Событія ночи. Пассажъ Сомонъ.
Когда съ баррикады Пти-Карро, увидали, что Денисъ Дюссубъ палъ, такъ славно для своихъ, такъ постыдно для убійцъ, это произвело ошеломляющее дѣйствіе. Всѣ на минуту какъ бы оцѣпенѣли. Возможно ли это? Вѣрить ли глазамъ? Неужели такое преступленіе совершено французскими солдатами? Ужасъ овладѣлъ всѣми!
Но это продолжалось не долго. Да здравствуетъ республика! въ одинъ голосъ вскричала вся баррикада, и отвѣтила убійцамъ сильнымъ огнемъ.
Бой начался, неистовый бой со стороны переворота, отчаянная борьба со стороны республики. На сторонѣ солдатъ были: холодная, страшная рѣшимость, безусловное повиновеніе, численность, хорошее оружіе, начальники съ неограниченной властью, сумки, наполненныя патронами. На сторонѣ народа -- недостатокъ боевыхъ запасовъ, безпорядокъ, усталость, изнеможеніе, отсутствіе дисциплины и одинъ вождь -- негодованіе.
Повидимому, въ то время, какъ Денисъ Дюссубъ говорилъ, пятнадцать гренадеровъ, подъ начальствомъ сержанта Питруа, пробрались, пользуясь темнотой, вдоль домовъ, и никѣмъ не замѣченные, заняли позицію довольно близко къ баррикадѣ. Эти пятнадцать человѣкъ внезапно сгруппировались и, держа ружья на перевѣсъ, въ двадцати шагахъ отъ баррикады готовились взобраться на нее. Ихъ встрѣтили ружейнымъ залпомъ! Начальникъ батальйона Жанненъ крикнулъ: покончимъ разомъ! Тогда батальйонъ, занимавшій баррикаду Моконсель, появился весь на ея неровномъ гребнѣ, выровнялся, съ поднятыми кверху штыками, и внезапно, но правильно, не ломая своихъ линій, ринулся на улицу. Всѣ четыре роты, сомкнувшіяся и какъ бы смѣшавшіяся, такъ что ихъ едва можно было различить, казались -одной бурной волной, шумно извергающеюся съ плотины.
Съ баррикады Пти-Карро наблюдали за этимъ движеніемъ и пріостановили огонь. "Цѣлься! крикнулъ Жанти-Сарръ: -- но не стрѣлять... ожидать команды".
Всѣ прижали приклады къ плечу, ружейныя дула просунулись между камнями баррикады, готовые къ залпу. Бойцы ожидали.
Батальйонъ, покинувъ редутъ Моконсель, быстро построился къ атакѣ, и, минуту спустя, послышался перемежающійся шумъ бѣглаго шага. Батальйонъ приближался.
-- Шарпантье! сказалъ Жанти-Сарръ:-- у тебя хорошее зрѣніе: скажи -- дошли ли они до половины пути?
-- Да, отвѣчалъ Шарпантье:
-- Пли! скомандовалъ Жанти Сарръ.
Баррикада сдѣлала залпъ. Вся улица наполнилась дымомъ. Нѣсколько солдатъ упали. Послышались стоны раненыхъ. Батальйонъ, осыпанный пулями, остановился и отвѣчалъ повзводной пальбой.
Семь или восемь бойцовъ, только на половину прикрытые баррикадой, слишкомъ низкой и построенной наскоро, упали. Трое были убиты на мѣстѣ. Одинъ, раненый въ животъ, упалъ между Жанти-Сарромъ и Шарпантье. Онъ стоналъ.
-- Живѣй! На перевязочный пунктъ! сказалъ Жанти Сарръ.
-- Куда?
-- Въ улицу du Cadran.
Жанти Сарръ и Шарпантье взяли раненаго, одинъ за голову, другой за ноги, и унесли его черезъ проходъ баррикады, въ улицу du Cadran.
Между тѣмъ, шла непрерывная пальба. Въ улицѣ, полной дыма,-- свистѣли и перекрещивались пули, слышались то короткія и повторяемыя слова команды, то жалобные стоны, да огонь отъ ружейныхъ выстрѣловъ прорѣзывалъ мракъ.
Вдругъ чей-то громкій голосъ крикнулъ: "впередъ!" Батальйонъ снова пустился бѣглымъ шагомъ и ринулся на баррикаду.
