Золотой век
Одно дело — совершать преступления против собственности и совсем другое дело — совершать их во имя собственности. Густав Майерс, «История крупнейших американских состояний»
1. «Разве все мы не стали богачами?»
С точки зрения политических и экономических воззрений между кандидатами двух главных партий на президентских выборах 1924 г, не было существенных разногласий.
Демократическая партия выставила кандидатуру красивого и обходительного адвоката с Уолл-стрита Джона У. Дэвиса, бывшего заместителя министра юстиции Соединенных Штатов и некогда посла США в Великобритании. Английский король назвал его «одним из безупречнейших джентльменов, с которыми мне когда-либо приходилось встречаться». Слывший когда-то видным либералом, Дэвис в настоящее время состоит директором «Юнайтед Стейтс раббер компани», «Нэйшнл бэнк оф коммерс», железнодорожной компании «Санта Фе рейлрод» и ряда других подобных компаний. Сам он говорит о себе следующее:
«У меня прекрасная клиентура. Какой адвокат мне не позавидует? В списке моих клиентов значатся: «Дж. П. Морган энд компани», «Эри рейлрод», «Гэранти траст компани», «Стандард ойл компани» и другие виднейшие американские концерны. Это крупнейшие организации, и, поскольку они прибегают к моим услугам для честных целей, я с удовольствием на них работаю. Именно крупный капитал сделал нашу страну тем, что она есть. Мы — за крупный капитал…»
Кандидат республиканской партии Кальвин Кулидж образно выразил ту же мысль более сжато: «Дело Америки, — сказал он, — бизнес».
Хотя финансовые тузы, не скупясь, поддерживали обоих кандидатов, крупнейшие промышленники и финансисты склонялись к кандидатуре Кулиджа. Их настроение выразил Генри Форд: «С Кальвином Кулиджем страна находится в надежных руках. Зачем же менять что-нибудь?». Однако немало американцев относилось недоброжелательно к обоим этим кандидатам. Члены фермерско-рабочей партии и Конференция сторонников прогрессивной политики решительно разоблачали похожих друг на друга, как две капли воды, республиканскую и демократическую партии и растущее влияние гигантских трестов и монополий на правительство. Кандидатом этих кругов на пост президента был Роберт М. Лафоллет, по прозвищу «боевой Боб», — пожилой, всклокоченный, бесстрашный и даже с некоторым налетом донкихотства сенатор от штата Висконсин, без устали сражавшийся против растущей «узурпации прав большинства могущественным меньшинством».
Мало кто из знатоков политики считал избрание Лафоллета возможным. Но его слова находили довольно широкую аудиторию, у него было достаточно много сторонников, чтобы руководящие круги обеих партий почувствовали серьезную тревогу, поэтому была развернута широкая и щедро финансируемая кампания лжи и клеветы, имевшая целью дискредитировать Лафоллета и кандидата в вице-президенты — сенатора Бертона К. Уилера из штата Монтана.[39]
Как республиканцы, так и демократы обвиняли обоих сенаторов в том, что они являются «орудиями большевистских агентов» и что «Москва снабжает их золотом для ведения избирательной кампании». Газеты, поддерживавшие кандидатуру «молчаливого Кальвина», пестрели заголовками: «Я предпочитаю молчание и успех социализму и Советам».[40]
Кулидж был молчалив, но за него говорили деньги. По позднейшим подсчетам, расходы республиканской партии на избирательную кампанию составили от 15 до 30 млн. долларов.
Подавляющим большинством голосов мрачный, унылый кандидат республиканцев, столь же бедный мыслями, сколько и словами, снова возвратился на пост президента.
Но гораздо удивительнее победы Кулиджа был успех сенатора Лафоллета. Несмотря на враждебную пропаганду, на плохую организацию и недостаточное финансирование предвыборной кампании, несмотря даже на то, что в ряде штатов его фамилия вообще не значилась в списке кандидатов, примерно один человек из шести, явившихся к избирательным урнам, голосовал за «боевого Боба», Всего Лафоллет собрал 4 822 000 голосов.
Как ни внушительна была эта массовая демонстрация недовольства послевоенной политикой правительства, она не столкнула государственных деятелей и финансистов с гибельного пути, на который они ступили.
«Я уверен, что Кулидж будет хорошим президентом. Я думаю, что он будет великим президентом…» — писал один из владельцев фирмы «Дж. П.Морган энд компани» Дуайт У. Морроу одному из своих друзей еще в 1920 г.
В поведении Кулиджа на посту президента не было ничего, что могло бы уменьшить высокое уважение к нему Дуайта Морроу.
Основной темой публичных выступлений президента Кулиджа была «Сила нравственного закона». «Нам не нужно дальнейшее развитие материального производства. — подчеркивал Кулидж, — нам нужно духовное совершенствование. Нам не нужно укреплять интеллектуальную мощь, нам нужно укрепить свою моральную мощь…»
В то же время президент ПРОЯВЛЯЛ поистине мудрую гибкость в практическом применении своего нравственного закона, квалифицируя Типот Доум и другие скандальные аферы правительства Гардинга как «ошибочные действия».[41]
Отношение президента Кулиджа к рабочему движению не изменилось с тех пор, как он был сенатором в штате Массачусетс и называл руководителей забастовок «социалистами и анархистами», не желающими, чтобы «кто-нибудь работал по найму». «Если у человека нет работы, — заявлял Кулидж, — он сам в этом виноват… Государство не обязано предоставлять работу всем и каждому».
Поскольку в числе ближайших советников президента состояли Дуайт Морроу и другой компаньон Моргана — Томас Кокрэн, правительство Кулиджа усердно способствовало росту трестов и монополий. Как выразился назначенный членом федеральной комиссии по вопросам торговли Уильям Е. Хэмфрис:
«Вместо того чтобы притеснять железнодорожные компании, комиссия по торговле между штатами стала их опорой…
Вместо того чтобы ущемлять интересы крупного капитала, президент, не колеблясь, заявляет, что он намерен охранять интересы американских капиталистов всюду, где бы они ни действовали, не нарушая законов.
Вместо того чтобы вносить в конгресс законопроекты о регулировании хозяйственной жизни, министр торговли (Герберт Гувер) действует заодно с крупнейшими торговыми объединениями и могущественными корпорациями».
