Конец эпохи
1. Катастрофа
2 августа 1927 г. президент Кальвин Кулидж опубликовал свое известное лаконическое заявление: «На выборах 1928 г. я не намерен выставлять свою кандидатуру в президенты».
К ужасу Кулиджа, республиканская партия поймала его на слове.[48] В один из мучительно знойных дней июня следующего года взмокшие и отупевшие от жары делегаты съезда республиканской партии, состоявшегося в г. Канзасе, при первой же баллотировке утвердили своим кандидатом на пост президента бывшего министра торговли Герберта Кларка Гувера. Он был избран на этот пост б ноября 1928 г.
По млению Г. Л. Менкена, не склонного обожествлять президента, Гувер был просто «разжиревшим Кулиджем». Уильям Аллея Уайт назвал Гувера «арифмометром». Фердинанд Ландберг отмечает, что Гувер «когда-то сбывал акции подозрительных горнопромышленных компаний; перед войной английский суд вынес ему порицание за роль, которую он сыграл в одной такой афере».
Хотя в каждой из этих характеристик содержится зерно правды, ни одна из них не дает исчерпывающей оценки личности тридцатого президента Соединенных Штатов.
Гувер был крупнее своего молчаливого предшественника не только в физическом смысле. Если Кулидж выполнял предписания Уолл-стрита с почтительной покорностью благодарного наемника, то Гувер сам был миллионером, в силу своего положения чувствовал себя легко и свободно в обществе виднейших банкиров и даже играл ведущую роль в высших деловых кругах.
Как писала «Уолл-стрит джорнэл» после выдвижения кандидатуры Гувера на пост президента, «еще никогда и нигде, в том числе и в США, правительство не было так нераздельно слито с деловыми кругами. Можно не сомневаться в том, что Гувер окажется энергичным президентом-дельцом. Он будет первым в истории нашей страны президентом-дельцом, а не политическим деятелем… Его служение народу будет заключаться в служении интересам бизнеса…»
Как бы этот государственный деятель ни увлекался рыночной статистикой, точными диаграммами колебаний деловой активности и биржевыми котировками, его все же нельзя было считать простым «арифмометром», машиной, лишенной всякой способности к самообогащению.
Коммерческие таланты Гувера отнюдь не ограничивались умением спекулировать на акциях сомнительных рудников. Ни один президент еще не проявлял такого искусства в области саморекламы. Хотя он как инженер ничем себя не прославил и нажил свое состояние путем организации акционерных компаний для эксплоатации золотых приисков, лесных разработок, рудных месторождений и прочих концессий в царской России, Австралии, Китае и других отсталых странах, в Америке он создал себе славу «великого инженера». Хотя он систематически использовал поставки продовольствия в качестве политического орудия для поддержки зверских белогвардейских режимов и подавления демократических движений, возникших в Европе после войны, в США Гувер был известен как «великий гуманист». И, наконец, несмотря на то, что он полностью был поглощен своими коммерческими делами и накоплением материальных благ, миллионы американцев были приучены считать Гувера «великим идеалистом».
В своей книге «Вашингтонская карусель» Дрю Пирсон и Роберт Аллен писали: «Всевозможные трюки, всяческие новые приемы, какие были известны и какие были в состоянии изобрести опытные специалисты по рекламе, — все это было пущено в ход, чтобы сделать из Гувера «сверхчеловека», «великого правителя»…[49]
Когда Гувер водворился в Белом доме, курсы акций достигли небывало высокого уровня и стали возникать десятки новых акционерных компаний. В январе 1929 г. на рынок было выброшено больше чем на миллиард долларов новых акций. В маклерских конторах всех крупных городов США толпились возбужденные покупатели, безотрывно следившие за освещенными щитами, на которых быстро сменялись цифры и условные обозначения, отмечая непрерывный рост цен на нью-йоркской бирже.
«Мы, американцы, подошли ближе к окончательной победе над бедностью, чем какая-либо страна в истории… — заявил Герберт Гувер. — Мир вступает в эпоху величайшего экономического процветания». В своем обращении к стране при вступлении на пост президента Гувер заявил, что «Соединенные Штаты достигли еще невиданного в мире уровня комфорта… Ни одна страна не может похвастать более прочными успехами».
