XII.

Изгнанники.

Преступленіе удалось, и все присоединялось къ нему. Упорствовать было можно, сопротивляться нельзя. Положеніе становилось все болѣе и болѣе безнадежнымъ, словно какая-то гигантская стѣна возвышалась на горизонтѣ, вплоть до самаго неба. Исходъ былъ одинъ -- изгнаніе. Великія сердца, слава народа эмигрировали. Міръ увидѣлъ темное дѣло. Франція изгоняла Францію.

Но то, что кажется потеряннымъ въ настоящемъ, возрождается въ будущемъ. Рука, разбрасывающая зерна, есть въ тоже время и рука сѣющая ихъ.

Представителей лѣвой преслѣдовали, разыскивали, травили.-- Они нѣсколько дней блуждали, не находя себѣ пристанища. Тѣ, кому удалось спастись, покинули Парижъ и Францію, но съ величайшими затрудненіями. У Мадье де-Монжо были очень густыя черныя брови. Онъ сбрилъ ихъ на половину; остригся и отпустилъ бороду. Иванъ, Пеллетье, Дуторъ и Жандрье сбрили себѣ усы и бороду. Берсиньи пріѣхалъ въ Брюссель 14-го съ паспортомъ нѣкоего Морена. Шёльхеръ одѣлся патеромъ. Этотъ костюмъ удивительно шелъ къ нему, къ его строгому лицу и внушительному голосу. Одинъ достойный священникъ помогъ ему переодѣться, далъ ему свою рясу, заставилъ его заблаговременно сбрить бакенбарды, для того, чтобы бѣлыя полосы остающіяся послѣ бритья не выдали его, вручилъ ему свой паспортъ и разстался съ нимъ только на дебаркадерѣ.

Де-Флоттъ переодѣлся лакеемъ и въ этомъ видѣ перебрался черезъ границу въ Мускронѣ. Оттуда онъ отправился въ Гентъ и потомъ въ Брюссель.

Въ ночь на 26 е декабря, я возвратился къ себѣ, въ маленькую комнатку безъ камина, которую я занималъ во второмъ этажѣ, гостинницы Porte-verte, No 9. Была полночь. Я только-что легъ въ постель и начиналъ засыпать, какъ въ дверь мою постучались. Я проснулся. Я всегда оставлялъ ключъ снаружи. "Войдите", сказалъ я.-- Вошла горничная со сьѣчей и ввела ко мнѣ двухъ незнакомыхъ людей. Одинъ изъ нихъ былъ гентскій адвокатъ М... другой былъ де-Флоттъ. Онъ взялъ обѣ руки мои и пожалъ ихъ съ нѣжностью. "Кйкъ! воскикнулъя.-- Это -- вы?" Де-Флоттъ, въ національномъ собраніи, съ своимъ умнымъ, широкимъ лбомъ, съ своими глубокими задумчивыми глазами, съ коротко обстриженными волосами и длинной бородой, походилъ на фигуру изъ картины Себастіано дель-Піомбо, "Воскресеніе Лазаря"; а теперь передо мной стоялъ худенькій, блѣдный молодой человѣкъ въ очкахъ. Но что не могло измѣниться и что я нашелъ въ немъ опять, это -- благородное сердце, энергическій умъ, непоколебимое мужество, возвышенность мысли; и если я не узналъ его въ лицо, то сейчасъ же узналъ по пожатію руки.

Эдгара Кинэ увезла съ собой великодушная женщина, валахская княгиня Кантакузенъ, которая взялась проводить его до границы и сдержала свое обѣщаніе. Это было не легко. Эдгару Кинэ достали иностранный паспортъ, Грубеску. Онъ долженъ былъ выдавать себя за валаха и дѣлать видъ, что не говоритъ по французски. Путь былъ опасенъ; по всей линіи требовали паспорты, начиная съ дебаркадера. Въ Амьенѣ были какъ-то особенно подозрительны. Но всего болѣе угрожала опасность въ Лиллѣ. Жандармы обходили вагоны, съ фонаремъ въ рукѣ, и сличали примѣты, обозначенныя въ паспортахъ, съ личностью пассажировъ. Многіе, внушавшіе подозрѣніе, были задержаны и немедленно отведены въ тюрьму. Эдгаръ Кинэ, сидѣвшій рядомъ съ г-жей Кантакузенъ, ожидалъ своей очереди. Наконецъ дошло дѣло и до него. Г-жа Кантакузенъ быстро наклонилась къ жандармскому ефрейтору, и поспѣшила подать ему свой паспортъ. Но онъ оттолкнулъ его, сказавъ: "Не нужно, сударыня. Мы не смотримъ женскіе паспорты." И потомъ грубо обратился къ Кинэ: "Ваши бумаги?" Кинэ держалъ свой паспортъ въ рукѣ, раскрытымъ. Ефрейторъ сказалъ: "Выйдите изъ вагона: я сравню ваши примѣты." Онъ вышелъ. Но въ валахскомъ паспортѣ примѣтъ-то именно и не значилось. Ефрейторъ нахмурилъ брови и сказалъ, обратясь къ жандармамъ: "Паспортъ неправильный, сходите за коммисаромъ".

