Происшествіе на С.-Мартенскомъ бульвара.
Когда мы съ Шарамолемъ подошли къ дому No 70. въ улицѣ Бланшъ, пустынной и идущей въ гору, какой-то человѣкъ прохаживался передъ подъѣздомъ взадъ и впередъ. На немъ было что-то въ родѣ мундира морского унтеръ-офицера. Дворничиха, узнавшая насъ, указала намъ на него.
-- Э! сказалъ Шарамоль.-- Ходитъ такимъ образомъ и въ такомъ костюмѣ! Ужь, конечно, это не шпіонъ.
-- Любезный сотоварищъ! отвѣчалъ я ему:-- Бедо ужь констатировалъ, что полиція глупа.
Мы вошли. Зала и маленькая передняя, предшествовавшая ей, были наполнены представителями, къ которымъ примѣшивалось множество лицъ, не принадлежавшихъ къ собранію. Тутъ находились нѣкоторые изъ бывшихъ членовъ учредительнаго собранія, между прочимъ, Бастидъ, и многіе сотрудники демократическихъ газетъ. Отъ Насіоналя явились сюда Александръ Рей и Леопольдъ Дюрасъ, отъ Революціи Ксавье Дюррьё, Васбентеръ и Ватрипонъ, отъ Avènement du Peuple -- Костъ. Всѣ другіе сотрудники Avènement du Peuple сидѣли въ тюрьмѣ. Около 60 членовъ лѣвой были на лицо. Всѣ стояли; и слышался гулъ голосовъ. Леопольдъ Дюрасъ только что разсказалъ о вторженіи въ кафе Бонвале. Жюль-Фавръ и Боденъ, сидя за маленькимъ столикомъ, между двумя окнами, писали. Передъ Боденомъ лежалъ раскрытый экземпляръ конституціи, изъ котораго онъ выписывалъ статью 68-ю.
Когда мы вошли, водворилось молчаніе и насъ спросили: что новаго? Шарамоль разсказалъ что произошло на бульварѣ Тампль, и какой онъ далъ мнѣ совѣтъ. Его одобрили. Со всѣхъ сторонъ раздавался вопросъ: что дѣлать? Я сталъ держать рѣчь.
-- Пойдемъ прямо къ цѣли, сказалъ я.-- Луи-Бонапартъ все подвигается впередъ, а наши шансы на успѣхъ все уменьшаются; или лучше сказать, у него въ рукахъ все, а у насъ еще ничего. Мы съ Шарамолемъ должны были отдѣлиться отъ полковника Форестье. Я сомнѣваюсь, чтобъ ему удалось. Луи Бонапартъ дѣлаетъ все что можетъ, чтобъ уничтожить насъ. Нужно выйти изъ мрака; нужно, чтобъ чувствовали, что мы тутъ. Нужно дуть на начинающійся пожаръ, искру котораго мы видѣли на бульварѣ Тампль. Мы должны написать прокламацію, во что бы то ни стало напечатать ее и какимъ бы то ни было образомъ наклеить ее повсюду. Это необходимо и тотчасъ же. Что-нибудь краткое, сильное, энергичное. Никакихъ фразъ. Десять строкъ -- призывъ къ оружію. Мы -- законъ; а бываютъ дни, когда законъ долженъ прибѣгнуть къ воинственному крику! Законъ, объявляющій измѣнника внѣ закона, это нѣчто великое и страшное. Сдѣлаемъ это.
Меня прервали:-- Да; это такъ. Прокламацію!
-- Диктуйте, диктуйте!
-- Диктуйте, сказалъ мнѣ Боденъ.-- Я пишу.
Я продиктовалъ: "Къ народу. Луи Бонапартъ измѣнникъ. Онъ нарушилъ конституцію. Онъ клятвопреступникъ. Онъ внѣ закона".
-- Такъ! Такъ! внѣ закона! кричали мнѣ со всѣхъ сторонъ.
-- Продолжайте.
Я продолжалъ диктовать. Боденъ писалъ.
"Республиканскіе представители напоминаютъ народу и арміи статью 68-ю.
Меня прервали:-- Приведите всю статью, цѣликомъ.
-- Нѣтъ, возразилъ я.-- Это было бы слишкомъ длинно. Необходимо что-нибудь такое, что можно бы умѣстить на клочкѣ бумаги, прилѣпить облаткой и прочесть въ одну минуту. Я приведу ст. 110. Она коротка и содержитъ призывъ къ оружію.
Я продолжалъ: "Республиканскіе представители напоминаютъ народу и арміи ст. 68 и статью 110, въ которой сказано "Учредительное собраніе поручаетъ охрану настоящей конституціи и правъ, освящаемыхъ ею, патріотизму всѣхъ французовъ".