Восемь месяцев спустя на Америку обрушился самый губительный экономический кризис в мировой истории.
В конце октября 1929 г. биржевые курсы стремительно полетели вниз.
Постепенное понижение курсов началось еще несколькими неделями раньше, но это не вызывало особенной тревоги. На рынке, где шла крупная игра на повышение, и прежде случались падения курсов, после чего они обычно взлетали на новую высоту, принося спекулянтам еще большие доходы. Однако в середине месяца тревога стала усиливаться, так как падение происходило нарастающим темпом.
23 октября было продано свыше 6 млн. акций; телеграфные аппараты, установленные в маклерских конторах, не поспевали сообщать об этих продажах и передавали результаты биржевых сделок с запозданием примерно на два часа. Индекс «Нью-Йорк таймо, отражающий изменения курсов акций 50 крупнейших промышленных и железнодорожных компаний, зарегистрировал падение на 18,24 пункта за один день.
На следующий день, в четверг, 24 октября, шторм разразился с полной силой. За день было продано около 13 млн. акций. В первый час цены на акции падали с катастрофической быстротой. Тысячи спекулянтов были сметены лавиной паники. Огромный зал нью-йоркской фондовой биржи превратился в ад; обезумевшие маклеры с перекошенными от ужаса лицами метались во все стороны, размахивая руками и испуская дикие вопли. В маклерских конторах всех крупных городов толпились взбудораженные клиенты, лихорадочно пытавшиеся сбыть свои акции, пока за них можно было хоть что-нибудь выручить.
Вскоре после полудня Чарльз Митчелл из «Нэйшнл сити бэнк», Альберт Уиггин из «Чейз нэйшнл бэнк» и еще, два крупных банкира примчались в контору компании Дж. П. Моргана и заперлись в кабинете Томаса Ламонта. Через несколько минут они приняли решение сложиться вместе с еще одним финансистом и создать фонд в 240 млн. долларов для скупки акций. Таким путем они рассчитывали замедлить бурный темп продаж и восстановить на мятущейся бирже хоть видимость порядка.
Президент Гувер, сидя у себя в Белом доме, по телефону поддерживал непрерывную связь с Ламонтом. Он обратился к американскому народу с заявлением, в котором говорилось, что «основные элементы нашей экономики, то есть производство и распределение товаров, покоятся на прочной и многообещающей основе».
Однако ни многомиллионный фонд, созданный банкирами, ни оптимистические заявления президента не смогли предотвратить крах. Катастрофическое падение биржевых цен продолжалось. 29 октября растаяли в воздухе ценности, составлявшие еще сотни миллионов долларов, и было продано рекордное число акций — 16 410 030.
Воздушный замок, построенный из кредита, спекуляции, бумажных ценностей и биржевых комбинаций, разлетелся впрах. Катастрофа породила панические слухи: «Все банки лопнули! Правительство отдало распоряжение закрыть фондовые биржи! Двадцать банкиров покончили самоубийством! Возмущенная толпа движется на Уолл-стрит!»
Разразилась великая паника.
«Коммершэл энд финзншэл кроникл» писала 2 ноября 1929 г.: «На этой неделе мы были свидетелями величайшей биржевой катастрофы в мировой истории».
Но это была отнюдь не просто биржевая катастрофа. Это была мировая катастрофа. Эра дутого послевоенного процветания и устойчивости пришла к концу. Наступил небывало суровый экономический кризис, быстро охвативший весь земной шар.
Экономическая катастрофа, обрушившаяся как ураган на Америку, Европу и Азию, сопровождалась безработицей, голодом, обнищанием и деморализацией масс. Крупные финансовые и промышленные компании разорились до тла; миллионы мелких вкладчиков потеряли все свое достояние; рабочих выбрасывали на улицу. Массы голодали, а фрукты топили в море, зерно гноили в силосных ямах, кофе сжигалось в топках, а скот резали и зарывали в землю. Народы были не в состоянии платить за все то, что очи производили в таком изобилии. Вся система распределения рухнула.