Все казалось потеряннымъ; но г-жа Кантакузенъ, съ необыкновенной живостъю и апломбомъ, начала говорить съ Кинэ по валахски, такъ что жандармъ, вполнѣ убѣжденный, что онъ имѣетъ дѣло съ Валахіей и видя, что поѣздъ готовъ тронуться, отдалъ Кинэ его паспортъ, сказавъ ему: "Ну, ступайте себѣ!" Черезъ нѣсколько часовъ, Эдгаръ Кинэ былъ въ Бельгіи.

Арно де л'Аріежъ, тоже испыталъ разныя мытарства. На него было указано полиціи. Нужно было его спрятать. Арно былъ католикъ. Г-жа Арно обратилась къ попамъ. Аббатъ Дегерри отказался; аббатъ Маре согласился. Это былъ добрый и мужественный человѣкъ. Арно двѣ недѣли скрывался у него и оттуда написалъ письмо къ архіепископу Парижскому, гдѣ умолялъ его оказать сопротивленіе декрету Луи-Бонапарта, который отнималъ у Франціи Пантеонъ и отдавалъ его Риму. Это письмо привело архіепископа въ негодованіе. Изгнанный Арно поселился въ Брюсселѣ; и тутъ умерла полутора года, маленькая красная, носившая, какъ вы помните, 3-го декабря, письмо работника къ архіепископу. Ангелъ, посланный Богомъ къ попу, который не понялъ ангела и не зналъ уже Бога.

Въ этомъ разнообразіи событій и приключеній у каждаго была своя драма.

Странная и ужасная драма выпала на долю Курнэ.

Курнэ, какъ вы вѣроятно помните, былъ морской офицеръ. Это былъ одинъ изъ тѣхъ рѣшительныхъ людей, которые притягиваютъ къ себѣ другихъ, подобно магниту, и въ извѣстные моменты способны сообщить массамъ импульсъ. У него были широкія плечи, гордая осанка, мощныя руки, тяжелые кулаки, высокій ростъ, внушающій довѣріе толпѣ, и умный взглядъ, внушающій довѣріе мыслителю. Онъ проходилъ мимо, и вы узнавали въ немъ силу; онъ говорилъ -- и вы чувствовали въ немъ волю, которая еще могущественнѣе силы. Еще очень молодымъ, онъ служилъ на нашихъ военныхъ корабляхъ. Онъ соединялъ въ себѣ страстность народа съ спокойствіемъ военныхъ -- свойства, благодаря которымъ, энергическій человѣкъ этотъ, хорошо направленный и съ толкомъ употребленный въ дѣло, могъ служить опорой возстанія. Это была одна изъ тѣхъ натуръ, созданныхъ для урагана и для толпы, у которыхъ изученію народа предшествовало изученіе океана и которымъ революціи нипочемъ, какъ и бури.

Какъ мы уже говорили, онъ принималъ дѣятельное участіе въ борьбѣ, онъ былъ неутомимъ и неустрашимъ; онъ былъ изъ тѣхъ, которые могли бы еще возобновить её. Съ середы, нѣсколько агентовъ разыскивали его повсюду. Имъ поручено было схватить его, гдѣ бы онъ ни находился, и привести въ префектуру полиціи. Тамъ уже имѣлся приказъ немедленно разстрѣлять его.

Однакожъ, Курнэ, съ своей обычной смѣлостью, свободно расхаживалъ даже въ кварталахъ, занятыхъ войсками, содѣйствуя законному сопротивленію. Единственная предосторожность, которую онъ принялъ, была та, что онъ сбрилъ усы.

