Оссіанъ и Сципіонъ.
Число арестовъ все увеличивалось.
Около полудня, полицейскій комиссаръ, по имени Будро, явился въ кафё, въ улицу Лепеллетье. Его сопровождалъ агентъ Делагоддъ. Делагоддъ былъ тотъ самый писатель-соціалистъ, который, когда его уличили въ измѣнѣ, нашелся вынужденнымъ перейти изъ тайной полиціи въ явную. Я зналъ его; и отмѣчаю эту подробность. Въ 1832 году, онъ былъ наставникомъ въ школѣ, куда ходили мои сыновья; тогда онъ даже посвятилъ мнѣ стихи. Въ то же время, онъ слѣдилъ за мной. Кафё въ улицѣ Лепеллетье было мѣстомъ сходки многихъ республиканскихъ журналистовъ. Делагоддъ зналъ ихъ всѣхъ. Отрядъ республиканской гвардіи занялъ всѣ выходы кофейни. Тогда начался осмотръ всѣхъ обычныхъ посѣтителей. Делагоддъ шелъ впереди, комиссаръ сзади; за ними слѣдовали двое городовыхъ. Отъ времени до времени Делагоддъ оборачивался и говорилъ: "берите вотъ этого". Такимъ образомъ, арестовали до двадцати писателей, въ числѣ ихъ Генета де-Кеслера (умеръ въ изгнаніи, въ Гериси). Кеслеръ былъ наканунѣ на Сент-Антуанской баррикадѣ. Кеслеръ сказалъ Делагодду: "Вы -- негодяй".-- "А вы -- неблагодарный, отвѣчалъ тотъ:-- я спасаю вамъ жизнь". Странныя слова, потому что трудно думать, чтобы Деллагодъ былъ посвященъ въ тайну того, что должно было произойти въ роковой день 4 то декабри.
Въ комитетъ намъ доставляли со всѣхъ сторонъ ободрительныя вѣсти. Тестеленъ, лилльскій представитель -- нетолько ученый, но и мужественный человѣкъ. 3-го, онъ пришелъ, нѣсколько времени спустя послѣ меня, на Сент-Антуанскую баррикаду, гдѣ былъ убитъ Боденъ. Все было кончено съ этой стороны. Тестелена сопровождалъ другой неустрашимый человѣкъ -- Гамбонъ (умеръ въ изгнаніи, въ Термондѣ). Оба представителя бродили по длиннымъ, полны" движенія улицамъ. Ихъ не понимали и мало кто шелъ за ними. Они искали негодующихъ, а встрѣчали только любопытныхъ. Тестеленъ, однакоже, придя въ комитетъ, сообщилъ намъ слѣдующее: "На углу одной улицы, въ Сент-Антуанскомъ Предмѣстьѣ, онъ и Гамбонъ, замѣтили сборище. Они пошли туда. Тамъ читали афишу, приклееную на стѣнѣ. Это былъ прививъ къ оружію, за подписью В. Гюго. Тестеленъ спросилъ у Гамбона, есть ли у него карандашъ. Гамбонъ отвѣчалъ, что есть. Тестеленъ взялъ карандашъ и, подойдя къ афишѣ, написалъ свое имя, подъ моимъ; потомъ передалъ карандашъ Гамбону, который, въ свою очередь, написалъ свое имя подъ именемъ Тестелена. Тогда толпа закричала: "Браво! Это -- хорошіе люди!" -- "Кричите: да здравствуетъ республика!" сказалъ Тестеленъ. Всѣ закричали: "Да здравствуетъ республика!". "Вверху, въ открытыхъ окнахъ, прибавилъ Гамбонъ:-- женщины аплодировали".
-- Когда маленькія женскія руки аплодируютъ, это -- хорошій знакъ! сказалъ Мишель де-Буржъ. Какъ мы уже не разъ говорили, комитетъ сопротивленія всѣми силами старался препятствовать кровопролитію. Воздвигать баррикады, оставлять ихъ, разрушать и начинать на другихъ пунктахъ -- избѣгать войска и утомлять его, вести въ Парижѣ войну, какъ она ведется въ степи; всегда отступать, но не уступать и, взявъ себѣ въ пособники время -- для того, чтобы, съ одной стороны, народъ могъ одуматься и возстать, а съ другой, армія дошла до изнеможенія -- побѣдить таки" образомъ переворотъ -- вотъ въ четъ состоялъ обсужденный и принятый комитетомъ планъ.
