Представители сняли свои шляпы и приготовились встрѣтить ружейные выстрѣлы. Шёльхеръ одинъ оставался въ шляпѣ и ожидалъ, скрестивъ руки на груди.
-- Въ штыки! скомандовалъ капитанъ.
-- Да здравствуетъ республика! вскричали представители.
Штыки опустились; и солдаты бѣглымъ шагомъ двинулись на неподвижно-стоявшихъ представителей.
Это была ужасная и величественная минута.
Семь представителей видѣли, какъ штыки приближались къ нимъ, и не произнесли ни одного слова, не сдѣлали ни жеста, ни шага назадъ. Но если въ душѣ ихъ не было колебанія -- оно было въ сердцахъ солдатъ.
Солдаты сознавали ясно, что тутъ былъ двойной позоръ для мундира: посягательство на представителей народа, т. е. измѣна; и убійство безоружныхъ людей, т. е. подлость. Это -- пара эполетъ, съ которой иногда уживается генералъ, по солдатъ -- никогда.
Штыки были такъ близко отъ представителей, что касались ихъ; но вдругъ они сами собой отклонились; и солдаты, повинуясь единодушному движенію, прошли между представителями, не сдѣлавъ имъ никакого вреда. У одного Шёльхера сюртукъ былъ прорванъ въ двухъ мѣстахъ; но, по его собственному убѣжденію, это произошло скорѣй вслѣдствіе неловкости, нежели вслѣдствіе дурного намѣренія. Одинъ солдатъ, стоявшій противъ него, хотѣлъ отстранить его отъ капитана и задѣлъ штыкомъ его платье. Остріё штыка встрѣтило книжку адресовъ представителей, которую Шёльхеръ носилъ въ карманѣ, и только прорвало одежду.
Одинъ солдатъ сказалъ де-Флотту: "Гражданинъ, мы не хотимъ дѣлать вамъ никакого зла".
Однакожъ, другой солдатъ прицѣлился въ Брюкнера.
-- Ну, что-жъ, стрѣляйте! сказалъ Брюкнеръ.
Солдатъ, растроганный, опустилъ ружье и пожалъ руку Брюкнера.
Явленіе поразительное, что обѣ роты, одна за другой, послѣдовательно приближались къ представителямъ, скрещивали штыки и отворачивались. Инстинктъ бралъ верхъ надъ приказаніями; въ приказаніи таилось преступленіе; въ инстинктѣ -- честь. Батальонный командиръ говорилъ впослѣдствіи: намъ сказали, что мы будемъ имѣть дѣло съ разбойниками, а мы нашли героевъ.
Однакожъ, на баррикадѣ тревожились. Еидя представителей окруженными, хотѣли помочь имъ; и кто-то выстрѣлилъ изъ ружья. Этотъ несчастный выстрѣлъ убилъ солдата, между де-Флоттомъ и Шёльхеромъ.
Офицеръ, командовавшій вторымъ взводомъ, проходилъ мимо Шёльхера, когда бѣдный солдатъ упалъ. Шёльхеръ, указывая офицеру на лежавшаго, произнесъ:-- "Посмотрите, поручикъ!"
Офицеръ отвѣчалъ съ жестомъ отчаянія:-- "Что же намъ дѣлать" 1
Обѣ роты отвѣчали на выстрѣлъ общимъ залпомъ, и бросились на приступъ, оставивъ позади себя семерыхъ представителей, которые не могли понять, какъ они еще цѣлы.
Съ баррикады сдѣлали также залпъ, по она не могла держаться. Ее взяли. Боденъ былъ убитъ. Онъ оставался на своемъ мѣстѣ, на омнибусѣ. Три пули попали въ него. Одна поразила его снизу вверхъ, около праваго глаза, и проникла въ мозга. Онъ упалъ, и уже не пришелъ въ сознаніе. Полчаса спустя, онъ умеръ. Его трупъ отнесли въ госпиталь св. Маргариты,
У Бурза, стоявшаго подлѣ Бодена вмѣстѣ съ Обри (изъ Сѣвернаго Департамента), пуля пробила плащъ.