Въ четвергъ, послѣ полудня, онъ находился на бульварѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ кавалерійскаго полка, выстроившагося въ боевомъ порядкѣ. Онъ спокойно разговаривалъ съ двумя своими товарищами, Гюи и Лореномъ. Вдругъ онъ увидѣлъ, что ихъ всѣхъ окружилъ отрядъ полицейскихъ. Одинъ изъ нихъ, взявъ его за руку, сказалъ:-- Вы -- Курнэ. Я васъ арестую.

-- Нѣтъ, отвѣчалъ Курнэ.-- Я -- Леп и нъ.

-- Вы -- Курнэ, настаивалъ агентъ:-- Развѣ вы не узнаете меня? Такъ я васъ узналъ. Я былъ вмѣстѣ съ вами членомъ избирательнаго комитета соціалистовъ.

Курнэ посмотрѣлъ на него и дѣйствительно припомнилъ это лицо. Агентъ былъ правъ. Онъ принималъ участіе въ собраніяхъ, происходившихъ въ улицѣ Сен-Сиръ.

-- Я еще вмѣстѣ съ вами подалъ голосъ за Эженя Сю, продолжалъ сыщикъ.

Отрицать было безполезно, такъ же какъ и сопротивляться. Мы сказали уже, что тутъ находилось до двадцати полицейскихъ и, кромѣ того, стоялъ полкъ драгунъ.

-- Я слѣдую за вами, сказалъ Курнэ.

Привели фіакръ.

-- Садитесь всѣ трое, сказалъ сыщикъ.

Онъ посадилъ Гюи и Лоррена на передней скамейкѣ, а самъ сѣлъ съ Курнэ въ глубинѣ кареты и крикнулъ кучеру: "Въ префектуру!"

Полицейскіе окружили фіакръ. Приписать ли это простой случайности, или довѣрію со стороны сыщика, или, наконецъ, желанію его получить поскорѣй награду за свою добычу, но только онъ безпрестанно погонялъ кучера, и фіакръ помчался.

Курнэ зналъ, что онъ, немедленно по прибытіи въ префектуру, будетъ разстрѣлянъ, и рѣшился не ѣхать туда. При поворотѣ въ улицу Сент-Антуанъ, онъ оглянулся назадъ и увидалъ, что полицейскіе отстали далеко отъ фіакра.

Всѣ четверо до сихъ поръ еще не открывали рта. Курнэ бросилъ на сидѣвшихъ противъ него двухъ товарищей своихъ взглядъ, говорившій: "Насъ трое. Воспользуемся случаемъ и убѣжимъ".

Они, въ отвѣтъ ему, незамѣтно указали глазами на улицу, которая была полна прохожихъ. Въ глазахъ ихъ читалось: "нѣтъ".

Нѣсколько минутъ спустя, фіакръ выѣхалъ изъ Сент-Антуанской Улицы и своротилъ въ улицу Фурси, обыкновенно безлюдную, на которой и въ эту минуту не было ни души.

Курнэ вдругъ обернулся къ сыщику и спросилъ.

-- У васъ есть предписаніе арестовать меня?

-- Нѣтъ; но при мнѣ мой билетъ. И, вынувъ изъ своего кармана билетъ агента полиціи, онъ показалъ его Курнэ.

Тогда между этими двумя людьми произошелъ слѣдующій діалогъ.

-- Это неправильно.

-- Что мнѣ за дѣло!

-- Вы не имѣете права меня арестовать.

-- Это все равно. Я, тѣмъ не менѣе, арестую васъ.

-- Послушайте, если вамъ нужны деньги, то они есть у меня. Возьмите, только выпустите меня.

-- Хотя бы вы предложили мнѣ мѣшокъ золота величиной съ вашу голову, то я не возьму. Вы -- лучшая добыча моя, гражданинъ Курнэ.

-- Куда вы меня везете?

-- Въ префектуру.

-- Меня разстрѣляютъ?

-- Можетъ быть.

-- И обоихъ моихъ товарищей?

-- Я не говорю: "нѣтъ".

-- Я не хочу ѣхать туда.

-- И, однако-жъ, поѣдете.

-- Я тебѣ говорю, что не поѣду! вскричалъ Курнэ.

И мгновенно схватилъ сыщика за горло. Сыщику не удалось издать крика. Онъ отбивался, но желѣзная рука душила его. Языкъ его высунулся, глаза вышли изъ своихъ орбитъ. Вдругъ голова его опустилась, и красноватая пѣна показалась у рта. Онъ умеръ.