Выступая с речью в торговой палате штата Коннектикут, министр военно-морского флота Картис Уилбер с необычайной откровенностью охарактеризовал внешнюю политику правительства:
«Американцы имеют торговый флот стоимостью в 3 млрд. долларов и водоизмещением в двадцать с лишним миллионов тонн. Он может обслуживать все нужды мировой торговли. Сумма займов, которые мы предоставили иностранным государствам (не считая правительственных займов), и стоимость нашего имущества за границей превышают 10 млрд, долларов. Если прибавить к этому стоимость нашего экспорта и импорта за год — около 10 млрд. долларов, — мы получим сумму, почти равную всему национальному богатству Соединенных Штатов в 1868 г., а если добавить сюда еще 8 млрд. долларов, которые нам задолжали иностранные правительства, мы получим общую сумму в 31 млрд. долларов, что почти равняется национальному богатству нашей страны в 1878 г…Вот эти-то громадные интересы и нужно иметь в виду, когда мы говорим о защите нашего флага… Мы воевали с Германией не потому, что она вторглась или угрожала вторгнуться в нашу страну, а потому, что она нанесла удар нашей торговле в Северном море… Чтобы отстоять Америку, мы должны быть готовы к защите ее интересов и флага в любом уголке земного шара…»
В порядке охраны подобных «интересов» США сотни миллионов долларов в форме правительственных и частных займов пересекали Атлантический океан и попадали в сейфы германских промышленников и банкиров, которые тайно перевооружали рейх и субсидировали быстро растущую национал-социалистскую партию Гитлера. Американские автомобильные, электромашиностроительные, авиационные и другие заводы строились повсюду в Европе. Компания «Дженерал электрик» приобрела контрольный пакет акций германского электротехнического концерна АЭГ, который служил одним из основных источников доходов нацистской партии. Компания «Стандард ойл» заключила картельное соглашение с «И. Г. Фарбениндустри»; «Дженерал моторс» вела переговоры о приобретении контрольного пакета акций германской автомобильной компании «Адам Опель». Огромные суммы получила фашистская Италия, и крупные капиталы были вложены в страны белогвардейской диктатуры — Польшу, Венгрию, Болгарию, Финляндию и Румынию.
Золотые щупальца Уолл-стрита опутали весь мир. К 1926 г., по красочному выражению журнала «Коммерс энд файнэнс», «жизнь всего нынешнего и будущих поколений почти во всех странах Европы, кроме России, была заложена Соединенным Штатам».[42]
По мнению многих американских государственных деятелей и руководителей делового мира, начиналась эра мирового господства США. Отражая эту точку зрения, Ладуэлл Денни, автор многочисленных передовых статей в газетах объединения Скриппс-Говард, писал в своей книге «Америка покоряет Британию»:
«Теперь победительницей чувствует себя Америка. Наступил ее час. Свойственная юности, сметающая все на своем пути воля к победе рождает энергию и отвагу и ведет Америку вперед. Сознание «исторической миссии» Америки заражает всех энтузиазмом…
Полным ходом идет американизация Европы и самых отдаленных уголков земного шара. Когда-то мы были колонией Англии. Теперь Англия, прежде чем сойти в могилу, станет нашей колонией, пусть не официально, но фактически. Машины дали Англии власть над миром. Теперь более совершенные машины дают эту власть Америке.
Как может Англия противостоять Америке? Как может противостоять ей весь мир?»
Страна переживала невиданный экономический подъем. С заводских конвейеров текли потоком радиоприемники, электрооборудование, автомобили, одежда, мебель, парфюмерия, рефрижераторы и прочее добро. Всюду вырастали, как грибы, новые фабричные и конторские здания. Славословиям в честь «кулиджевского процветания» не было конца.
Разумеется, не каждый был в состоянии купить то, что ему хотелось, но покупали почти все. Покупали в кредит, в рассрочку, «на льготных условиях». В 1926 г. в Америке было продано товаров на 40 млрд. долларов; одну шестую часть этой суммы составила продажа в рассрочку.
Страна поклонялась Маммоне, и в ней царили нравы биржи. «Американский народ, — писал сенатор Джордж Норрис в своей автобиографической книге «Воинствующий либерал», — был поставлен на колени и вынужден молиться иконе частного предпринимательства». Таких людей, как Меллон, Гувер, Рокфеллер, Дауэс и Морган, чтили как оракулов, мудрецов, ученых, дерзновенных мечтателей, творцов великих подвигов и государственных мужей — все в одном лице. Бизнесмен стал, по выражению Стюарта Чейза, «господином нашей судьбы».
В Нью-Йорке появилась афиша, гласившая: «Ходите в церковь. Христианская молитва прибавит вам деловых качеств». Страховая компания «Метрополитэн» выпустила рекламную брошюру под названием «Моисей умел убеждать людей»; вождь древних евреев изображен в ней, как «один из величайших в жизни человечества коммивояжеров и агентов по продаже недвижимости». Одной из популярнейших книг стала повесть Брюса Бартона «Человек, которого никто не знает». В ней рассказывалось, как Иисус Христос «…отобрал двенадцать заурядных бизнесменов и создал организацию, которая покорила весь мир… Создание этой организации было невиданным дотоле примером успеха, выпадающего на долю организатора. Иисус был основателем современного бизнеса».
Казалось, что росту прибылей нет предела; курсы акций взлетели на небывалую высоту; наступил, повидимому, золотой век капитализма.
«Огромные богатства, создаваемые нашими фабриками и заводами и сбереженные нашим экономным хозяйничанием, — гордо декламировал президент Кулидж, — распределялись между широчайшими кругами нашего народа и текли непрерывным потоком за пределы нашей страны, творя благодеяния и содействуя росту производства во всем мире».
В статье, опубликованной в журнале «Кольерс», известный журналист и апологет Форда Самюэль Кроутер восторженно писал:
«Беден только тот, кто хочет быть бедным или пострадал от несчастного случая или болезни, да и таких у нас имеется ничтожное количество. За исключением лишь немногих групп населения, весь наш народ процветает, и его покупательная способность достигла невообразимого уровня. Наш жизненный уровень очень высок, но он не ведет к расточительности… Те, кто жалуется на тяжелую жизнь, просто не умеют приспособиться к новому порядку вещей в торговле, промышленности и сельском хозяйстве. У нас совершенно не существует того, что мы обычно называли радикализмом. Ничто не может погубить нас, кроме из рук вон плохого руководства государством или промышленностью».
Статья Сэмюэля Кроутера была озаглавлена: «Разве все мы не стали богачами?».[43]
В 1929 г. весь государственный бюджет составлял 4,5 млрд. долларов. В том же году, по данным председателя Американской ассоциации адвокатов и бывшего помощника министра юстиции Уэйда X. Эллиса, убытки, причиненные стране преступниками, достигли 13 млрд. долларов.
Преступность стала в Америке ведущей отраслью промышленности.
В статье «Наша крупнейшая отрасль промышленности — преступность», опубликованной в «Норт Америкэн ревью», бывший начальник нью-йоркской полиции Ричард И. Энрайт писал:
«Истина, от которой никуда не уйдешь, заключается в том, что самой тревожной особенностью нашего общественного строя, самой серьезной проблемой, которая стоит перед Америкой, является преступность; из общего числа людей, совершающих преступления за один год, 400 тыс. попадает в тюрьмы, а около миллиона остается на свободе». В одном только 1928 г. преступниками было убито около 12 тыс. американцев, что составляет 10 % всех людских потерь, понесенных нашей страной во время первой мировой войны.