Еще подробность, которую нужно отмѣтить: солдаты никого не брали въ плѣнъ на этой баррикадѣ. Защитники ея разбрелись по улицамъ предмѣстья или нашли убѣжище въ сосѣднихъ домахъ. Представитель Мень, оттиснутый испуганными женщинами за ворота одного дома, очутился тамъ съ однимъ изъ солдатъ, бравшихъ баррикаду. Минуту спустя, представитель и солдатъ вышли оттуда вмѣстѣ. Представители могли свободно оставить это первое поле битвы.
При этомъ торжественномъ началѣ борьбы, еще свѣтился послѣдній лучъ права и справедливости, и воинская честность отступала, съ какимъ-то безмолвнымъ страхомъ передъ преступленіемъ, въ которое ее старались вовлечь. Есть что-то упоительное въ добрѣ и что-то опьяняющее въ злѣ. Посреди такого опьяненія, впослѣдствіи, погибла совѣсть арміи.
Французская армія не создана для совершенія преступленій. Когда борьба завязалась и нужно было повиноваться дикимъ приказаніямъ, у солдатъ закружилась голова; они повиновались, но не съ холодностью, что было бы ужасно, а съ гнѣвомъ, что послужитъ имъ извиненіемъ передъ судомъ исторіи. У многихъ, можетъ быть, въ этомъ гнѣвѣ сказывалось отчаяніе.
Убитый солдатъ оставался на мостовой. Его поднялъ Шёльхеръ. Нѣсколько сострадательныхъ женщинъ, въ слезахъ, вышли изъ одного дома; пришло нѣсколько солдатъ; отнесли его сначала къ одной продавщицѣ фруктовъ, потомъ въ госпиталь св. Маргариты, куда былъ уже отнесенъ Боденъ. Шёльхеръ поддерживалъ ему голову.
Это былъ рекрутъ. Пуля попала ему въ бокъ. На его сѣрой шинели, застегнутой до верху, виднѣлось окровавленное отверстіе. Голова его склонялась къ плечу; лицо, обрамленное чешуей кивера, было блѣдно; взглядъ потускнѣлъ; во рту запеклась кровь. Ему было на видъ около 18 лѣтъ. Еще ребенокъ -- и ужь солдатъ! Онъ былъ мертвъ.
Этотъ несчастный солдатъ былъ первой жертвой переворота. Боденъ былъ второю.
Прежде, чѣмъ Боденъ попалъ въ національное собраніе, онъ былъ учителемъ. Онъ принадлежалъ къ этой энергической, интеллигентной семьѣ школьныхъ учителей, постоянно преслѣдуемыхъ, на которыхъ обрушиваются то законъ Гизо, то законъ Фаллу, то закону Дюпанлу. Преступленіе школьнаго учителя состоитъ въ томъ, что онъ держитъ раскрытую книгу. Этого довольно для того, чтобъ клерикализмъ осудилъ его. Во Франціи, теперь въ каждой деревушкѣ есть зажженный свѣточъ -- школьный учитель, и есть губы, задувающія этотъ свѣточъ -- попъ. Французскіе школьные учителя, умѣющіе умирать съ голоду за истину и науку, были достойны того, чтобъ одинъ изъ нихъ палъ за свободу.
Я въ первый разъ увидалъ Бодена въ національномъ собраніи, 13-го января 1850. Я хотѣлъ говорить противъ закона Фаллу объ обученіи. Я не былъ записанъ. Боденъ былъ занисанъ вторымъ Онъ уступилъ мнѣ свою очередь. Я принялъ, и получилъ возможность говорить на другой день, 15-го.
Боденъ служилъ господину Дюпену мишенью для призывовъ къ порядку и всяческихъ оскорбленій. Онъ раздѣлялъ эту честь съ представителями Міо и Валангеномъ.