Гюи и Лорренъ, неподвижные, словно пораженные громомъ, смотрѣли на эту ужасную сцену. Они не произнесли ни единаго слова, не пошевельнулись. Фіакръ продолжалъ ѣхать.

-- Отворите дверцу, крикнулъ имъ Курнэ.

Но они не двигались. Казалось, они окаменѣли. Курнэ попытался было отворить дверцу лѣвой рукой, такъ какъ большой палецъ правой руки его, вошелъ въ рану, сдѣланную имъ на шеѣ сыщика, но это не удалось ему, и онъ принужденъ былъ выпустить свою жертву. Мертвецъ упалъ лицомъ впередъ и опустился на колѣни.

Курнэ отворилъ дверцу.

-- Ступайте, сказалъ онъ своимъ товарищамъ.

Гюи и Лорренъ выпрыгнули на улицу и пустились бѣжать со всѣхъ ногъ.

Извозчикъ ничего не подозрѣвалъ.

Курнэ далъ имъ удалиться, потомъ повернулъ пуговку звонка, заставилъ фіакръ остановиться, вышелъ, не торопясь, захлопнулъ дверцу, вынулъ спокойно изъ кошелька сорокъ су, отдалъ ихъ кучеру, не покидавшему своихъ козелъ, и сказалъ ему: "поѣзжайте, куда васъ наняли."

Онъ углубился въ парижскія улицы. На площади Побѣдъ онъ встрѣтилъ бывшаго конституціоналиста Изидора Бювинье, своего пріятеля, недѣль шесть тому выпущеннаго изъ Маделоннетъ, гдѣ онъ содержался по дѣлу Республиканской Солидарности. Это была одна изъ самыхъ замѣчательныхъ личностей, принадлежавшихъ къ "горѣ". Бѣлокурый, обстриженный подъ гребенку, съ строгимъ взглядомъ, онъ напоминалъ англійскихъ "круглоголовыхъ" и походилъ болѣе на кромвелевскаго пуританина, нежели на дантоновскаго монтаньяра. Курнэ разсказалъ ему о своемъ приключеніи. Онъ рѣшился на это дѣло, вынужденный крайностью.

Бювинье покачалъ головой.

-- Ты убилъ человѣка.

У меня, въ "Маріи Тюдоръ", Фабіани, въ подобномъ же случаѣ, отвѣчаетъ: "Нѣтъ, жида."

Курнэ, который, по всей вѣроятности, не читалъ "Маріи Тюдоръ", отвѣчалъ: "Нѣтъ, сыщика". Курнэ былъ правъ. Борьба была въ самомъ разгарѣ, его везли разстрѣливать, и шпіонъ этотъ, собственно говоря, былъ убійца; слѣдовательно, Курнэ только оборонялся. Нужно прибавить къ этому, что негодяй -- демократъ для народа и сыщикъ для полиціи -- былъ вдвойнѣ предателемъ. Наконецъ, онъ служилъ насильственному перевороту, а Курнэ защищалъ законъ.

-- Тебѣ надо спрятаться, сказалъ Бювинье.-- Ступай въ Жювизи.

У Бювинье былъ маленькій пріютъ въ Жювизи, по дорогѣ къ Корбейлю. Тамъ его знали и любили. Они вмѣстѣ съ Курнэ пріѣхалъ туда въ тотъ вечеръ. Но не успѣли они выйдти изъ вагона, какъ крестьяне сказали Бювинье: "Жандармы ужь являлись арестовать васъ и возвратятся ночью". Надо было отправиться назадъ.

Курнэ, которому болѣе, чѣмъ кому-нибудь, угрожала опасность, преслѣдуемый, розыскиваемый, съ великимъ трудомъ могъ укрываться въ Парижѣ; онъ оставался въ немъ до 16-го. Никакой возможности не было достать себѣ паспортъ. Наконецъ, 16-го, друзья, которыхъ онъ имѣлъ въ правленіи сѣверной желѣзной дороги, снабдили его служебнымъ паспортомъ, гдѣ значилось слѣдующее: "Пропустить г. М., инспектора, ѣдущаго по дѣламъ службы".

Онъ рѣшился уѣхать на другой день, съ утреннимъ поѣздомъ, можетъ быть, не безъ основанія думая, что за ночными поѣздами слѣдили строже.

Поѣздъ отходилъ въ восемь часовъ утра.