"Народъ, отнынѣ и навсегда получающій право пользоваться всеобщей подачей голосовъ, и не нуждающійся ни въ комъ для возстановленія этого права, съумѣетъ наказать мятежника.
уДа исполнитъ народъ свой долгъ. Республиканскіе депутаты пойдутъ во главѣ его.
"Да здравствуетъ республика! къ оружію!"
Раздались рукоплесканія.
-- Подпишемтесь всѣ, сказалъ Пелльтанъ.
-- Надо сейчасъ же отыскать типографію, сказалъ Шёльхеръ:-- прокламація должна быть немедленно обнародована.
-- Пока не стемнѣло... Дни коротки, прибавилъ Жуаньо.
-- Скорѣе, скорѣе, какъ можно болѣе копій!.. кричали со всѣхъ сторонъ.
Боденъ, быстрый и молчаливый, снималъ уже вторую, копію съ прокламаціи.
Изъ толпы вышелъ молодой человѣкъ, сотрудникъ одной республиканской провинціальной газеты и объявилъ, что если ему тотчасъ же вручатъ копію съ прокламаціи, то не пройдетъ двухъ часовъ, какъ она будетъ прибита на всѣхъ углахъ парижскихъ улицъ.
Я спросилъ его: Какъ ваше имя?
Онъ отвѣчалъ мнѣ: Милльеръ.
Милльеръ! Вотъ какъ это имя впервые появилось въ мрачные дни нашей исторіи! Я до сихъ поръ вижу передъ собой этого блѣднаго молодого человѣка, съ проницательнымъ и, вмѣстѣ задумчивымъ взглядомъ... Его ожидали смерть и Пантеонъ. Онъ былъ еще слишкомъ малоизвѣстенъ для того, чтобы вступить въ храмъ, но уже достаточно заслужилъ, чтобъ умереть на порогѣ его {Милльеръ былъ разстрѣлянъ, во время коммуны, у входа въ Пантеонъ. Пр. перев. }.
Боденъ показалъ ему копію, которую только что кончилъ. Милльеръ приблизился.
-- Вы меня не знаете, сказалъ онъ -- Мое имя -- Милльеръ. Но я васъ знаю; вы -- Боденъ.
Боденъ протянулъ ему руку.
Я присутствовалъ при взаимномъ рукопожатіи этихъ двухъ людей, теперь уже двухъ призраковъ... Ксавье Дюррьё, редакторъ "Революціи", сдѣлалъ тоже самое предложеніе, что и Милльеръ; человѣкъ двѣнадцать представителей взяли перья и, усѣвшись, кто вокругъ стола, кто съ листомъ бумаги на колѣняхъ, сказали мнѣ: Диктуйте намъ прокламацію.
Я продиктовалъ Бодену: "Луи Наполеонъ Бонапартъ измѣнникъ". Жюль-Фавръ потребовалъ, чтобы вычеркнули слово Наполеонъ: это имя говорило о славѣ и имѣло роковое, могущественное вліяніе на армію и народъ. "Вы правы", сказалъ я.
Завязался споръ. Нѣкоторые хотѣли, чтобы было вычеркнуто слово "принцъ". Но собраніе стало выражать нетерпѣніе. Раздавались крики: скорѣй! скорѣй!-- Не забудьте, что у насъ декабрь; дни коротки, повторялъ Жуаньо.
Двѣнадцать копій были готовы въ нѣсколько минутъ. Шёльхеръ, Рей, Ксавье-Дюррьё, Милльеръ взяли по одной и отправились на поиски типографіи. По выходѣ ихъ, человѣкъ, котораго я не зналъ, но котораго многіе представители дружелюбно привѣтствовали, вошелъ и сказалъ: Граждане! на этотъ домъ ужь указано. Послали солдатъ, чтобы окружить васъ. Вы не должны терять ни минуты.
Нѣсколько голосовъ закричали: "Ну, что-жь! Пускай насъ берутъ!" -- "Пускай онъ довершитъ свое преступленіе".
-- Товарищи, воскликнулъ я:-- не дадимъ себя арестовать. Послѣ борьбы -- какъ Богу угодно; но до борьбы -- нѣтъ! Отъ насъ народъ ждетъ импульса. Если насъ возьмутъ -- все кончено. Нашъ долгъ завязать бой; наше право скрестить мечи съ насильственнымъ переворотомъ. Нужно, чтобъ онъ не могъ взять насъ; пусть онъ насъ ищетъ и не находитъ. Нужно обмануть руку врага, протянутую съ тѣмъ, чтобъ схватить насъ; скрыться отъ Бонапарта, утомить, истощить, изумить его; исчезать и появляться ежеминутно, перемѣнять убѣжище и не переставать бороться; быть всегда передъ нимъ и никогда подъ его рукой. Не отступимъ назадъ. Мы не можемъ взять численностью, возьмемъ отвагой!-- Сонной согласились.-- "Это справедливо. Но куда мы пойдемъ?"