Вслѣдствіе этого, былъ отданъ приказъ слабо защищать баррикады.
Мы во всѣхъ возможныхъ формахъ повторяли бойцы: "Проливайте какъ можно менѣе крови. Щадите кровь солдатъ и берегите вашу собственную".
Но, несмотря на это, когда борьба разъ завязалась, то въ извѣстные моменты боя, на нѣкоторыхъ пунктахъ, сдерживатъ отвагу бойцовъ становилось невозможнымъ. Многія баррикады были упорно защищаемы, какъ, напримѣръ, въ улицахъ Рамбюто, Монторгёйль и Neuve Ste Eustache.
Начальниками этихъ баррикадъ были мужественные люди.
Назовемъ здѣсь, для исторіи, нѣкоторыхъ изъ этихъ великодушныхъ бойцовъ. Силуэты, мелькнувшіе и исчезнувшіе въ дыму битвы. Раду -- архитекторъ, Делюкъ, Маларме, Феликсъ Бони, Я юно -- бывшій капитанъ республиканской гвардіи; Камиллъ Беррю, редакторъ "Avènement", веселый, сердечный, неустрашимый, и этотъ молодой Эженъ М и льело (Millelot), который, въ Каеннѣ, приговоренный къ двумъ стамъ ударамъ плетьми, при двадцать третьемъ ударѣ умеръ на глазахъ у отца и брата, сосланныхъ подобно ему.
Баррикада въ улицѣ Омэръ была изъ тѣхъ, которыми овладѣли не безъ сопротивленія. Хотя и наскоро воздвигнутая, она, однакожъ, была хорошо построена; пятнадцать или шестнадцать человѣкъ, людей рѣшительныхъ, защищали ее. Двое изъ нихъ пали на ней.
Баррикада была взята приступомъ. Батальонъ 16-го линейнаго полка, пущенный противъ нея бѣглымъ шагомъ, встрѣченъ былъ сильнымъ ружейнымъ огнемъ. Нѣсколько солдатъ были ранены.
Первый, упавшій въ рядахъ войска, былъ офицеръ, молодой человѣкъ лѣтъ двадцати пяти, поручикъ первой роты, по имени Оссіанъ Дюма. Двѣ пули раздробили ему обѣ ноги, какъ однимъ ударомъ.
Въ арміи тогда служили два брата Дюма, Оссіанъ и Сципіонъ. Сципіонъ былъ старшій. Они приходились довольно близкими родственниками представителю Мадье де-Монжо. Эти два брата принадлежали къ почтенной и бѣдной семьѣ. Старшій воспитывался въ политехнической школѣ, младшій -- въ Сен-Сирской.
Сципіонъ Дюда былъ четырьмя годами старше своего брата. Родители его -- трогательный героизмъ нынѣшнихъ бѣдныхъ семействъ -- отказывали себѣ въ хлѣбѣ для того, чтобы дать сыну званіе. Такимъ образцомъ, онъ попалъ въ политехническую школу, гдѣ вскорѣ сдѣлался однимъ изъ первыхъ учениковъ.
Выпущенный по окончаніи курса въ артиллерію офицеромъ, онъ былъ назначенъ въ Мецъ. Тогда пришла его очередь помогать мальчику, слѣдовавшему за нимъ. Онъ протянулъ руку своему младшему брату. Онъ удѣлялъ на его воспитаніе часть своего скуднаго жалованья артиллерійскаго поручика; и благодаря ему, Оссіанъ также вышелъ въ офицеры. Между тѣнь какъ служба Сципіона продолжала удерживать его въ Мецѣ, Оссіанъ, назначенный въ одинъ изъ пѣхотныхъ полковъ, отправился въ Африку. Тамъ онъ въ первый разъ участвовалъ въ дѣлѣ.
Сципіонъ и Оссіанъ были республиканцы. Въ октябрѣ 1851 года, 16-й полкъ, гдѣ служилъ Оссіанъ, потребовали въ Парижъ. Это былъ одинъ изъ полковъ, выбранныхъ преступной рукой Бонапарта и на которые переворотъ разсчитывалъ.
Настало 2-е декабря.