За определенную плату можно было изувечить человека, организовать поджог, погром, убийство, и это дело было поставлено на широкую ногу. Журнал «Кольерс» отмечал в редакционной статье:
«Услуги наемных убийц оплачивались по определенной таксе. В некоторых городах простое бросание бомбы обходилось всего в 50 долларов, тогда как хладнокровно организованное убийство с помощью пулемета могло стоить и 10 тыс. долларов». Начав с подпольной торговли спиртными напитками, с содержания игорных притонов, публичных домов и продажи наркотиков, аферисты проникли затем почти во все области хозяйственной жизни. По сообщению газеты «Нью-Йорк уорлд», в конце двадцатых годов в Нью-Йорке около 250 отраслей промышленности находились полностью или частично под контролем гангстеров, которые «взимали» с них от 200 млн. до 600 млн. долларов в год. «По-видимому… — пишет окружной прокурор Нью-Йорка Томас Крэйн, — они преследуют нас всю нашу жизнь — от колыбели до могилы, контролируют все — от снабжения детей молоком до похоронных бюро».
«Мы — крупные капиталисты, только что не носим цилиндров», — заявил одному журналисту главарь чикагских гангстеров Дайон О'Бэньон, прославившийся своей любовью к цветам. Когда он был убит соперниками, его провожали в могилу тысячи людей, 25 грузовиков везли венки, а за гроб было заплачено 10 тыс. долларов.
Сутенер Аль Капоне, приземистый малый с лицом, разукрашенным шрамами, стал неограниченным повелителем империи преступников, дававшей 100 млн. долларов дохода в год. Журнал «Лайф» впоследствии писал, что «он полностью или в значительной мере держал в своих руках муниципалитеты городов Чикаго, Цицеро, Бернхэм и Стикни в штате Иллинойс».
«Таких людей, как Аль Капоне, Арнольд Ротштейн и Бэгс Моран, — писал журнал, — знает вся страна. Это «видные деятели» в том же смысле слова, что в Генри Форд или Чарльз Шваб».
Аль Капоне, как и других «видных деятелей» США, весьма тревожил рост радикальных тенденций в общественной жизни. Однажды, сидя в своей ставке в чикагском отеле «Лексингтон», он торжественно заявил корреспонденту журнала «Либерти» Корнелиусу Ванд ербилту младшему:
«Большевизм стучится к нам в дверь. Его нельзя впускать. Нам нужно организоваться на борьбу против него и держаться сплоченно и крепко. Мы должны охранять единство и безопасность Америки, спасать ее от пагубных влияний, оберегать рабочего от происков и пропаганды красных и поддерживать у него здравый образ мышления».
Уолтер Липпман писал:
«Народ знает, что его одолевают организованные преступники, орудующие в таких масштабах, которые приводят в ужас весь мир. Народ знает также, что если он не осилит это зло, то сам станет его жертвой».
Липпман писал об «укоренившейся системе шантажа», осуществляемого «преступными подонками общества». Но в пору послевоенного процветания бичом Америки был гораздо глубже укоренившийся и еще более пагубный вид преступности.
2. Прибыли преступников
В начале апреля 1927 г. сын президента Перу Августа Легия, 21-летний Хуан Легия, негласно прибыл в Нью-Йорк с весьма секретным поручением.
Хотя обычно приезды молодого Легия были праздником для репортеров, так как он прославился на весь мир своими дикими выходками и мастерской игрой в поло, на этот раз ни одна из нью-йоркских газет не упомянула о его визите. Сын диктатора Перу путешествовал инкогнито; были приняты все необходимые меры, чтобы избежать шума, который ему обычно сопутствовал.
Хуан Легия явился для того, чтобы заключить с кучкой финансистов Уолл-стрита тайную сделку на много миллионов долларов.
Устроившись в роскошном номере отеля «Рид Тауэрс», Легия тайно встретился с представителями банкирского дома «Дж. В. Зелигман энд компани». На этом совещании решался вопрос о размерах взятки, которую Легия должен был получить за «личные услуги», оказанные им при заключении договора о займе между синдикатом американских банков и правительством Перу.
Легия договорился с представителями банка Зелигмана, что он получит основную долю комиссионных по займам для Перу, размещенным в Соединенных Штатах этим банком и связанными с ним фирмами. Банк «Зелигман энд компани» открыл у себя специальный счет Хуана Легия. По обоюдному уговору подробности этого «джентльменского соглашения» не подлежали огласке и нигде не были записаны.
В течение последующих месяцев банк «Зелигман энд компани» зачислил на счет Легия «комиссионные» в сумме 415 тыс. долларов.
Как заявил впоследствии Фредерик Дж. Лисман — глава фирмы «Лисман энд компани», входившей в синдикат, который предоставил Перу заем, — деньги, полученные Легия, вовсе не были «взяткой». Он получил их за «невмешательство». Представители банка Зелигмана в Перу сообщали, что молодой Легия обычно мешал своему отцу заключать договоры с теми американскими финансистами, которые не хотели позаботиться о его личных интересах.
В проспектах и прочих рекламных материалах, с помощью которых банковский синдикат размещал облигации перуанского займа в США, разумеется, не говорилось ни слова о тайном соглашении с Хуаном Легия. Не упоминалось в них и о других важных обстоятельствах. Так, например, концерны Уолл-стрита умолчали о том, что правительство Легия переживает тяжелый финансовый кризис, что природные богатства Перу систематически расхищаются их американскими собственниками, что президент Легия поддерживает свою власть над разоренным населением республики с помощью тюрем, ссылок, политических убийств и жестоких карательных мер против всего народа.
К концу 1928 г. банкиры Уолл-стрита продали американцам на 90 млн. долларов облигаций перуанского займа.
Летом 1930 г. диктатура Легия была свергнута восставшим народом; бывший президент Легия и его сыновья были арестованы революционным трибуналом; курс перуанских облигаций на американской бирже упал с 91 доллара до 4 долларов.
Но дирекцию банка «Зелигман энд компани» все это мало беспокоило. Валовая прибыль фирмы от продажи перуанских облигаций достигла 5475 тыс. долларов;
В 1932 г. банкир Фредерик Дж. Лисман был вызван в финансовую комиссию сената. Когда речь зашла о подкупе Хуана Легия, сенатор Хайрам Джонсон задал ему вопрос: «Часто ли вам приходится сталкиваться с подобными явлениями в странах Латинской Америки?»
«Да, я слышу о таких вещах довольно часто», — ответил Лисман. Затем он добавил: «Банкиры, конечно, не размещают заведомо ненадежных займов, но все-таки они добиваются заключения хороших, прибыльных сделок».
В годы «процветания» крупнейшие американские банки заключили много таких «хороших, прибыльных сделок».
С 1926 по 1930 г. «Чейз секьюритис корпорейшн» (дочерняя компания рокфеллеровского «Чейз нэйшнл банк») продала американцам на 20 млн. долларов акций кубинских «общественных сооружений» и на 40 млн. долларов облигаций кубинских займов. Большая часть вырученных от этого денег поступила непосредственно в карман президента Кубы Джерардо Мачадо. Этот убийца и деспот, начавший свою карьеру с краж скота, захватил власть в 1925 г. с помощью американских финансистов и промышленников, которые дали ему на это миллион долларов. Придя к власти, Мачадо разгромил профсоюзы, разделался при помощи наемных убийц со своими политическими противниками и установил жестокую военную диктатуру.