17-го, на разсвѣтѣ, ему подъ покровомъ сумрака, кое-какъ удалось добраться до желѣзной дороги. Его высокій ростъ каждую минуту могъ его выдать. Но, однакожъ, онъ благополучно прибылъ на станцію. Кочегары помѣстиои его около себя, на тендерѣ отправлявшагося поѣзда. У него не было другого платья кромѣ того, въ которомъ онъ ходилъ съ 2-го декабря, ни бѣлья, ни чемодана; онъ только имѣлъ при себѣ немного денегъ.

Въ декабрѣ свѣтаетъ поздно, а ночь начинается рано, что очень удобно для бѣглецовъ. Онъ безпрепятственно достигъ до границы. Въ Нёвъ-Эглизъ, онъ былъ уже въ Бельгіи и считалъ себя въ безопасности. У него спросили паспортъ; онъ потребовалъ, чтобъ его отвели къ бургомистру, которому онъ сказалъ: "Я -- политическій эмигрантъ".

Бургомистръ, бельгіецъ, но бонапартистъ -- такая порода людей существуетъ -- безъ дальнихъ разговоровъ, велѣлъ жандармамъ проводить его до границы и передать съ рукъ на руки французскимъ властямъ.

Курнэ считалъ себя погибшимъ.

Бельгійскіе жандармы доставили его въ Армантьеръ. Еслибъ они обратились къ мэру -- все было бы кончено; но они спросили инспектора таможни. Лучъ надежды блеснулъ Курнэ. Онъ смѣло подошелъ къ инспектору таможни и подалъ ему руку. Бельгійскіе жандармы все еще не выпускали его.

-- Вы -- инспекторъ таможни, сказалъ Курнэ:-- я -- инспекторъ желѣзной дороги. Инспектор а, чортъ возьми, не ѣдятъ другъ друга. Эти честные бельгійцы испугались не знаю чего и препроводили меня къ вамъ съ четырьмя жандармами. Сѣверное Общество послало меня осмотрѣть въ этой мѣстности мостъ, требующій починки. Позвольте мнѣ продолжать мой путь. Вотъ вамъ мой пропускъ.

Онъ показалъ инспектору свой видъ; тотъ нашелъ его въ исправности, и сказалъ Курнэ:

-- Г. инспекторъ, вы свободны!

Курнэ, избавленный отъ бельгійскихъ жандармовъ французскими властями, побѣжалъ на дебаркадеръ желѣзной дороги. Тамъ у него были друзья.

-- Скорѣй, сказалъ онъ:-- теперь -- ночь, но тѣмъ лучше, скорѣй найдите мнѣ контрабандиста, который бы перевезъ меня за границу.

Къ нему привели 18-ти лѣтняго юношу, совсѣмъ ребёнка на видъ, маленькаго, бѣлокураго, свѣжаго, румянаго -- швейцарца, говорившаго по-французски.

-- Какъ васъ зовутъ, спросилъ Курнэ.

-- Анри.

-- Вы похожи на дѣвочку.

-- Но я -- мужчина.

-- Вы беретесь доставить меня за-границу.

-- Да.

-- Вы были контрабандистомъ.

-- Я и теперь -- контрабандистъ.

-- Дороги вы знаете?

-- Нѣтъ. Мнѣ не зачѣмъ знать дорогъ.

-- Такъ что же вы знаете?

-- Знаю проходы, лазейки.

-- Тутъ двѣ таможенныя линіи.

-- Это мнѣ извѣстно.

-- И вы проведете меня черезъ оба кордона?

-- Разумѣется.

-- Такъ вы не боитесь таможенной стражи?

-- Я боюсь только собакъ.

-- Въ такомъ случаѣ, мы возьмемъ палки.

Они, дѣйствительно, вооружились толстыми палками. Курнэ далъ своему проводнику 50 франковъ и обѣщалъ еще 50, когда они минуютъ второй кордонъ.

-- Т. е. въ четыре часа утра, сказалъ Анри.

Была полночь. Они отправились въ путь.

То, что Анри называлъ "проходами", другой назвалъ бы препятствіями. Это былъ рядъ рытвинъ, трясинъ, овраговъ, гдѣ на каждомъ шагу можно сломать себѣ шею. Передъ этимъ шелъ дождь, и всѣ ямы были полны водой.

Невозможная тропинка извивалась змѣей посреди какого-то лабиринта, изъ котораго, казалось, невозможно выпутаться -- то колючая, какъ верескъ, то грязная и топкая, какъ болото.