Поручикъ Оссіанъ Дюма повиновался, какъ и всѣ почти его товарищи, приказанію взяться за оружіе; но каждый изъ окружавшихъ его могъ замѣтить, что онъ былъ мраченъ.
Весь день 3-го декабря прошелъ въ маршахъ и контр-маршахъ. 4-го завязался бой; 16-му полку, входившему въ составъ бригады Эрбильона, предписано было овладѣть баррикадами въ улицѣ Бабуръ, Транснонэнъ и Омаръ.
Это былъ грозный пунктъ, состоявшій изъ цѣлой групы баррикадъ. Рѣшено было начать дѣйствія съ улицы Омеръ и пустить впередъ батальйонъ, къ которому принадлежалъ Оссіанъ. Въ ту минуту, какъ батальйонъ, съ заряженными ружьями, долженъ былъ направиться въ улицу Омэръ, Оссіанъ Дюма подошелъ къ своему капитану, старому, храброму офицеру, любившему его, и объявилъ ему, что онъ не сдѣлаетъ болѣе ни одного шага, что дѣло 2-го декабря есть преступленіе, что Луи Бонапартъ измѣнникъ и что они -- солдаты -- обязаны сдержать клятву, которую нарушилъ Бонапартъ. Что же касается до него -- Оссіана -- то онъ не дастъ своей сабли для умерщвленія республики.
Произошла остановка. Ожидали сигнала къ атакѣ. Старый капитанъ и молодой поручикъ говорили между собой вполголоса.
-- Что же вы намѣрены дѣлать? спросилъ капитанъ.
-- Сломать свою шпагу.
-- Васъ отправятъ въ Венсеннъ.
-- Это мнѣ все равно.
-- Разжалуютъ.
-- Очень вѣроятно.
-- Можетъ быть, разстрѣляютъ.
-- Я готовъ къ этому.
-- Но уже теперь, поздно. Надо было вчера подать въ отставку.
-- Никогда не поздно воздержаться отъ преступленія.
Капитанъ, какъ видите, былъ не что иное, какъ одинъ изъ этихъ рубакъ по ремеслу, состарившихся подъ офицерскимъ знакомъ и для которыхъ не существуетъ иного отечества, кромѣ знамени, иного закона, кромѣ дисциплины. Желѣзныя руки и деревяныя головы. Они уже болѣе нелюди, не граждане. Честь представляется имъ не иначе, какъ въ генеральскихъ эполетахъ. Что вы имъ говорите о политическомъ долгѣ, о повиновеніи законамъ, о конституціи! Развѣ они это знаютъ? Что такое конституція, что такое законы самые священные въ сравненіи съ тремя словами, которыя ефрейторъ шепчетъ на ухо часовому? Возьмите вѣсы, положите на одну чашку Евангеліе, на другую -- приказъ. Теперь взвѣсьте. Ефрейторъ перетянулъ.
Богъ входитъ въ лозунгъ Варѳоломеевской ночи: "Убивайте всѣхъ. Онъ своихъ разберетъ". Вотъ что патеры допускаютъ и иногда прославляютъ. Варѳоломеевскую ночь благословилъ папа. Въ честь ея выбита въ Римѣ медаль въ 1572 г. Pro Hugonotorum strage.
Однокожь, Оссіанъ Дюма казался непоколебимымъ. Капитанъ сдѣлалъ послѣднюю попытку.
-- Вы себя губите, сказалъ онъ.
-- Я спасаю свою честь.
-- Честь-то вы именно и приносите въ жертву.
-- Потому что ухожу?
-- Уйти -- значитъ дезертировать.
Это слово, казалось, поразило Оссіана Дюма; капитанъ про должалъ:
-- Черезъ нѣсколько минутъ, будутъ драться... брать приступомъ баррикаду. Ваши товарищи падутъ мертвые или раненые. Вы -- еще молодой офицеръ; вы не часто бывали въ огнѣ.
Оссіанъ прервалъ съ живостью:
-- Ну, что жъ! Я не хотѣлъ драться противъ республики. Никто не скажетъ, по крайней мѣрѣ, что я -- измѣнникъ.
-- Нѣтъ; но скажутъ, что вы -- трусъ.
Оссіанъ не возражалъ.
Минуту спустя раздалась команда, и батальйонъ бѣглымъ шагомъ пустился на приступъ. Съ барикады дали залпъ. Оссіанъ Дюма упалъ первый.