Подобно фирме «Зелигман энд компани», «Чейз нэйшнл бэнк» обнаружил, что в Латинской Америке взятки в большом почете. Зять Мачадо, Хосо Эмилио Обрегон и Бланко, был назначен «одним из директоров» гаванского отделения этого банка с годовым окладом в 19 тыс. долларов и получил, кроме того, 500 тыс. долларов «комиссионных», когда облигации кубинского займа были выпущены в продажу. Один из руководителей «Чейз нэйшнл бэнк», Джемс Брюс, в письме к другому дельцу этого банка сообщал: «Как всем нам известно, с деловой точки зрения Обрегон — совершенно пустое место».
Взявшись за размещение кубинских «ценных бумаг» в Соединенных Штатах, «Чейз нэйшнл бэнк» умалчивал о деспотическом характере правления Мачадо и об угрожающем состоянии экономики Кубы.
В конце двадцатых годов, когда рост возмущения народных масс Кубы стал угрожать диктатуре Мачадо, представители государственного департамента и военного министерства США, поддерживавшие дружественные связи с «Чейз нэйшнл бэнк», по секрету уведомили кубинского тирана, что, если ему придется подавлять восстание, он может рассчитывать на вооруженную интервенцию США. В августе 1933 г., когда Мачадо был уже не в состоянии выплачивать жалование своим наемным убийцам и офицерам армии, а приход к власти Рузвельта исключил возможность вооруженной интервенции США, озлобленный народ Кубы восстал и сверг диктатора. Мачадо бежал из страны, и за его голову было назначено вознаграждение. Новое правительство Кубы отказалось платить по облигациям займа, которые «Чейз нэйшнл бэнк» разместил в США, заработав на этом примерно полтора миллиона долларов.
За период с 1925 по 1929 г. фирма «Кун, Лэб и Кº» разместила на американском рынке облигаций чилийского займа на 90 млн. долларов. В тот период в Чили была у власти военная клика, но банкирам Уолл-стрита не хотелось писать в рекламных проспектах слова «военный совет». Они телеграфировали своему агенту в Чили: «Не будет ли правильнее писать «правительственный совет», что мы предпочитаем названию «военный совет»?»
В конце концов решено было пойти на компромисс, и в проспектах чилийское правительство было названо «правящим советом». В 1933 г. платежи по облигациям чилийского займа были прекращены.
В 1934 г. сенатская комиссия по вопросам банков и валютных бумаг следующим образом охарактеризовала в своем докладе деятельность американских банковских концернов, размещавших в США иностранные ценные бумаги.
«Деятельность инвестиционных банков в области размещения иностранных ценных бумаг составляет одну из самых скандальных глав в истории американских инвестиционных банков. Продажа иностранных ценных бумаг сопровождалась такими злоупотреблениями и махинациями, которые нарушали самые элементарные принципы коммерческой этики».
Хищническая деятельность американских банкиров в 20-х годах отнюдь не ограничивалась размещением иностранных ценных бумаг. Наибольшую прибыль им приносили сделки с американскими акциями и облигациями.
Они выбрасывали на рынок по бешеным ценам огромные количества ничего не стоивших акций; уговаривали десятки тысяч американцев вкладывать свои сбережения в чисто спекулятивные сделки; искусственно вызывали колебания рыночных цен; проделывали различные махинации с акциями; распространяли ложные сведения об активах предприятий, в которых они были заинтересованы, и прибегали к бесчисленному множеству других неблаговидных приемов для того, чтобы грабить население с таким бесстыдством и в таких масштабах, по сравнению с которыми похождения знаменитых пиратов XIX века были детской забавой.
Как показали дальнейшие разоблачения, сделанные сенатской комиссией по вопросам банков и валюты, типичными в этом смысле были жульнические операции «Нэйшнл сити бэнк» — второго по величине коммерческого банка в Америке. Для того чтобы обойти законы, ограничивающие спекулятивную деятельность коммерческих банков и запрещающие им совершать сделки с собственными акциями, «Нэйшнл сити бэнк» проводил свои операции через дочернюю фирму, носившую название «Нэйшнл сити компани». Эта фирма представляла собой просто огромную маклерскую контору, имевшую более 600 маклеров и занимавшуюся распространением всякого рода ценных бумаг.
В числе прочих ценных бумаг «Нэйшнл сити компани» продала американцам 1 950 000 акций «Нэйшнл сити бэнк» на сумму свыше 600 млн. долларов. В сентябре биржевая цена акций «Нэйшнл сити бэнк» дошла до 579 долларов за акцию при номинальной ее стоимости в 70 долларов.
Из сказочных прибылей, полученных «Нэйшнл сити бэнк», огромные суммы были втихомолку присвоены руководящим составом банка и дочерней компании в качестве премиальных. Это было проделано с помощью двух «административных фондов». За период с 1921 по 1929 г. общая сумма премий, выданных высшим должностным лицам из этих «административных фондов», составила 19 млн. долларов. Доля самого Чарльза Митчелла, бывшего до 1929 г. президентом «Нэйшнл сити бэнк», а затем ставшего председателем совета директоров, составила 6 950 539 долларов 83 цента.
«Промышленность Соединенных Штатов работает вполне нормально, а положение в области кредита отнюдь нельзя считать критическим», — заявил Митчелл осенью 1929 г. Его личный доход в этом году превысил 4 млн. долларов. Кроме того, как он впоследствии показывал сенатской комиссии, в 1929 г. он уклонился от уплаты подоходного налога с помощью хитроумного маневра: он продал принадлежавшие ему крупные пакеты акций своей же жене.
К числу видных банкиров, занимавшихся любопытными финансовыми операциями, принадлежал также председатель совета директоров «Чейз нэйшнл бэнк» Альберт Г. Уиггин. Чтобы избежать излишних затруднений при сделках с акциями своего же банка, а кстати и уклониться от уплаты подоходного налога и налога на наследства, Уиггин создал три семейные компании, носившие названия «Клингстон компани», «Шермар корпорейшн» и «Марлин». Двум последним компаниям были присвоены имена дочерей банкира. «На это у меня были более или менее сентиментальные причины», — заявил Уиггин. За период с 1928 по 1932 г. семейные компании Уиггина, игравшие отнюдь не только сентиментальную роль, получили в общей сложности более 10 млн. долларов прибыли от спекуляции на акциях «Чейз нэйшнл бэнк».
В 1929 г. в США существовало свыше 400 объединений биржевых спекулянтов, которые навязывали американцам акции чисто спекулятивных предприятий и проделывали всяческие махинации с курсами, чтобы обеспечить закулисным воротилам крупные прибыли. Типичное объединение такого рода было создано Гарри Синклером, который приобрел громкую известность в связи с нашумевшим делом Типот Доум, вместе с «Чейз секьюритис корпорейшн» и другими банковскими концернами. Это объединение спекулировало акциями «Синклер консолидейтед ойл» и получило 12 200 109 долларов 41 цент чистой прибыли, тогда как мелкие держатели акций потеряли десятки миллионов долларов.