Лабруссъ сказалъ:-- Нашъ бывшій товарищъ, по учредительному собранію, Беле, предлагаетъ домъ свой.
-- Гдѣ онъ живетъ?
-- Въ улицѣ Cerisaie 33 въ Маре.
-- Такъ разстанемся, сказалъ я:-- мы свидимся черезъ два часа у Беле.
Всѣ разошлись, одни послѣ другихъ, и по разнымъ направленіямъ. Я просилъ Шарамоля подождать меня, на моей квартирѣ, а самъ пошелъ пѣшкомъ съ Ноэлемъ Парфе и Лафономъ.
Когда мы дошли до угла улицы Pigalle, то увидѣли, въ ста шагахъ отъ насъ, въ пустынныхъ переулкахъ, пересѣкающихъ ее, солдатъ, которые украдкой пробирались вдоль домовъ, направляясь въ улицу Бланшъ.
Въ три часа, члены лѣвой сошлись въ улицѣ Cerisaie, но вниманіе уже было обращено на насъ: и жители этихъ уединенныхъ улицъ бросились къ окнамъ, чтобъ видѣть, какъ проходятъ представители. Мѣсто сходки, расположенное и стѣсненное въ глубинѣ задняго двора, было дурно выбрано, на случай вторженія. Неудобство это было тотчасъ же замѣчено, и сходка продолжалась всего нѣсколько минутъ. Предсѣдательствовалъ Жоли. Здѣсь присутствовали редакторы "Революціи" Ксавье-Дюррьё и Жюль Гуашъ, также какъ и многіе итальянскіе изгнанники, и между прочимъ, Карини и Монтанелли, бывшій министръ великаго герцога Тосканскаго. Я любилъ Монтанелли -- это была кроткая и неустрашимая душа.
Мадье де-Монжо принесъ извѣстія изъ предмѣстій. Полковникъ Форестье, не теряя и не отнимая надежды, сообщилъ, какія препятствія встрѣчаютъ его усилія собрать 6-й легіонъ. Онъ настаивалъ, чтобы мы съ Мишелемъ де-Буржемъ подписали приказъ о назначеніи его полковникомъ; но Мишель де-Буржъ отсутствовалъ, и притомъ, ни онъ, ни я не имѣли еще полномочій отъ лѣвой. Однако-жь, я, сдѣлавъ эту оговорку, подписалъ приказъ. Препятствія все увеличивались. Прокламація не была еще напечатана, а ночь наступила. Шёльхеръ изложилъ затруднительность положенія; всѣ типографіи были закрыты и охранялись; въ наклеенныхъ на стѣнахъ объявленіяхъ говорилось, что каждый, кто напечатаетъ призывъ къ оружію, будетъ немедленно разстрѣлянъ. Работниками овладѣлъ ужасъ; денегъ не было.
Взяли шляпу и начали собирать деньги. Каждый бросалъ въ нее, что имѣлъ при себѣ. Такимъ образомъ, собрали нѣсколько сотъ франковъ.
Ксавье-Дюррьё, которому ни на одну минуту не измѣняло его мужество, подтвердилъ снова, что онъ берется за напечатаніе, и что, въ восемь часовъ вечера, будутъ готовы 48 тысячъ экземпляровъ прокламаціи. Время не терпѣло. Мы разошлись, назначивъ слѣдующую сходку въ квартирѣ ассоціаціи столяровъ, въ улицѣ Charonne, и не ранѣе, какъ въ восемь часовъ вечера, чтобы дать время положенію обозначиться. Когда мы вышли и переходили улицу Ботрельи, я увидѣлъ Пьера Леру, приближавшагося ко мнѣ. Онъ не принималъ участія въ нашихъ сходкахъ. Онъ сказалъ мнѣ: я думаю что эта борьба безполезна. Хотя у насъ съ вами различныя точки зрѣнія, но я вашъ другъ. Берегитесь. Еще время остановиться. Вы входите въ катакомбы. Катакомбы -- это смерть.
-- Но это и жизнь, сказалъ я ему.
Все равно; я радовался, что оба сына мои были въ тюрьмѣ и что суровый долгъ уличной битвы лежитъ на мнѣ одномъ.