Ночь была безпроглядная. Повременамъ они слышали лай собакъ. Тогда контрабандистъ быстро сворачивалъ то вправо, то влѣво, дѣлалъ зигзаги и даже порой возвращался назадъ.

Курнэ, перелѣзая черезъ изгороди, перескакивая черезъ канавки и ямы, поскользаясь и спотыкаясь на каждомъ шагу, цѣпляясь за терновникъ, умирая отъ голода, изнемогая отъ усталости, съ окровавленными, изрѣзанными руками, въ изодранномъ платьѣ, слѣдовалъ, однакожъ, весело за своимъ вожакомъ.

Онъ ежеминутно падалъ въ какую-нибудь яму и подымался совершенно грязный; наконецъ, онъ попалъ въ лужу; она была довольно глубокая, и смыла съ него грязь.

-- Браво! вскричалъ онъ.-- Я теперь чистъ; но только мнѣ ужасно холодно.

Въ четыре часа утра, Анри согласно своему обѣщанію, привелъ Курнэ въ бельгійскую деревушку Мессину. Курнэ нечего было опасаться ни таможенныхъ кордоновъ, ни переворота, ни людей, ни собакъ.

Онъ вручилъ Анри остальные 50 франковъ и продолжалъ путь свой пѣшкомъ, нѣсколько наугадъ. Только къ вечеру добрелъ онъ до желѣзной дороги. Съ наступленіемъ ночи онъ сѣлъ въ вагонъ и пріѣхалъ въ Брюссель.

Онъ оставилъ Парижъ наканунѣ, не спалъ съ тѣхъ поръ и часу, всю ночь шелъ пѣшкомъ и ничего не ѣлъ. Обшаривъ свой карманъ, онъ не нашелъ уже въ немъ бумажника, но нашелъ корку хлѣба. Онъ болѣе обрадовался этой находкѣ, нежели огорчился потерей бумажника. Деньги были у него въ поясѣ. Бумажникъ, оставшійся, вѣроятно, въ лужѣ, заключалъ въ себѣ письма и, между прочимъ, одно, которое могло бы быть ему очень полезно, а именно -- рекомендательное письмо его друга Эрнеста Кёхлина, къ представителямъ Гильго и Карлосу Форелю, также эмигрировавшимъ въ Брюссель и жившимъ въ настоящую минуту въ гостиницѣ Brabant.

Выйдя изъ дебаркадера, онъ бросился въ фіакръ и сказалъ кучеру:-- Въ гостинницу Brabant. Онъ услышалъ голосъ, повторившій: въ гостинницу Brabant. Онъ высунулся изъ фіакра и увидѣлъ человѣка что-то записывавшаго карандашомъ въ памятную книжку, при свѣтѣ фонаря.

Это, вѣроятно, былъ полицейскій.

Безъ паспорта, безъ рекомендательныхъ писемъ, безъ бумагъ, Курнэ боялся, что его арестуютъ ночью, а ему такъ хотѣлось хорошенько выспаться. "Только бы на эту ночь, подумалъ онъ: -- найти хорошую постель, а завтра -- будь что будетъ!" У гостинницы Brabant онъ отпустилъ фіакръ, но не вошелъ въ гостинницу. Да и напрасно бы сталъ онъ искать тамъ Гильго и Фореля; оба они жили подъ чужими именами.

Онъ пошелъ бродить по улицамъ. Было одиннадцать часовъ вечера, и онъ чувствовалъ, что силы начинаютъ ему измѣнять.

Наконецъ, онъ увидѣлъ фонарь съ надписью Hôtel de la Monnaie. Онъ вошелъ. Встрѣтившій его хозяинъ посмотрѣлъ на него какъ-то странно.

Борода у него была не выбритая, волосы въ безпорядкѣ, фуражка въ грязи; руки окровавленныя, платье въ лохмотьяхъ; онъ имѣлъ отталкивающій видъ.

Вынувъ изъ своего пояса двойной луидоръ, онъ положилъ его на столъ и сказалъ хозяину.

-- Безъ околичностей, къ дѣлу, милостивый государь! Я -- не воръ, я -- изгнанникъ. Вмѣсто всякаго паспорта, у меня есть деньги. Я изъ Парижа. Сначала я хотѣлъ бы поѣсть, а потомъ выспаться. Хозяинъ взялъ луидоръ и, смягченный, велѣлъ подать посѣтителю ужинать и приготовить постель.