Чтобы убедить публику в возможности нажиться без труда на «надежных» акциях и подбивать ее на спекуляцию, пускалось в ход все: убедительно написанные объявления в газетах, статьи «финансовых экспертов», специальные радиопередачи и различные иные формы рекламы и давления на покупателей.
О методах, к которым прибегали обслуживавшие банкиров, маклеров и спекулянтов уполномоченные по связи с печатью, рекламируя какие-нибудь акции, можно судить по деятельности некоего Дэвида М. Лайона, в числе клиентов которого состояли такие известные концерны, как «Хэйден, Стоун энд компани», «Истмэн, Диллон энд компани» и «Синклер ойл компани».
Одним из орудий рекламы служила организация, созданная Лайоном, под громким именем «Института финансовых исследований Макмагона». Весь «институт» состоял из одного человека — Уильяма Дж. Макмагона, который был на жаловании у Лайона. Макмагон раз в неделю выступал по радио в качестве «известного экономиста и президента Института финансовых исследований Макмагона». Разумеется, в своих радиопередачах Макмагон рекомендовал в качестве «надежного вложения капитала» покупку именно тех акций и облигаций, которые хотели сбыть клиенты Лайона…
Другой агент по связи с печатью, А. Ньютон Пламмер, основал так называемый «Институт экономических исследований»; единственной функцией этой организации было помещать в газетах статьи, рекламирующие ценные бумаги в интересах тех маклерских контор, которые платили Пламмеру жалование.
Как показывал член палаты представителей от Нью-Йорка Фиорелла Лагардия сенатской комиссии по вопросам банков и валюты, в числе лиц, которых Пламмер подкармливал, были финансовые обозреватели газет «Уолл-стрит джорнэл», «Нью-Йорк таймс» и «Нью-Йорк геральд трибюн»…
По заказу чикагской маклерской фирмы «Хэлси, Стюарт энд компани», бойко торговавшей акциями энергетических предприятий Сэмюэля Инсулла, еженедельно по всей стране транслировались выступления «старого советника», угощавшего слушателей советами насчет того, в какие акции им выгоднее всего вкладывать свои сбережения. В качестве «старого советника» выступал некий профессор Чикагского университета. Впоследствии один из служащих фирмы «Хэлси, Стюарт энд компани» рассказывал: «Разумеется, все эти передачи писались для него заранее. Он просто читал их, а писались они у нас в конторе».
В своей книге «Привилегированные личности» М. Р. Вернер пишет:
«Если маклеры и спекулянты нанимали специальных агентов для подкупа журналистов и радиообозревателей, которые рекламировали бы их товары, то крупные банки прибегали к более достойным методам, чтобы заручиться симпатиями влиятельных лиц и популяризировать выпускаемые ими ценные бумаги. Например, банк «Дж. П. Морган энд компани» составил список, прозванный газетами «списком избранных». Лицам, включенным в этот список, предоставлялась возможность покупать акции по цене значительно ниже рыночной. В этом списке, по свидетельству Вернера, значились имена: «политических деятелей, государственных служащих, редакторов, адвокатов, служащих и директоров банков, трестов, страховых компаний, промышленных и железнодорожных корпораций. По слухам, в списках лондонского и парижского филиалов банка Моргана на продажу акций «Юнайтед корпорейшн» числились: английский король Георг, бельгийский король Альберт и Муссолини; говорили также, что крупнейшим политическим деятелям Франции акции «Юнайтед корпорейшн» продавались по той же льготной цене, по которой их покупал сам Дж. П. Морган».
В числе влиятельных лиц, включенных в «списки избранных» крупных банков и потому имевших возможность покупать акции с большой скидкой, были такие люди, как министр военно-морского флота Чарльз Ф. Адамс; бывший военный министр Ньютон Д. Бейкер; председатель национального комитета демократической партии и один из директоров фирмы «Дюпон де Немур» и фирмы «Дженерал моторс» Джон Дж. Рэскоб; сенатор Уильям Макаду, бывший министр финансов; другой бывший министр финансов Уильям Вудин; председатель правления компании «Юнайтед Стейтс стил» Майрон К. Тэйлор; финансист и биржевой спекулянт Бернард М. Барух; советник Герберта Гувера по финансовым вопросам Эдгар Рикард[44].
Чтобы дать представление об огромных суммах, которые выкачивались из карманов американского народа и попадали в виде «премий» лицам, состоявшим в «списках избранных» крупнейших банковских концернов, приведу следующие факты: когда акции «Стандард брэндс» были выпущены на рынок, то 722 600 акций были распределены по цене на 10 долларов ниже рыночной; таким образом, «избранные» получили премию в сумме 7 226 000 долларов. 600 тыс. акций «Юнайтед корпорейшн» были таким же образом распроданы по цене на 24 доллара ниже биржевой; другими словами, «избранные» получили в подарок 14 400 000 долларов.
В 1934 г. сенат провел обследование деятельности банков. В отчете об этом обследовании говорилось:
«Предоставление подобных льгот в таком широком масштабе означает, что за «избранными» признается обладание властью и привилегиями. Люди же, принимавшие эти подарки, тем самым подтверждали, что они обладают и властью и привилегиями. «Списки избранных» и все то, что с ними связано, бросают тень на всю нашу финансовую систему».
В своей книге «60 семейств Америки» Фердинанд Ландберг пишет:
«Пагубный спекулятивный бум, окончившийся в 1929 г. крахом, был с начала и до конца организован богатейшими семействами США в их собственных интересах. На всех стадиях этой аферы именно самые богатые, уважаемые, известные и влиятельные в Америке люди руководили сбытом обманутой публике дутых акций».
За беззастенчивое хищничество банкиров и крупных дельцов в годы бума американский народ уплатил в момент биржевого краха примерно 25–30 млрд. долларов. Это не только разорило миллионы американцев, но и подготовило почву для массовой безработицы, нищеты и безмерных страданий всего американского народа в годы великого кризиса.
Несмотря на то, что комиссии конгресса, расследовавшие махинации финансистов в годы бума, собрали огромный материал, никто из главных виновников не сел в тюрьму за преступления, которые так дорого обошлись стране.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы в этот период американские суды бездействовали.
3. «Анархистские выродки!»
Дело двух итальянских рабочих — Сакко и Ванцетти — велось при двух президентах: Гардинге и Кулидже. Оно было начато 5 мая 1920 г., в день ареста обоих обвиняемых, и окончилось через семь лет три месяца и восемнадцать дней, 23 августа 1927 г., их казнью.
Как выразился профессор Гарвардского университета Феликс Франкфуртер, речь шла «не об обычном грабеже и убийстве». Здесь затрагивались «более важные вещи… чем жизнь двух людей».
Еще до трагического завершения этого процесса он стал как бы фокусом, в котором преломлялись все положительные и отрицательные отражения ожесточенной борьбы общественных сил послевоенного мира.