Тогда произошло нѣчто ужасное. Дрались въ рукопашную, четыреста съ одной стороны, пятьдесятъ -- съ другой. Хватали другъ друга за горло, за волосы, за лицо, душили другъ друга. Ни одного патрона не оставалось на баррикадѣ. Но оставалось отчаяніе. Одинъ работникъ, весь исколотый, выхватилъ изъ своего живота штыкъ и убилъ имъ солдата. Дрались не видя другъ друга. Это была рѣзня ощупью.
Баррикада не продержалась и двухъ минутъ. Она была низка во многихъ мѣстахъ, какъ мы уже говорили. Черезъ нее скорѣй перешагнули, чѣмъ перелѣзли. Но тѣмъ болѣе героизма было со стороны ея защитниковъ. Одинъ изъ нихъ, оставшійся въ живыхъ, говорилъ пишущему эти строки: баррикада защищалась очень плохо, но люди умирали очень хорошо {18-го февраля.-- Лувенъ.}.
Между тѣмъ, какъ все это происходило, Жанти-Сарръ съ Шарпантіе отнесли раненаго въ временный лазаретъ въ улицу du Cadran. Окончивъ перевязку, они возвращались на баррикаду. Они уже подходили къ ней, какъ кто-то назвалъ ихъ по именамъ Слабый гелосъ говорилъ подлѣ нихъ: "Жанти-Сарръ! Шарпантье!" Они обернулись и увидѣли одного изъ своихъ, который, едва держась на ногахъ, прислонился къ стѣнѣ. Онъ умиралъ. Это былъ одинъ изъ бойцовъ, только-что покинувшій баррикаду. Онъ кое-какъ выбрался на улицу, прижимая руку къ груди, куда его ранили пулей въ упоръ. Онъ сказалъ имъ чуть слышнымъ голосомъ:-- Баррикада взята! Спасайтесь!
-- Нѣтъ! сказалъ Жанти-Сарръ.-- Я еще долженъ разрядить ружье свое.
Жанти-Сарръ вошелъ на баррикаду, выстрѣлилъ и ушелъ.
Внутренность взятой баррикады представляла ужасное зрѣлище.
Республиканцы, подавленные численнымъ превосходствомъ, не сопротивлялись болѣе. Офицеры кричали: "Не берите въ плѣнъ", Солдаты убивали тѣхъ, которые еще оставались на ногахъ, и прикалывали упавшихъ. Многіе ожидали смерти съ гордымъ спокойствіемъ. Умирающіе, приподнявшись, кричали: "да здравствуетъ республика!" Нѣкоторые солдаты топтали каблуками лица умершихъ для того, чтобъ ихъ не могли узнать. Между трупами, посреди баррикады, лежалъ распростертый, съ волосами, погруженными въ стокъ, почти однофамилецъ Шарпантье -- Карпантье, делегата комитета Х-го округа; онъ былъ убитъ двумя пулями въ грудь. Зажженная свѣчка, которую солдаты взяли у погребщика, стояла на камнѣ.
Солдаты неистовствовали. Казалось, они мстили за что-то. За что? Работникъ, по имени Патюрель, раненый тремя пулями, получилъ послѣ того еще десять штыковыхъ ранъ, изъ которыхъ четыре были нанесены ему въ голову. Его сочли умершимъ и оставили. Онъ чувствовалъ, какъ его обшаривали. Въ карманѣ у него было десять франковъ; ихъ вытащили. Онъ умеръ только шесть дней спустя и успѣлъ разсказать эти подробности. Замѣтимъ мимоходомъ, что имя Патюреля нигдѣ не встрѣчается въ спискахъ труповъ, опубликованныхъ г. Бонапартомъ.
Шестьдесятъ республиканцевъ защищали редутъ Пти-Карро. Сорокъ шесть изъ нихъ были убиты. Эти люди пришли сюда утромъ, по доброй волѣ, гордые и счастливые тѣмъ, что могли драться и умереть. Въ полночь все было кончено. Ночные фургоны свезли на другой день девять труповъ на больничныя кладбища и тридцать семь на монмартрское.