Онъ не могъ перенести слова "трусъ" я остался на своемъ мѣстѣ, въ первой шеренгѣ.
Его отнесли на перевязочный пунктъ, а оттуда -- въ госпиталь. Разскажемъ теперь же конецъ этой грустной исторіи.
У него были раздроблены обѣ ноги. Врачи думали, что обѣ придется отнять. Генералъ Сент-Арно прислалъ ему крестъ.
Какъ извѣстно, Луи Бонапартъ поспѣшилъ оправдать себя, съ помощью преторіанцевъ -- своихъ пособниковъ. Сабля, покончивъ рѣзню, вотировала.
Бой еще дымился, когда армію призвали къ голосованію.
Парижскій гарнизонъ вотировалъ да. Онъ оправдывалъ себя самъ въ своемъ преступленіи.
Въ остальной арміи было не такъ. Военная честь возмутилась тамъ и пробудила гражданскую доблесть. Какъ ни сильно было давленіе и хотя многіе полки должны были опускать бюльлетени въ кивера своихъ полковниковъ, но на многихъ пунктахъ, во Франціи и въ Алжирѣ, армія отвѣчала -- нѣтъ.
Политехническая школа вся вотировала н ѣ тъ. Почти всюду артиллерія -- которой политехническая школа есть колыбель -- вотировала такъ же, какъ и Школа.
Сципіонъ Дюма, какъ вы помните, находился въ Мецѣ.
Не знаю, вслѣдствіе какой случайности, артиллерія во всѣхъ другихъ мѣстахъ, высказавшаяся противъ переворота, въ Мецѣ колебалась и, повидимому, склонялась на сторону Бонапарта.
Сципіонъ Дюма, при видѣ этого колебанія, подалъ примѣрь. Онъ вотировалъ вслухъ, открытымъ бюльлетенемъ -- н ѣ тъ.
Потомъ подалъ въ отставку. Въ то самое время какъ инистръ, въ Парижѣ, получилъ эту просьбу объ отставкѣ, подписанную Сципіономъ Дюма,-- Сципіонъ Дюма, въ Мецѣ, получилъ отрѣшеніе за подписью министра.
Послѣ голоса, поданнаго Сципіономъ Дюма, одна и таже мысль, въ одинъ и тотъ же часъ явилась и у правительства, что офицеръ опасенъ и что нельзя болѣе терпѣть его на службѣ; и у офицера -- что правительство гнусно и что нельзя болѣе служить ему.
Просьба объ отставкѣ и отрѣшеніе отъ должности встрѣтились на дорогѣ.
Подъ этимъ словомъ отрѣшеніе слѣдуетъ разумѣть отставку. По нынѣшнимъ нашимъ военнымъ законамъ, такимъ образомъ совершается разжалованіе офицера. Лишеніе должности значить нѣтъ службы, нѣтъ жалованья, т. е. нищета.
Вмѣстѣ съ извѣстіемъ о своемъ увольненіи, Сципіонъ Дюна получилъ извѣстіе о взятіи баррикады въ улицѣ Омеръ и о томъ, что братъ его раненъ въ обѣ ноги. Цѣлую недѣлю онъ ничего не слышалъ объ Оссіанѣ, посреди этого вихря событій.
Самъ Сципіонъ ограничился тѣмъ, что написалъ брату о своемъ н ѣ тъ и о своей отставкѣ и совѣтовалъ ему поступить точно также.
"Его братъ былъ раненъ! Его братъ въ Валь де-Грасѣ!" Онъ тотчасъ же поскакалъ въ Парижъ. Онъ прибѣжалъ въ госпиталь. Его подвели къ кровати Оссіана. Бѣдному молодому человѣку наканунѣ отняли обѣ ноги.
Въ ту минуту, какъ Сципіонъ, глубоко взволнованный, подходилъ къ нему, Оссіанъ держалъ въ рукѣ крестъ, присланный ему генераломъ Сент-Арно.
Раненый обернулся къ адъютанту, который привезъ его, и сказалъ:
-- Мнѣ не надо этого креста... На моей груди онъ былъ бы окрашенъ кровью республики.
Но вдругъ, увидавъ Спиціона, онъ протянулъ къ нему руку, державшую крестъ, и вскричалъ:
-- Возьми его ты! Ты сказалъ н ѣ тъ и разбилъ свою шпагу. Ты заслужилъ его!