Иммигранту из Италии Николо Сакко в момент его ареста было 29 лет. Он был квалифицированным рабочим-обувщиком, преданным семьянином и страстным любителем природы. Владелец обувной фабрики, на которой работал Сакко, Майкл Келли, рассказывал: «В 4 часа утра этот парень уже работал у себя на огороде, в 7 часов являлся на фабрику, а после рабочего дня и ужина снова уходил на огород и работал там до 9–10 часов, таская воду для поливки. Он выращивал больше овощей, чем его семья могла съесть; излишки он приносил мне для раздачи бедным».
Итальянцу Бартоломео Ванцетти было 32 года. Он странствовал в поисках работы, торговал вразнос рыбой. Это был талантливый самоучка, прочитавший множество книг по литературе, истории и философии. В числе его любимых авторов были Кропоткин, Горький, Маркс, Ренан, Дарвин, Золя, Гюго, Толстой.
По своему мировоззрению оба обвиняемых были анархистами; оба принимали активное участие в забастовках и вообще в рабочем движении и были близкими друзьями.
Их арестовали в разгар пальмеровских облав. Ванцетти было предъявлено обвинение в двух преступлениях, Сакко — в одном. Ванцетти был обвинен в участии в неудачной попытке похитить деньги, предназначавшиеся для расчета с рабочими обувной фабрики Л. К. Уайт в Бриджуотере (штат Массачусетс). Кроме того, ему и Сакко было предъявлено обвинение в том, что они принимали участие в ограблении кассы обувной фабрики «Слэйтер энд Норрил» в Саут-Брэйнтри (штат Массачусетс), во время которого грабители застрелили кассира Фредерика Парментера и охранника Алессандро Берарделли.[45]
Министерство юстиции сразу же особо заинтересовалось этим делом — и не только потому, что имена Сакко и Ванцетти значились в списке «опасных радикалов», составленном гуверовским отделом общей информации Бюро расследований. Для министерства было гораздо важнее то, что оба обвиняемых проявили весьма неприятную любознательность в отношении обстоятельств загадочной смерти Андреа Сальседо. Этот итальянский печатник, анархист, в ночь на 3 мая 1920 г. выбросился из окна четырнадцатого зтажа здания «Парк Роу» в Нью-Йорке, где агенты министерства юстиции незаконно держали его в заключении восемь недель, подвергая допросам и пыткам.
Впоследствии из показаний агента федеральной полиции Фреда Дж. Вейганда, занимавшегося делом Сакко и Ванцетти, стало ясно, что министерство юстиции имело особые соображения относительно судьбы обвиняемых. Вейганд показал под присягой следующее:
«Я был и остаюсь при глубоком убеждении и я уверен, что… те из бостонских агентов министерства юстиции, которые знакомы с делом, считают, что эти люди [Сакко и Ванцетти] не имели никакого отношения к убийствам в Саут-Брэйнтри и что их осуждение является результатом сговора между бостонскими агентами министерства юстиции и окружным прокурором».
Феликс Франкфуртер писал в своей книге «Дело Сакко и Ванцетти»:
«В ходе процесса вскрылись не опровергнутые обвинением факты, которые показали, что дело по обвинению Сакко и Ванцетти в убийстве было возбуждено в порядке тайного сговора между окружным прокурором и агентами министерства юстиции, желавшими очистить страну от итальянцев, занимавшихся революционной деятельностью».
22 июня 1920 г. в Плимуте, штат Массачусетс, высший суд начал слушание дела по обвинению Ванцетти в покушении на ограбление и в покушении на убийство в связи с попыткой ограбления в Бриджуотере. Судейское кресло занимал старый, высохший судья Уэбстер Тейер из Вустера. Обвинение поддерживал окружной прокурор Фредерик Г. Кайман.
Несмотря на утверждения более 20 свидетелей, что обвиняемый в момент совершения преступления находился за много миль от Бриджоутера, Ванцетти был признан виновным по обоим пунктам и присужден к тюремному заключению на срок от двенадцати до пятнадцати лет.
Вот как Феликс Франкфуртер оценивал улики, на основании которых Ванцетти был признан виновным:
«Показания свидетелей, якобы опознавших Ванцетти как участника покушения в Бриджуотере, граничили с фарсом. Самым характерным из них было свидетельство маленького газетчика, который во время перестрелки спрятался за телефонный столб и, выглянув оттуда, мельком увидел преступника. «По тому, как он бежал, — сказал мальчик, — я решил, что это иностранец». Ванцетти был иностранцем, — следовательно, преступником, разумеется, был Ванцетти».
Обращаясь к присяжным, судья Тейер сказал, между прочим, следующее: «Быть может, этот человек на деле и не совершил приписываемого ему преступления; тем не менее, он несет за него моральную ответственность, поскольку он является врагом наших установлений». Полный текст в высшей степени пристрастного обращения судьи к присяжным исчез вскоре после процесса: целых 15 страниц судебного отчета пропали самым таинственным образом и так и не были разысканы.[46]
Теперь обвинение получило в свои руки козырь: оно имело возможность ссылаться на то, что один из обвиняемых уже осужден как преступник. Сакко и Ванцетти были привлечены к судебной ответственности по обвинению в убийстве Алессандро Берарделли и Фредерика Парментера во время ограбления в Саут-Брэйнтри.
31 мая 1921 г. Сакко и Ванцетти предстали перед судом, причем председательствовал снова судья Тейер, а обвинение поддерживал прокурор Кацман.
Дело слушалось в высшем суде округа Норфолк в фешенебельном пригороде Бостона г. Дедхеме (штат Массачусетс), где проживают многие богатые бостонцы. Дедхем, как и вся страна, был еще во власти послевоенной антикоммунистической истерии. Здание суда было окружено усиленным нарядом полиции, которая при входе в зал подвергала обыску даже журналистов, проверяя, нет ли у них с собой оружия.
Основательно изучив это дело, Луис Жугин и Эдмунд М. Морган писали в своей книге «Наследство Сакко и Ванцетти»:
«Присяжные заседатели, рассматривавшие это дело, были подобраны в таком районе и из таких слоев общества, общественное самосознание которых делало их непригодными для рассмотрения вопросов, вызывавших такие бурные страсти. При данном составе присяжных приговор не мог не быть пристрастным. Порочное общество выносит порочные решения».
В начале процесса один из друзей старшины присяжных Гарри Рипли сказал ему, что едва ли два человека могли бы средь бела дня ограбить фабрику, на которой один из них работал и был всем известен. «Да ну их к чорту! — ответил старшина присяжных. — Их все равно следует повесить».
Одним из главных «очевидцев», выставленных обвинением, был некий Карлос Е. Гудридж, утверждавший, что он видел, как Сакко и Ванцетти покидали место преступления в автомобиле бандитов. Но под именем Гудриджа скрывался мошенник, который в прошлом судился за лжесвидетельство, дважды сидел в тюрьме за кражи, был замешан в деле о поджоге с целью получения обманным образом страховой премии, а в момент дачи показаний скрывался от нью-йоркского суда, привлекшего его по обвинению в краже. Когда защитник, стремясь отвести Гудриджа как свидетеля, не заслуживающего доверия, задал ему вопрос, не привлекался ли он к судебной ответственности, окружной прокурор Кацман опротестовал этот вопрос, и его тут же поддержал судья Тейер.