На другой день, онъ еще спалъ, когда хозяинъ вошелъ въ его комнату, тихонько разбудилъ его, и сказалъ:

-- Послушайте, м. г. Еслибы бы я былъ на вашемъ мѣстѣ, я отправился бы къ барону Годи.

-- Что это за баронъ Годи? спросилъ Курнэ, сквозь сонъ.

Хозяинъ объяснилъ ему кто такое баронъ Годи.

Что касается меня, то, когда мнѣ случилось, однажды, сдѣлать тотъ же самый вопросъ, какой сдѣлалъ Курнэ, то я получилъ отъ трехъ обитателей Брюсселя три слѣдующіе отвѣта:

-- Это -- собака.

-- Это -- куница.

-- Это -- гіена.

"Во всѣхъ этихъ отвѣтахъ была, кажется, нѣкоторая доля преувеличенія.

Четвертый бельгіецъ ограничился тѣмъ, что сказалъ: "это -- животное", не опредѣляя, какое именно. Что касается до публичной дѣятельности, г. барона Годи, то онъ былъ тѣмъ, что называютъ въ Брюсселѣ "охранителемъ общественной безопасности"; Это -- нѣчто въ родѣ префекта полиціи. Немножко Карлье; немножко Мопа.

Благодаря г. барону Годи, впослѣдствіи оставившему это Мѣсто и который былъ, впрочемъ, какъ г. Монталамберъ, "простымъ іезуитомъ", бельгійская полиція, въ это время, представляла такую то странную смѣсь австрійской и пруской полиціи. Я читалъ изумительныя конфиденціальныя письма этого барона Годи. Ничего не можетъ быть циничнѣе и гнуснѣе (разумѣю, какъ дѣйствія, такъ и слогъ) іезуитской полиціи, когда она, обнаруживаетъ свои сокровенныя тайны.

Въ эпоху, о которой идетъ рѣчь -- декабрь 1851-- клерикальная партія находилась съ союзѣ со всѣми формами монархизма. И этотъ баронъ Годи одинаково покровительствовалъ какъ орлеанизму, такъ и легитимизму.

-- Пожалуй, и къ барону Годи, сказалъ Курнэ. Мнѣ -- все равно.

Онъ всталъ, одѣлся, вычистился какъ могъ и спросилъ хозяина.

-- Гдѣ здѣсь полиція?

-- Въ министерствѣ юстиціи.

Въ Брюсселѣ это дѣйствительно такъ. Полиція составляетъ часть министерства юстиціи, что не очень возвышаетъ первую и немножко роняетъ второе.

Курнэ велѣлъ везти себя къ этой личности и былъ ею принятъ.

Баронъ Годи весьма сухо спросилъ Курнэ: кто вы такой?

-- Политическій эмигрантъ. Я принадлежу къ тѣмъ, кого переворотъ выгналъ изъ Парижа.

-- Ваше званіе.

-- Отставной флотскій офицеръ.

-- Отставной флотскій офицеръ? повторилъ баронъ Годи, на этотъ разъ уже болѣе мягкимъ голосомъ.-- Не знали ли вы его королевское высочество, принца Жуанвильскаго.

-- Я служилъ подъ его начальствомъ.

Это была правда. Курнэ служилъ подъ начальствомъ принца и гордился этимъ.

При этихъ словахъ, лицо охранителя бельгійской безопасности, совсѣмъ прояснилось, и онъ сказалъ Курнэ, съ самой любезной улыбкой, на какую только способна полиція:

-- Это -- другое дѣло. Оставайтесь здѣсь, м. г., сколько вамъ угодно; мы не пускаемъ въ Бельгію монтаньяровъ, но такіе люди, какъ вы, всегда могутъ разсчитывать на наше гостепріимство.

Когда Курнэ передавалъ мнѣ этотъ отвѣтъ барона, я подумалъ, что правъ-то вѣдь мой четвертый бельгіецъ!

Къ этимъ трагедіямъ примѣшивались иногда и комическіе эпизоды.