В начале 1932 г. бывший министр финансов США Эндрю Меллон, которого президент Гувер назначил послом в Англию, заявил в речи, произнесенной на обеде в лондонском клубе Пилигримов; «Я считаю, что нет такого средства, которое могло бы быстро и эффективно устранить зло, поразившее весь мир, но я не разделяю и того мнения, что наша социальная система порочна в своей основе».
Знаменитый американский стальной магнат Чарльз М. Шваб выразил иные чувства, обуревавшие деловые круги. «Я боюсь, — сказал он. — Каждый из нас боится».
2. Час расплаты
На втором году великого кризиса известный американский писатель Теодор Драйзер писал в своей книге «Трагическая Америка»:
«Мне приходилось много слышать и читать о нынешней жизни, но мне хотелось и лично познакомиться с некоторыми конкретными сторонами жизни в условиях существующей у нас экономической системы… Я побывал в горняцких поселках западной Пенсильвании… и увидел там невообразимую нищету. Шахтеры зарабатывают от 14 до 24 долларов за две недели работы… Питаются они отвратительно; я знакомился с их меню. Одним из основных продуктов их питания в то время были листья одуванчика.
Я решил побывать в Пассаике в штате Нью-Джерси, так как он казался мне типичным маленьким промышленным городком… Местный священник рассказал мне, что люди живут здесь по восемь-десять человек в одной-двух комнатах… Он рассказал также, что некоторые рабочие не имеют работы уже больше года; в частности, он говорил об одной женщине, которая, стараясь прокормить свою семью (ее муж сидит без работы), делает искусственные цветы по 15 центов за 24 штуки и зарабатывает этим самое большее 90 центов в день…
3 января 1931 г. 50-летний безработный жестянщик Джемс Голден вошел в булочную в доме № 247 по Монро-стрит и попросил чего-нибудь поесть. Хозяин булочной Розенберг потянулся за буханкой хлеба, но в этот момент Голден упал на пол и умер… 43-летний Джон Питак, живший в доме № 183 по Хай-авеню, отчаявшись найти работу, покончил самоубийством, оставив жену с тремя детьми…»
Писатель Джонатан Нортон Леонард описывал положение пенсильванских шахтеров, выселенных в 1931 г. из домов компании после того, как они проиграли безнадежную и бесполезную стачку, начатую с целью добиться хоть сколько-нибудь сносного уровня заработной платы. Леонард писал:
«Корреспонденты газет… видели тысячи шахтеров, ютящихся в жалких хижинах на склонах гор, по три-четыре семьи в хижине. Питались они листьями одуванчика и корнями сорняков. Больше половины из них болело, но ни один местный врач не хотел помогать им. Все они голодали, и многие умирали от болезней, которые так кстати косят голодающих, чтобы власти имели возможность говорить, что никто не умирает с голоду».
Луиза Армстронг в своей книге «Мы тоже часть народа» описала следующую сцену в деловом центре Чикаго:
«Мы видели, как примерно пятьдесят мужчин дрались из-за корзины отбросов, выставленной из кухни ресторана. Американские граждане дерутся, как животные, из-за отбросов!»
К 1932 г. массы голодающих нищих наводнили всю страну. Десятки тысяч оборванных бездомных детей бродили по сельским районам. В США насчитывалось от 13 до 17 млн. безработных.
Города Америки кишели нищими и изможденными людьми с провалившимися глазами; по ночам эти люди валялись в подъездах, глухих переулках и подвалах или рыскали по помойным ямам в поисках остатков пищи. С каждым днем все длиннее становились очереди за даровым супом; люди молча толпились перед агентствами по найму рабочей силы и перед запертыми воротами фабрик; истощенные мужчины и женщины продавали яблоки с жалких лотков, бесчисленные рабочие бродили от дома к дому, от мастерской к мастерской в бесконечных и безнадежных поисках хоть какой-нибудь работы за любую плату — лишь бы накормить умирающую с голоду семью.