В качестве: переводчика на суде выступал некий Джозеф Росс. Он состоял в дружеских отношениях с прокурором Кацманом, а также с судьей Тейером, в честь которого он даже назвал своего сына Уэбстером Тейером Россом. Во время процесса Ванцетти неоднократно протестовал против переводов Росса, указывая, что тот сознательно искажает его слова в угоду обвинению. Судья Тейер отвергал все протесты Ванцетти. Вскоре после процесса Росс попал в тюрьму по обвинению в попытке подкупить судью во время слушания другого дела.
В числе агентов министерства юстиции, занимавшихся делом Сакко и Ванцетти и собиравших сведения об обвиняемых для прокуратуры, был некто Шонесси.
Впоследствии этот Шонесси был арестован за ограбление на дороге и присужден к тюремному заключению на 12 лет.
Одним из высших чиновников штата Массачусетс, имевших отношение к процессу, был генеральный прокурор Артур К. Ридинг, который после процесса представлял правительство штата во время нескольких расследований и поддерживал связь с губернатором Алланом Т. Фуллером. В 1928 г. Ридинг был обвинен в том, что путем шантажа получил от одного концерна, который он должен был подвергнуть ревизии, около 25 тыс. долларов. Палата представителей штата Массачусетс привлекла Ридинга к ответственности, и он ушел в отставку, а впоследствии был лишен адвокатского звания.
С первого же дня процесс проходил в атмосфере резкой враждебности к обвиняемым. Прокурор запугивал итальянцев, выступавших в качестве свидетелей защиты; он издевался над их ломаным английским языком. Такому же обращению подвергались и сами Сакко и Ванцетти. Протесты защитника неизменно отклонялись судьей Тайером. Феликс Франкфуртер писал:
«Систематически спекулируя на иностранном происхождении обвиняемых, на плохом знании ими английского языка, на непопулярности их политических убеждений и на их отрицательном отношении к войне, окружной прокурор сумел обратить против них бурные политические страсти и патриотические чувства, а судья этому потворствовал, — я чуть было не написал — помогал».
Как во время судебных заседаний, так и вне суда судья Тейер и не пытался скрывать свое враждебное отношение к обвиняемым. Он относился к Сакко и Ванцетти с явным презрением и использовал всякий удобный случай для придирок к защитникам.
Знакомый Тейера по университетскому клубу в Бостоне Джордж Крукер, не раз беседовавший с ним о процессе, впоследствии рассказывал:
«На основании слов и настроения судьи у меня создалось определенное впечатление, что он был твердо намерен осудить этих людей, потому что они были «красными». Я вспоминаю, как Тейер говорил мне, что мы должны сплотиться и защищаться от анархистов и «красных».
14 июля 1921 г., выслушав явно пристрастное обращение судьи, присяжные признали Сакко и Ванцетти виновными в совершении убийства.
На протяжении года, который прошел со времени ареста Сакко и Ванцетти, все более широкие круги участников рабочего и прогрессивного движения в США поднимались на защиту двух итальянских рабочих. Был создан Комитет защиты Сакко и Ванцетти, руководивший кампанией, в которой принимали участие такие талантливые левые журналисты, как Арт Шилдс, рассказывавший в печати правду о процессе; такие страстные поборники гражданских свобод, как Элизабет Флинн, Элла Рив Блур, Карло Треска и Фред Биденкапп, выступавшие на митингах во всех штатах. Движение в защиту этих двух людей превратилось в подлинный крестовый поход, охвативший всю страну.
После вынесения обвинительного приговора дело Сакко и Ванцетти получило широкую международную огласку. В последующие месяцы во всех странах Европы состоялись массовые митинги протеста. Десятки тысяч мужчин и женщин собирались на демонстрации перед зданиями американских посольств. Знаменитые писатели и ученые, государственные деятели и философы, юристы и профсоюзные деятели во всех частях света включились во всемирное движение в защиту Сакко и Ванцетти.
Газета «Нью-Йорк таймс» издевалась: «По-видимому, всяческие родичи большевиков во всех странах Европы собираются поднять вой по поводу вымышленной несправедливости…»
За период с июля 1921 г. по октябрь 1924 г. защитники Сакко и Ванцетти несколько раз подавали судье Тейеру ходатайства о пересмотре дела на том основании, что появились новые данные, были обнаружены доказательства тайного сговора между прокурором и свидетелями обвинения и свидетели обвинения признались в даче ложных показаний. Ходатайства были подкреплены множеством документов и сотнями страниц показаний, данных под присягой и доказывавших невиновность Сакко и Ванцетти.
1 октября 1924 г. судья Тейер отклонил все эти ходатайства. Месяц спустя он радостно сказал профессору Дартмутского колледжа Джемсу Ричардсону:
«Видали, как я разделался с этими анархистскими выродками? Думаю, что они на некоторое время притихнут… Пускай обращаются в верховный суд — посмотрим, чего они там добьются».
Верховный суд штата Массачусетс постановил: «Протесты отклонить. Приговор оставить в силе».
18 ноября 1925 г. произошло сенсационное событие, положившее начало новой стадии процесса. В этот день Сакко, содержавшийся в заключении в дедхемской тюрьме, получил записку за подписью другого заключенного, молодого португальца Селестино Ф. Мадейроса, приговоренного к смертной казни за убийство кассира при ограблении банка. В записке Мадейроса было сказано: «Настоящим свидетельствую, что я был участником преступления на обувной фабрике в Саут-Брэйнтри и что Сакко и Ванцетти к этому делу непричастны».
Незадолго до этого Мадейрос обжаловал смертный приговор, вынесенный ему за убийство, и тогда не исключена была возможность, что его не казнят. Несмотря на это, он признался теперь в участии в налете в Саут-Брэйнтри. «Я видел жену и детей Сакко, которые приходили в тюрьму, — сказал Мадейрос, — и мне стало жалко ребят…»
Сакко передал показание Мадейроса знаменитому бостонскому адвокату Уильяму Томпсону, который в конце осени 1924 г. принял на себя обязанности главного защитника Сакко и Ванцетти вместо известного профсоюзного адвоката Фреда Мура. Томпсон сразу же взялся за самое тщательное расследование всех фактов, связанных с признанием Мадейроса. За несколько недель он собрал обширный материал, подтверждавший заявление Мадейроса о том, что он вместе с пятью другими членами известной шайки Морелли из Провиденс, штат Род-Айленд, покушался на ограбление и совершил убийство в Саут-Брэйнтри.
26 мая 1926 г. Томпсон подал судье Тейеру прошение о пересмотре дела, в котором изложил результаты своего расследования.
Пять месяцев спустя Тейер отклонил это прошение, изложив свое заключение на 55 страницах. Профессор Франкфуртер следующим образом охарактеризовал это пространное заключение судьи:
«…С глубочайшим сожалением, однако без малейшей боязни ошибиться, я утверждаю, что в наше время, к счастью, ни одно судебное решение не может сравниться с решением судьи Тейера по глубине расхождений между данными расследования и тем, что говорится в решении. Этот документ, содержащий не менее 25 000 слов, правильнее всего было бы назвать окрошкой из извращений, подтасовок, умолчаний и ложных утверждений».