Пять часовъ оставалось у насъ до сходки. Мнѣ хотѣлось возвратиться къ себѣ и обнять еще разъ мою жену и дочь, прежде чѣмъ броситься въ эту мрачную, зіяющую бездну, откуда многимъ изъ насъ несуждено было возвратиться.
Арно (изъ Арьежа) шелъ со мной подъ руку. Оба итальянскіе изгнанника, Карини и Монтанелли сопровождали меня.
Монтанелли жалъ мои руки и говорилъ мнѣ:-- Право побѣдитъ. Вы побѣдите. И да не будетъ Франція, на этотъ разъ, такой же эгоистичной, какой она была въ 48-мъ году... Она должна освободить Италію! Я отвѣчалъ ему: Она освободитъ Европу!
Таковы были въ то время наши иллюзіи, но это не мѣшаетъ имъ и теперь быть нашими надеждами. Такова вѣра. Мракъ служитъ ей доказательствомъ свѣта.
Передъ порталомъ св. Павла, есть площадка, гдѣ стояли фіакры. Мы пошли туда. На улицѣ Сентъ-Антуанъ слышался тотъ невыразимый гулъ, который предшествуетъ обыкновенно страннымъ битвамъ идеи противъ факта, называемымъ революціями. Мнѣ показалось, что въ этомъ большомъ народномъ кварталѣ мелькнулъ спасительный свѣтъ; но увы! онъ скоро потухъ... Площадь передъ церковью св. Павла была пуста. Извощики, предчувствуя возможность баррикадъ, разъѣхались. Цѣлое льё отдѣляло насъ, меня и Арно -- отъ нашихъ домовъ. Невозможно было идти пѣшкомъ, среди Парижа, рискуя на каждомъ шагу быть узнаннымъ. Насъ выручили двое прохожихъ. Одинъ изъ нихъ говорилъ другому: бульварные омнибусы еще ходятъ. Мы воспользовались совѣтомъ, и пошли искать омнибуса, который возитъ къ Бастиліи. Мы сѣли въ него всѣ четверо.
Повторяю, я горько сожалѣлъ, справедливо или несправедливо, о томъ, что упустилъ утромъ удобный случай. Я говорилъ себѣ, что въ рѣшительные дни такія минуты бываютъ разъ и не возвращаются. Есть двѣ теоріи въ революціи: или поднять, народъ или дожидаться пока онъ придетъ. Моей -- была первая; я послѣдовалъ второй -- изъ дисциплины, и упрекалъ себя. Я думалъ: народъ предлагалъ себя, и мы его не взяли. Теперь нашъ чередъ -- не предложить себя, но сдѣлать болѣе, отдать себя. Омнибусъ между тѣмъ двинулся. Онъ былъ полонъ. Я сѣлъ въ глубинѣ его, съ лѣвой стороны, Арно помѣстился рядомъ со мной, Карини противъ меня, а Монтанелли подлѣ Арно. Мы не разговаривали.
По мѣрѣ того, какъ омнибусъ подвигался къ центру Парижа, толпа становилась все гуще на бульварахъ. Когда омнибусъ въѣхалъ въ ровъ у Сен-Мартенскихъ Воротъ, съ противоположнаго конца въ него вступалъ полкъ тяжелой кавалеріи. Черезъ нѣсколько секундъ, этотъ полкъ очутился подлѣ насъ... Это были кирасиры. Они ѣхали крупной рысью, съ саблями наголо. Вверху, на тротуарахъ, народъ нагибался, чтобъ видѣть ихъ. Ни одного крика. Этотъ безмолвный народъ съ одной стороны, и торжествующіе солдаты съ другой,-- все это меня волновало.
Вдругъ полкъ остановился. Не знаю, что въ этомъ узкомъ рву бульвара, гдѣ насъ прижали, задержало его на минуту. Остановясь, онъ остановилъ и омнибусъ.
Солдаты были тутъ передъ нами... ихъ лошади тѣснили лошадей нашего экипажа... Мы видѣли этихъ французовъ, сдѣлавшихся мамелюками, этихъ гражданъ великой республики, превратившихся въ преторіанцевъ. Съ того мѣста, гдѣ я находился, я почти прикасался къ нимъ.
Я опустилъ окно омнибуса, высунулъ голову и, пристально смотря на эту густую массу солдатъ, обращенныхъ ко мнѣ фронтомъ, я закричалъ: Долой Луи Бонапарта! Тѣ, которые служатъ измѣнникамъ, сами измѣнники!