И в каждом штате, как отвратительные язвы на теле страны, вырастали ряды грязных, убогих хижин и шалашей, построенных из толя, ящиков, жести и железного лома; в них жили тысячи разоренных, обнищавших американских семей. Эти свалки живых людей получили название «городов Гувера».
Президент Гувер был обижен на кризис, который он рассматривал как угрозу своей личной репутации «великого правителя». Вначале он пытался убедить американский народ в том, что кризис всего лишь мимолетное явление и что «процветание вот-вот вернется», но это не удалось, и тогда он стал выступать как оракул с прорицаниями, в которых пытался преуменьшить значение катастрофы, поразившей страну.
14 декабря 1929 г. Гувер заявил, что, судя по статистическим данным об объеме розничных покупок, деловая жизнь в США «вернулась в нормальную колею». В марте 1930 г. он объявил, что «в ближайшие два месяца наиболее тяжелые последствия кризиса в области безработицы будут преодолены». Прошли эти два месяца, и 2 мая он выступил с обращением к народу, в котором оказал:
«Мы переживаем одно из тех великих экономических потрясений, которые периодически приносят нашему народу лишения и страдания. Я уверен, что худшее уже позади и что, продолжая действовать дружно, мы скоро добьемся улучшения».
В июле того же года известный адвокат Амос Пинчот вместе с группой бизнесменов посетил Белый дом и потребовал от президента немедленных и чрезвычайных мер для ликвидации быстро растущей безработицы. Гувер слушал их с явным нетерпением. «Господа, — резко заявил он членам делегации, — вы опоздали на шесть недель. Кризис уже миновал».
В течение всего своего пребывания у власти Гувер (предоставлял из правительственных средств огромные займы в помощь банкам, железным дорогам и крупным промышленным концернам, но упорно противился созданию федерального органа для оказания помощи миллионам безработных, бездомных и голодающих американцев.
«Помощь государства, — утверждал Гувер, — будет просто милостыней, вредно отразится на характере американцев и подорвет их резко выраженный индивидуализм».
Сенатор Роберт М. Лафоллет младший протестовал: «В нынешней чрезвычайной обстановке нужно заботиться сначала об облегчении человеческих страданий, а потом уже об интересах богатых плательщиков подоходного налога».
«Это демагогия», — презрительно ответил Гувер…
Горе народа росло, а Гувер составлял хитроумные статистические таблицы и диаграммы, рисующие экономическое положение, создавал комиссии для «изучения» вопроса о безработице и промышленном производстве и периодически созывал конференции мэров, губернаторов и представителей деловых кругов для обсуждения различных сторон кризиса.
В одной частной беседе губернатор штата Нью-Йорк Франклин Делано Рузвельт описывал такое совещание по безработице, происходившее в Белом доме при участии нескольких губернаторов.
«Нас пригласили к президенту на обед, и я поехал туда с женой. В ожидании президента все мы стояли, не шевелясь, вокруг огромного обеденного стола. Гувер опаздывал, и мы стояли недвижно и молча, как каменные изваяния. Такого строгого ритуала нет даже в Букингемском дворце. Г-жа Пинчот, стоявшая по другую сторону стола, подошла ко мне и сказала, что никто не будет в обиде, если я сяду. Но тут подбежал адъютант в расшитом золотом мундире и шопотом попросил ее вернуться на свое место и стоять, пока не придет президент. Когда президент явился и уселся за стол, все заговорили шопотом.
После обеда мужчин пригласили в Красную комнату, а дам — в Синюю. Президент бесшумно вошел к нам в сопровождении своей супруги и поздоровался с каждым из присутствующих, осторожно пожимая руку и произнося при этом шопотом несколько слов. Затем нас загнали, как скот, в концертный зал, и мы уселись на непрочные стулья, вроде тех, какие ставятся на похоронах, когда для некоторых гостей не хватает мест. В дальнем конце зала, отделенные от слушателей огромным пространством сияющего паркета, играли несколько скрипачей, нервно уставясь на адъютантов в полной парадной форме.