Жанти-Сарръ, Шарпантье и еще третій, имя котораго осталось неизвѣстнымъ, спаслись какимъ-то чудомъ. Они пробрались вдоль домовъ до пассажа Сомонъ. Рѣшотка пассажа, запиравшаяся на ночь, не достигала въ вышину до арки воротъ. Они перелѣзли черезъ нея, рискуя поранить себя. Жанти-Сарръ полѣзъ первый и, зацѣпившись за одну изъ остроконечныхъ стрѣлъ рѣшотки, разорвавшую ему панталоны, упалъ головой внизъ; но онъ скоро поднялся, его только ошеломило. Остальные послѣдовали за нимъ, и также спустились по рѣшоткѣ въ пассажъ, слабо освѣщаемый лампой, мерцавшей гдѣ-то, въ глубинѣ его. Но они слышали шаги солдатъ, преслѣдовавшихъ ихъ, и для того, чтобы пробраться въ улицу Монмартръ, имъ нужно было перелѣзть черезъ другую рѣшотку, находившуюся на противоположномъ концѣ пассажа,, а руки ихъ были изрѣзаны, колѣни въ крови. Они изнемогали отъ усталости и чувствовали себя не въ силахъ повторить, такую попытку.
Жанти-Сарръ зналъ, гдѣ живетъ сторожъ пассажа. Онъ постучался къ нему, умоляя его отворить. Сторожъ отказалъ ему.
Въ эту минуту, отрядъ, посланный для ихъ преслѣдованія, подошелъ къ рѣшоткѣ, черезъ которую они перелѣзли. Солдаты, услыхавъ шумъ въ пассажѣ, просунули дула своихъ ружей между желѣзными палками рѣшотки. Жанти-Сарръ прислонился къ стѣнѣ, позади одной изъ колоннъ, украшающихъ пассажъ, но колонна была слишкомъ тонка и закрывала его только на половину. Солдаты сдѣлали залпъ, дымъ наполнилъ пассажъ. Когда онъ разсѣялся, Жанти-Сарръ увидѣлъ Шарпантье, лежащаго навзничъ, на каменныхъ плитахъ. Пуля попала ему въ сердце. Другой ихъ товарищъ лежалъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него, смертельно раненный.
Солдаты не полѣзли черезъ рѣшотку, но поставили къ ней часоваго; Жанти-Сарръ слышалъ, какъ они удалились улицей Mandar. "Вѣроятно, они еще вернутся", подумалъ онъ. Бѣжать не было никакой возможности. Онъ ощупалъ, одну за другой, всѣ двери, находившіяся вокругъ него. Одна, наконецъ, подалась. Это показалось ему чудомъ. Кто же забылъ запереть ее? Провидѣніе, конечно? Онъ спрятался за нее и простоялъ тутъ болѣе часа, недвижимъ, притаивъ дыханіе.
Не слыша никакого шума, онъ рѣшился выйдти. Часоваго уже не было. Отрядъ возвратился къ своему батальйону.
Одинъ изъ старыхъ друзей Жанти-Сарра, человѣкъ, которому онъ когда-то оказалъ значительную услугу, жилъ именно въ пассажѣ Сомовъ. Жанти-Сарръ отыскалъ нумеръ, разбудилъ дворника, сказалъ ему имя своего пріятеля, заставилъ отворить себѣ, поднялся по лѣстницѣ и постучалъ въ дверь. Ее отворили, и передъ нимъ появился его пріятель въ одной рубашкѣ, со свѣчкой въ рукѣ; узнавъ Жанти-Сарра, онъ вскричалъ: "Это -- ты! Въ какомъ ты видѣ! Откуда ты? Небось бунтовалъ? Надѣлалъ какихъ-нибудь глупостей и хочешь насъ всѣхъ подвести? хочешь, чтобъ насъ перерѣзали, разстрѣляли? Говори же, наконецъ, чего ты отъ меня требуешь?"
-- Чтобъ ты почистилъ меня, сказалъ Жанти-Сарръ.
Пріятель взялъ щетку и почистилъ его; Жанти-Сарръ ушелъ "Спасибо!" крикнулъ онъ своему пріятелю съ лѣстницы.
Подобнаго рода гостепріимство мы встрѣчали потомъ въ Швейцаріи, въ Бельгіи и даже въ Англіи.
На другой день, когда подняли трупы, на Шарпантье нашли памятную книжку и карандашъ, а на Денисѣ Дюссубъ -- письмо. Письмо къ женщинѣ. Сердца этихъ стоиковъ нѣжны.
"Моя милая Мари!