Стоявшіе ближе ко мнѣ обернулись въ мою сторону и посмотрѣли на меня пьяными глазами. Остальные не шевельнулись и продолжали стоять, съ надвинутыми на глаза касками, со взглядомъ, устремленнымъ на уши лошадей, держа сабли на голо. Въ великихъ дѣлахъ, бываетъ у людей неподвижность статуй, а въ низкихъ -- неподвижность манекеновъ.
При моемъ восклицаніи, Арно быстро обернулся. Онъ также опустилъ окно, до половины высунулся изъ омнибуса и, съ простертой къ солдатамъ рукой, кричалъ: долой -- измѣнниковъ!
При видѣ его энергическаго жеста, его блѣднаго лица, его пылающаго взора, его бороды и длинныхъ каштановыхъ волосъ невольно представлялась воображенію вдохновенная и грозная фигура библейскаго пророка.
Примѣръ былъ заразителенъ. Онъ имѣлъ электризующее дѣйствіе.
-- Долой измѣнниковъ! кричали Карини и Монтанелли.
-- Долой диктатора! Долой измѣнниковъ! вскричалъ молодой человѣкъ, котораго мы не знали, и сидѣвшій подлѣ Карини.
За исключеніемъ этого молодого человѣка, всѣ въ омнибусѣ, казалось, объяты были ужасомъ.
-- Замолчите! говорили въ страхѣ эти несчастные люди.-- Насъ всѣхъ изъ-за васъ перебьютъ. Одинъ, еще болѣе испуганный, опустилъ окно и, обратясь къ солдатамъ, заревѣлъ во всю глотку'"Да здравствуетъ принцъ Наполеонъ! Да здравствуетъ императоръ!"
Насъ было пятеро, и мы заглушали этотъ крикъ нашимъ упорнымъ протестомъ. "Долой Луи Бонапарта! Долой измѣнниковъ!"
Солдаты слушали въ мрачномъ безмолвіи. Одинъ ефрейторъ., съ угрожающимъ видомъ, обернулся къ намъ, махая саблей. Толпа глядѣла въ недоумѣніи.
Что происходило во мнѣ, въ эту минуту? Я не умѣю сказать этого. Я былъ словно въ какомъ-то чаду. Я уступилъ, въ одно и тоже время, и разсчету, находя случай удобнымъ, и ярости, находя встрѣчу оскорбительной. Одна женщина крикнула намъ съ тротуара: Васъ всѣхъ искрошатъ! Мнѣ смутно казалось, что какое нибудь столкновеніе должно произойти; что въ толпѣ ли, въ войскѣ ли, но искра вспыхнетъ. Я надѣялся на какой-нибудь сабельный ударъ со стороны солдатъ, на какой-нибудь гнѣвный крикъ со стороны народа. Въ концѣ концовъ, я скорѣй повиновался инстинкту, нежели идеѣ.
Но ничего не послѣдовало, ни сабельнаго удара, ни гнѣвнаго крика. Войско не шевелилось и народъ молчалъ. Слишкомъ ли поздно было, или еще слишкомъ рано?
Мрачный обитатель елисейскаго дворца не предвидѣлъ такого случая, что его имени можетъ быть нанесено оскорбленіе и что это оскорбленіе будетъ брошено прямо въ лицо солдатамъ. Солдаты не имѣли на этотъ счетъ никакихъ приказаній. Но они получили ихъ въ тотъ же вечеръ. На другой день это увидѣли..
Минуту спустя, полкъ тронулся галопомъ и омнибусъ поѣхалъ далѣе. Все время, пока кирасиры дефилировали подлѣ насъ, Арно, попрежнему высунувшись изъ окна, продолжалъ кричать имъ въ уши, потому что, какъ я уже сказалъ, лошади ихъ прикасались къ намъ. "Долой диктатора! Долой измѣнниковъ!"
Въ улицѣ Лафиттъ мы вышли. Карини, Монтанелли и Арно разстались со мной, и я одинъ возвратился въ улицу de la Tour d'Auvergne. Наступала ночь. Когда я повернулъ за уголъ улицы, мимо меня прошелъ человѣкъ. При свѣтѣ фонаря, я узналъ рабочаго изъ сосѣдней кожевни. Онъ сказалъ мнѣ быстро, въ полголоса: "Не ходите къ себѣ. Полиція окружила вашъ домъ".
Я направился къ бульвару проэктированными, но еще не отстроенными улицами, образующими, подъ моими окнами, позади моего дома букву Y. Я не могъ обнять своей жены и дочери, и раздумывалъ какое бы сдѣлать употребленіе изъ тѣхъ минутъ, которыя мнѣ оставались. Мнѣ пришло на умъ одно воспоминаніе.