Боденъ нѣсколько разъ испытывалъ свои силы на трибунѣ. Его рѣчь, нѣсколько нерѣшительная по формѣ, всегда была энергична по существу. Онъ сидѣлъ на верху горы. Онъ отличался твердымъ умомъ и застѣнчивыми манерами. Отсюда, во всей его личности, какая-то смѣсь колебанія и рѣшимости. Это былъ человѣкъ средняго роста. Его полное, румяное лицо, высокая грудь, широкія плечи, обличали въ немъ человѣка мощнаго, школьнаго учителя-земледѣльца, мыслителя-крестьянина. Онъ походилъ въ этомъ отношеніи на Бурза. Боденъ, склонивъ голову къ плечу, слушалъ умно, говорилъ серьёзно и тихо. У него былъ грустный взглядъ и горькая улыбка человѣка, которому на роду написана ранняя гибель.
2-го декабря, вечеромъ, я спросилъ его: Сколько вамъ лѣтъ?-- Почти 33 года. А вамъ?-- Сорокъ девять.-- Но сегодня, мы съ вами ровесники, добавилъ онъ.
Онъ думалъ о завтрашнемъ днѣ, ожидавшемъ насъ; объ этомъ "бытъ можетъ", которое всѣхъ уравниваетъ.
Первые выстрѣлы раздались; одинъ изъ представителей палъ; народъ все не поднимался. Какая повязка была у него на глазахъ? Какой свинецъ лежалъ у него на сердцѣ? Увы! мракъ, которымъ Луи Бонапартъ умѣлъ окружить свое преступленіе, нетолько не разсѣевался, но еще сгущался. Въ первый разъ въ теченіи 60 лѣтъ, т. е. съ той поры, какъ началась эра революцій, Парижъ, городъ разума, казалось, не понималъ...
Оставивъ баррикаду, де-Флоттъ отправился въ предмѣстье Сен-Марсо, Мадье-де-Монжо въ Белльвиль, Шарамоль и Мень пошли на бульвары. Шёльхеръ, Дюлакъ, Малардье и Бриллье, черезъ боковыя улицы, еще не занятыя войсками, возвратились въ Сент-Антуанекое Предмѣстье. Они кричали: Да здравствуетъ республика! Обращались къ народу; говорили съ нимъ. Развѣ вы хотите имперіи? кричалъ Шёльхеръ. Они даже пѣли марсельезу. На ихъ пути снимали шляпы и кричали: Да здравствуютъ наши представители!-- Но и только.
Они начинали чувствовать усталость. Ихъ томила жажда. Въ улицѣ Рельи, какой-то человѣкъ вышелъ къ нимъ изъ одного дома съ бутылкой въ рукѣ и предложилъ пить.
Сартэнъ присоединился къ нимъ по дорогѣ.-- Въ улицѣ Шароннъ, они вошли въ квартиру ассоціаціи столяровъ, надѣясь найдти комитетъ ассоціаціи засѣдающимъ. Но тамъ не было никого. Они, однако же, не теряли мужества.
Когда они подходили къ площади Бастиліи, Дюлакъ сказалъ Шёльхеру: "Я попрошу у васъ позволенія оставить васъ часа на два; и вотъ зачѣмъ: я здѣсь въ Парижѣ одинъ, съ своей семилѣтней дочерью. Она уже цѣлую недѣлю лежитъ въ скарлатинѣ; и вчера, когда совершился переворотъ, она была при смерти. У меня никого нѣтъ на свѣтѣ, кромѣ этого ребенка. Я оставилъ ее сегодня утромъ, и она спросила меня:-- куда ты, папа? Такъ какъ я не убитъ, то пойду взглянуть, не умерла ли она".
Два часа спустя, ребенокъ былъ еще живъ; и мы засѣдали въ улицѣ Ришелье No 10 -- Жюль-Фавръ, Карно, Мишель Де-Буржъ и я -- когда къ намъ вошелъ Дюлакъ.
-- Я отдаю себя въ ваше распоряженіе, сказалъ онъ.