Изгнанному представителю народа Бартелеми Террье, вмѣстѣ съ его женой, выдали заграничный паспортъ, съ обязательнымъ маршрутомъ, до Бельгіи. Снабженный этимъ паспортомъ, онъ поѣхалъ съ женщиной. Женщина эта была мужчина. Преверо, имѣвшій собственность въ Донжонѣ, одинъ изъ зажиточныхъ гражданъ Аллье, былъ зятемъ Бартелеми Террье. Когда совершился переворотъ, Преверо, исполняя свой долгъ, съ оружіемъ въ рукахъ защищалъ законъ. Его приговорили за это къ смерти. Таково было тогдашнее правосудіе, какъ извѣстно. Оставаться честнымъ человѣкомъ было преступленіемъ; за подобное преступленіе казнили Шарле, казнили Кюизинье Сирасса. Гильотина была однимъ изъ средствъ для водворенія порядка въ то время. Она помогала царствовать. Нужно было спасти Преверо. Онъ былъ маленькаго роста и худощавый. Его переодѣли женщиной. Онъ былъ не настолько красивъ, чтобы можно было не закрывать вуалемъ лица его. Его мощныя, грубыя руки, руки бойца, спрятали въ муфту. Такимъ образомъ, при помощи вуаля и нѣкоторой искуственной полноты, изъ Преверо вышла весьма приличная женщина. Онъ превратился въ мадамъ Террье, и зять увезъ его. По Парижу проѣхали безъ всякихъ особенныхъ приключеній, если не считать одной неосторожности, сдѣланной Пререво, который, увидѣвъ на улицѣ, что у одного ломового извозчика упала лошадь, хотѣлъ было помочь ему поднять ее: онъ уже отложилъ въ сторону свою муфту, откинулъ вуаль и приподнялъ юбку, какъ Террье поспѣшилъ удержать его. Случись тутъ городской сержантъ, и Преверо бы арестовали. Террье поскорѣй усадилъ его въ вагонъ, и съ наступленіемъ ночи они отправились въ Брюссель. Они находились въ вагонѣ одни и сидѣли другъ противъ друга, каждый прижавшись къ углу. Все шло хорошо до Амьена. Въ Амьенѣ, гдѣ поѣздъ останавливается, отворилась дверца вагона, и вошелъ жандармъ. Помѣстившись рядомъ съ Преверо, онъ потребовалъ у Террье его паспортъ. Тотъ показалъ. Жандармъ нашелъ паспортъ въ исправности и ограничился тѣмъ, что сказалъ: "мы поѣдемъ вмѣстѣ до самой границы. Я -- дежурный по этой дистанціи".

Поѣздъ двинулся далѣе. Была очень темная ночь. Террье заснулъ. Вдругъ Преверо слышитъ, что чье-то колѣно прижалось къ его колѣну. Это было колѣно полиціи. Чей-то сапогъ слегка наступилъ на ногу Преверо. Это былъ сапогъ благочинія. Пдилія внезапно зародилась въ сердце жандарма. Онъ сначала довольно нѣжно жалъ колѣно Преверо, потомъ, ободренный темнотой ночи и сномъ мужа, осмѣлился прикоснуться и къ платью сосѣдки -- случай, предусмотрѣнный Мольеромъ. Но прекрасная незнакомка съ опущеннымъ вуалемъ была добродѣтельна. Преверо, исполненный изумленія и взбѣшенный, отвелъ, однакожь, тихонько руку жандарма. Опасность угрожала серьёзная.-- Немножко побольше страстности со стороны жандарма, еще одна смѣлая выходка -- и дѣло могло принять совершенно неожиданный оборотъ: эклога превращалась въ протоколъ, Фавнъ въ сбира; Тирсисъ въ Видока. И тогда вышелъ бы прелюбопытный казусъ: пассажира казнили бы зато, что жандармъ нанесъ оскорбленіе женщинѣ. Преверо откинулся въ уголъ, подобралъ платье, спряталъ ноги подъ скамейку и продолжалъ оставаться неприступнымъ. Но все это не обезкураживало жандарма; и опасность увеличивалась съ каждымъ часомъ. Борьба была безмолвная, но упорная; нѣжная съ одной стороны, яростная -- съ другой. Террье все спалъ. Вдругъ поѣздъ остановился; голосъ кондутокра крикнулъ: Кьеврэнъ! и вагонъ отворился. Это была уже Бельгія.

Жандармъ, принужденный возвратиться во Францію, всталъ, чтобы выйти, и въ ту минуту какъ онъ спускался съ послѣдней ступеньки, позади его, изъ-подъ кружевного вуаля, раздались слѣдующія энергическія слова: "Убирайся скор ѣ й, а не то я сворочу теб ѣ челюсть".