Но верховный суд штата Массачусетс утвердил решение Тейера.
Проведя семь лет в тюрьме, Сакко и Ванцетти 9 апреля 1927 г. предстали перед судьей Тейером, чтобы выслушать его приговор.
«Можете ли вы привести какие-нибудь основания, — спросил секретарь суда, — в силу которых вас нельзя приговорить к смертной казни?»
«Да, сэр, — ответил Сакко. — Мне никогда не приходилось ни читать, ни слышать о таких жестокостях, как этот суд».
Ванцетти произнес, обращаясь к судье Тейеру:
«Человеческий язык бессилен описать страдания, которые мы перенесли за эти семь лет. И все же я стою перед вами без трепета, гляжу вам прямо в глаза, не краснея, не чувствуя ни стыда, ни страха».
В заключение Ванцетти сказал:
«Вот мое заявление: никому — ни собаке, ни змее, ни самой последней, самой жалкой твари на земле я не пожелаю того, что мне пришлось вынести за то, в чем я совершенно не виноват. Но я убежден, что страдал за то, в чем я действительно виноват. Я страдал за то, что я итальянец, и я действительно итальянец; я страдал за «вою семью и за своих близких больше, чем за самого себя, но я так уверен в своей правоте, что если бы я мог родиться дважды, а вы могли бы дважды предать меня казни, я все равно поступал бы так, как я поступал. Я кончил».
10 июля 1927 г. судья Тейер приговорил Сакко и Ванцетти к казни на электрическом стуле.
Произнеся приговор, Тейер торопливо вышел из зала суда и тут наткнулся на группу репортеров. «Ну, ребята, как прошло дело?» — спросил он. Журналисты промолчали. «Ребята, — сказал Тейер, — ведь вы же знаете, я всегда относился к вам хорошо. Теперь вы должны помочь мне».
В течение последующих четырех с половиной месяцев исполнение приговора откладывалось дважды — сначала на 10 августа, а затем на 22 августа. В эти месяцы со всех концов мира в государственный департамент США и в столицу штата Массачусетс стекались бесчисленные ходатайства о помиловании осужденных и протесты против приговора. В Париже, Мадриде и Мексико, в Лондоне и Гаване, в Базеле и Буэнос-Айресе, в десятках других городов всех стран мира происходили массовые демонстрации протеста. В Дании, Австралии, Южной Африке и во всех странах Центральной и Южной Америки рабочие проводили забастовки протеста. Альберт Эйнштейн, Ромэн Роллан, Мартин Андерсен Нексе, Бернард Шоу, Джон Голсуорси, многие другие знаменитости и миллионы рядовых граждан горячо настаивали на помиловании…
Но, как выразился миллионер Роберт Линкольн О'Брайен, владелец газет «Бостон геральд» и «Бостон тревеллер», «чтобы удержать существующий строй в равновесии, Сакко и Ванцетти нужно было казнить…» Эти слова взяты из опубликованного О'Брайеном частным образом документа, озаглавленного: «Мое личное участие в процессе Сакко и Ванцетти».
Один бостонский журналист в начале августа сказал корреспонденту «Дейли уоркер» Майклу Голду: «Если бы дело происходило на Юге, то толпа почтенных граждан напала бы на чарльстонскую тюрьму, чтобы линчевать этих двух итальянских рабочих».
3 августа губернатор штата Фуллер отклонил ходатайство Ванцетти о помиловании. Четыре дня спустя специальная консультативная комиссия, назначенная губернатором для рассмотрения этого дела, вынесла свое заключение; в нем говорилось, что процесс велся «справедливо», что никаких дополнительных данных, которые давали бы основание для пересмотра дела, нет и что комиссия «не имеет ни малейших сомнений в том, что Сакко и Ванцетти повинны в убийстве…»[47]
С приближением страшного дня, назначенного для приведения приговора в исполнение, в стране росло невыносимое напряжение. От края до края прокатывалась волна протестов и забастовок, охватившая почти все штаты. Чарльстонская тюрьма, где теперь содержались Сакко и Ванцетти, ощетинилась пулеметами; ее охраняло свыше 700 вооруженных солдат и полицейских. Во всех правительственных учреждениях крупных городов дежурили агенты федеральной полиции, которым было приказано в случае каких-либо беспорядков «сначала стрелять, а потом задавать вопросы». В Вашингтоне для «защиты Капитолия» были сосредоточены войска.
За несколько дней до казни Ванцетти сказал корреспонденту «Америкэн ньюспейпер эллайанс» Филиппу Даффилду Стронгу:
«Если бы не эта история, я, вероятно, прожил бы всю жизнь среди людей, которые бы меня презирали. Я умер бы безвестным неудачником, ничем себя не проявив. В этом процессе — смысл нашей жизни, наша победа. Живя обычной жизнью, мы никогда не сумели бы сделать так много для защиты справедливости, терпимости, для укрепления взаимопонимания между людьми, как мы сделали теперь благодаря случаю.
Наши слова, наша жизнь, наши страдания — ничто. То, что нас убивают — нас, хорошего сапожника и бедного торговца рыбой, — это все.
Момент, о котором вы думаете, принадлежит нам. Наша последняя агония будет нашей победой». 23 августа 1927 г. дело, начавшееся в Плимуте (штат Массачусетс), там, где обосновались когда-то первые переселенцы из Европы, закончилось в чарльстонской тюрьме возле Банкер Хилл, где произошло первое крупное сражение во время американской революции. Через несколько минут после полуночи все электрические лампочки в тюрьме мигнули и потускнели; Никола Сакко и Бартоломео Ванцетти были убиты.
Когда весть о том, что Сакко и Ванцетти уже нет в живых, облетела страну, люди, собравшиеся на улицах всех городов в надежде, что в последний момент приговор будет отменен, разразились горькими рыданиями. На Юнион-сквер в Нью-Йорке, где собралась огромная толпа, по словам газеты «Нью-Йорк геральд», происходило следующее:
«Толпа зарыдала. Многим женщинам сделалось дурно. Другие, не владея собой, рухнули на тротуар и сидели, обхватив голову руками. Мужчины плакали на плечах друг у друга. На улице к востоку от площади внезапно началось какое-то движение. Мужчины бесцельно бегали взад и вперед, разрывая на себе одежду и комкая свои шляпы; женщины в отчаянии рвали на себе платья».
Знаменитый французский писатель Ромэн Роллан написал спустя несколько часов после казни:
«Я не американец, но люблю Америку. И я обвиняю в измене Америке тех людей, которые запятнали свою страну перед лицом всего мира этим преступным приговором».
Четыре дня спустя, 27 августа 1927 г., газета «Бостон геральд» писала в передовой:
«Вернемся к своим повседневным делам в полной уверенности, что органы правосудия честно и беспристрастно исполнили свой долг. Вернемся к исполнению наших каждодневных обязанностей с еще более твердой решимостью охранять наш государственный строй и существующий общественный порядок».
Эта передовая была озаглавлена: «Назад к нормальной жизни».