Женжине рассудил правильно. Марта дошла до той психической стадии, когда чувства живут только судорогами. Любовь, боязливая, питающаяся только грубостью и оскорблениями, нервная система, напряженная до крайности и растягивающаяся только под давлением физической боли, упоение грязью, умиленная ненависть самки к мучающему ее самцу, бешеные вспышки возмущения против рабства, желание ударить своего укротителя, хотя бы тот потом раздавил свою жертву, -- все это довело Марту почти до умопомешательства. У нее бывали минуты безволия и прострации, когда она принимала побои не шевелясь, пока, вопя от боли, не начинала его умолять пощадить ее жизнь. Но и взрывы бывали, бывали мгновения, когда она бросалась на него с яростью и ревом, испытывала острое наслаждение, вцепившись в него, покатившись на пол, разбивая все, что попадалось под руку, а затем, задыхаясь, страстная и дикая, она обхватывала своими омертвелыми руками подлого балагура, который уходил вниз подкрепиться водкою и говорил гостям, испуганным криками:
-- О, это пустяки, я стираю рубашку своей жены.
Как-то он сошел в залу с лицом в крови. Посетители расхохотались. Эти насмешки вывели его из себя; он вернулся в свею комнату и чуть было не убил Марту, топча ее сапогами. Ее пришлось у него вырвать из рук и бросить в фиакр, чтобы перевезти в первую попавшуюся гостиницу.
Мгновенно излечилась она от своей любви. Проснувшись на следующее утро, разбитая, с лицом в кровоподтеках, она изумилась, что способна была выносить это мерзкое издевательство, и преисполнилась отвращения к человеку, который так ее избивал. У нее в кармане оставалось еще несколько су; она прожила в гостинице, пока не исчезли следы истязания; потом оделась тщательно, как могла, и решила поискать пристанища у одной подруги, бывшей актрисы театра Бобино, адрес которой вспомнила.
Женщина эта, в возрасте тридцати пяти лет, сделалась содержанкою женатого старика, увядшие прелести любовницы предпочитавшего красоте жены.
Когда Марта пришла, Титина, развалясь на диване, занималась хиромантией: горничная, рассматривая ее ладонь, объясняла ей на тарабарском наречии пагубное влияние линии Сатурна и удивлялась, что у женщины столь легких нравов так мало изборожден бугор Венеры.
-- Ты удачно пришла, милочка, -- ответила Титина, когда Марта, прервав сеанс, в нескольких словах объяснила ей, какой услуги от нее ждет, -- сегодня как раз у меня собираются гости. Будет очень весело, увидишь. Я жду нескольких богатых молодых людей и могу, если хочешь, свести тебя с кем-нибудь из них. Это, милая моя, не жизнь -- сегодня с одним, а завтра с другим. Вполне достаточно иметь одного, кто тебя содержит, и другого, кого ты содержишь. Вот я так очень счастлива; любовник у меня, правда, нескладный, но по ночам он почти никогда не приходит, это большое преимущество. Подцепи, по моему примеру, женатого старика или совсем молоденького человека, который женится только после того, как даст себя разорить; оба друг друга стоят. Главное, чтобы любовнику не было под тридцать. Эти люди, еще не страстные и уже не любящие, -- это наша погибель.
Вечеринка была очень оживленная. Богатый негоциант явился с угощением, принес паштет с трюфелями и вино. Этот любитель шляться по непотребным местам был веселым и добродушным малым, приземистым, пузатым, с одышкою, а его лицо с бакенбардами имело ту странную особенность, что нос был цвета пьяной вишни, а лоб, щеки, подбородок -- багровые. Марте он наговорил сладеньких любезностей, объяснил, что три года женат на молодой женщине, с которою, однако, разошелся ради Титины, что он обожает молодежь и что нет для него большего удовольствия, чем ужинать с веселыми ребятами и красивыми девочками. Звонок не переставал трещать. Гости входили один за другим. Церемонные старички, сложившие в игривую улыбку беззубые рты; молодые люди в коротких пиджаках, широких брюках, башмаках с кисточками; немного перезрелые женщины, напудренные и накрашенные; девицы с мужскими голосами, с дряблою и плоскою грудью; юнцы, только что со скамьи колледжа, с пробором посреди лба и в полосатых носках, -- все это толкалось в маленькой гостиной. Гости не долго чувствовали стеснение: мужчины осмелели, толстый коммерсант раскатисто хохотал. Титина напустила на себя важный вид хозяйки дома, служанка вела себя развязно, как это свойственно компаньонкам кокоток, пунш зашипел в бокалах, и разговоры становились все глупее. Кто-то предложил размять ноги. Кадриль началась почти прилично, но танцующие мало-помалу разгорячились, толстяк, не совладав с собою, принялся нести непристойный вздор, танец принял фантастический характер. Старики расстегнули жилеты, прыгая так, что фалды фраков подлетали в воздух, обливаясь потом, сопя, задыхаясь, стуча ногами, тряся туловищем.
Служанка распахнула дверь в столовую. Все бросились к столу, расселись как попало, женщины -- на колени к мужчинам, и принялись за трюфели и зеленый горошек. Выпятив живот, похотливо поблескивая глазами, папаша ликовал. Он велел разлить шампанское, предназначенное для дам, то, что с розовой пеной, и целовал в плечи своих соседок. Это послужило как бы сигналом. Мужчины и женщины стали обниматься. Марта сидела подле молодого человека, рассказывавшего ей про скачки и про то, что он играл на Филину, великолепную, по его мнению, кобылу.
Исчерпав эту тему, он попотчевал Марту несколькими тяжеловесными мадригалами, на которые она отвечала только улыбками, решив сначала узнать у Титины, кто этот франт.
-- Это ужасный дурак, -- объяснила ей Титина, -- дурак и богач; навостри свои зубки, дитя мое, и вцепись хорошенько. Будь мила, но спуску ему не давай, иначе нельзя с такими сопляками.
Встали из-за стола и перешли в гостиную пить кофе и ликеры. Забившись в кресла, старички уже не шевелились; они переваривали пищу, сонные и важные. Молодые порхали по комнате и курили папиросы. Некоторые, сильно побледнев, исчезли; другие подсели к женщинам и принялись их лапать. Марта стала холодна, как мрамор, когда хлыщ, поощренный свободою, с какой вели себя другие пары, хотел ее обнять. Он был немного озадачен, но утешился, будучи весьма доволен тем, что выудил в этой луже женщину, умевшую себя держать и не позволившую взять себя в первый же вечер.
-- Ты останешься ночевать у меня? -- спросила Титина.
-- А разве можно? Ведь твой любовник остается, -- сказала Марта.
-- Он-то? -- произнесла Титина, пальцем показывая на старика, который осоловел на диване, красный и опухший, -- полно, слишком бы ему хорошо жилось, будь он в состоянии, нажравшись и напившись, оставаться со мною!