"Знакомо ли вамъ тяжолое и вмѣстѣ сладкое чувство грусти о тѣхъ, кто груститъ о васъ? Что касается меня, то со дня нашей разлуки, у меня не было другого горя, какъ только мысль о васъ. Но и въ самомъ горѣ заключалось для меня нѣчто отрадное, я могъ судить по немъ, какъ сильно я васъ люблю; я былъ счастливъ сознаніемъ этой любви. Зачѣмъ мы разстались? Зачѣмъ я долженъ былъ бѣжать отъ васъ? Мы были такъ счастливы! Когда я вспомню о вечерахъ, проведенныхъ съ вами, объ этой веселой болтовнѣ въ деревнѣ, съ вашими сестрами, горькое сожалѣніе закрадывается мнѣ въ душу. Неправдали, вѣдь мы очень любили другъ друга, моя дорогая? Ни у кого изъ насъ не было никакихъ тайнъ отъ другого, потому что намъ незачѣмъ было таиться. Наши уста передавали мысль такою, какою она исходила изъ сердца, и мы никогда не думали что-нибудь изъ нея утаивать.
"Богъ отнялъ у насъ всѣ эти блага, и ничто не можетъ меня утѣшить. Вы, безъ сомнѣнія, также скорбите объ ихъ утратѣ.
"Какъ не часто мы видимъ тѣхъ, кого любимъ! Обстоятельства разлучаютъ насъ съ ними, и душа наша, тревожимая и увлекаемая внѣшней жизнью, осуждена на постоянныя терзанія. Я испытываю эти муки, причиняемыя отсутствіемъ любимаго существа. Я переношусь въ тѣ мѣста, гдѣ вы находитесь, я слѣжу глазами за вашей работой или слушаю ваши рѣчи, сидя подлѣ васъ и стараясь угадать, что вы скажете. Ваши сестры шьютъ около... напрасныя мечты! Минутная иллюзія!.. Моя рука ищетъ вашей... гдѣ вы, моя дорогая?
"Моя жизнь подобна изгнанію. Вдалекѣ отъ тѣхъ, кого я люблю и кѣмъ я любимъ, сердце мое зоветъ ихъ, изнываетъ отъ горя. Нѣтъ! я не люблю большихъ городовъ съ ихъ шумомъ -- городовъ, населенныхъ чужими людьми, гдѣ никто тебя не знаетъ и гдѣ ты никого не знаешь, гдѣ сталкиваются другъ съ другомъ, никогда не обмѣниваясь улыбкой. Но я люблю наши спокойныя деревни, миръ очага и ласкающій голосъ друзей. До сихъ поръ я жилъ постоянно въ противорѣчіи съ своей природой. Моя пылкая кровь, моя душа, ненавидящая несправедливость, зрѣлище незаслуженныхъ несчастій, ввергли меня въ борьбу, исхода которой я не могу предвидѣть, и я хочу до конца остаться въ ней "безъ страха и упрека", но она убиваетъ меня, пожираетъ жизнь мою.
"Я открываю вамъ, дорогой другъ мой, тайныя страданія моего сердца: нѣтъ, мнѣ нечего краснѣть за то, что рука моя написала сейчасъ, но сердце мое болитъ, и тебѣ сознаюсь я въ этомъ. Я страдаю... Я хотѣлъ бы вычеркнуть эти строки. Но зачѣмъ? Развѣ они способны оскорбить васъ? Что же въ нихъ оскорбительнаго для моего друга? Вѣдь я знаю вашу привязанность, знаю, что вы меня любите. Да, вы не обманывали меня. Я цѣловалъ не лживыя уста. Когда вы сидѣли у меня на колѣняхъ, и я слушалъ въ упоеніи ваши ласковыя рѣчи, я вѣрилъ вамъ. О! какая тоска грызетъ и терзаетъ меня. Я чувствую какое то бѣшеное желаніе жизни. Неужели это Парижъ производитъ на меня таксе дѣйствіе? Мнѣ все хотѣлось бы быть въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ меня нѣтъ теперь. Я живу здѣсь въ совершенномъ уединеніи. Я вамъ вѣрю, Мари!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Памятная книжка Шарпантье содержала въ себѣ только слѣдующій стихъ, который онъ написалъ въ темнотѣ, у подножія баррикады, въ то время, какъ Денисъ Дюссубъ говорилъ:
Admonet et magna testatur vcce per umbros.