Выходя из зала г-жа Рузвельт узнала одного из музыкантов и сообщила об этом мне. Это были первые слова, которыми мы обменялись с ней вслух за весь вечер в Белом доме. Вдруг рядом с ней появился, как из-под земли, еще один раззолоченный адъютант и прошептал, что если она хочет побеседовать со знакомым музыкантом, он может устроить им встречу у самого выхода. Здороваясь с г-жой Рузвельт, музыкант дрожал от страха. Мы вышли ошеломленные. Я не могу припомнить, что именно говорилось за этим обедом о безработице».
Брошенные на произвол судьбы своим правительством, погружаясь все глубже в нищету и отчаяние, американцы постепенно начали действовать самочинно.
То в одном, то в другом штате безработные организовывали «голодные походы» в столицу штата. Во многих городах озлобленные люди объединялись, чтобы помешать выселению своих разоренных друзей и соседей. При распродаже за долги имущества фермеров нередко группа фермеров с мрачным видом окружала аукционера плотным кольцом, не давала никому из посторонних принять участие в торгах, покупала продававшееся имущество за гроши и тут же возвращала его владельцу. Лига борьбы за единство профсоюзов организовала повсюду в стране советы безработных, которые проводили демонстрации, требуя продовольствия, одежды, работы или выдачи достаточных пособий.
Центральные и местные власти принимали суровые меры для подавления растущего возмущения народа. Вооруженные войска и полиция чинили кровавые расправы над демонстрациями голодающих безработных. Репортер газеты «Нью-Йорк уорлд» описал типичный случай разгона демонстрации безработных полицией:
«…Женщин били дубинками по лицу; группы в семь-восемь полицейских избивали подростков; одного старика загнали в парадное и там стали избивать; время от времени его сшибали с ног, тут же поднимали и снова били кулаками и дубинками…
У некоторых сыщиков за ленту шляпы были заткнуты корреспондентские удостоверения; многие не имели значков. Они носились в толпе с криками, избивая тех, кто казался им похожим на коммуниста.
Окровавленных людей втаскивали во временные помещения полицейских участков, и там они валялись на земле, пока за ними не приезжала полицейская карета».
Но ни разнузданная жестокость полиции, ни панические вопли о том, что «коммунистические агенты» подстрекают безработных, ни вопли членов конгресса, требовавших немедленно заключить в тюрьмы или выслать из страны всех «красных»,[50] не могли рассеять собиравшуюся бурю возмущения и гнева.
Всю страну облетел призыв: «Довольно умирать с голоду — боритесь!»
3. Поход на Вашингтон
В середине мая 1932 г. 200 безработных ветеранов первой мировой войны в Портленде (штат Орегон) наскоро собрали свои жалкие пожитки и выступили в поход за 3000 миль. Они собирались пересечь весь континент, добраться до Вашингтона и «подать конгрессу ходатайство о немедленной выплате пособий ветеранам». Их выступление послужило толчком к началу совершенно необычайной, стихийной, небывалой в истории США народной демонстрации — походу ветеранов на Вашингтон.
После двух с половиной лет безработицы и тяжкой нужды возмущение участников войны нашло себе выход; со всех концов страны стали поступать требования, чтобы конгресс утвердил закон о немедленной выплате ветеранам сумм, которые правительство им задолжало по их сертификатам.[51]
Поскольку до каникул конгресса оставалось всего несколько недель, ветераны стали стекаться в Вашингтон, чтобы подать свою «пешую петицию».
Они являлись в столицу поодиночке, небольшими группами и отрядами в несколько сот человек. Многие приводили с собой жен и детей. Они останавливали поезда и заставляли кондукторов сажать их бесплатно. Они добирались с попутными машинами, в товарных вагонах, в набитых битком старых рыдванах. Одна небольшая группа приехала из Аляски, пройдя и проехав более 4000 миль через весь континент. Три ветерана прибыли тайком с Гавайских островов, спрятавшись на пароходе.
Жаркими летними днями и душными ночами по дорогам Америки, через пустыни, горы и равнины, через города и деревни, тянулась в столицу нескончаемая процессия бывших военнослужащих. Не проходило дня, чтобы печать не сообщала о выходе новой партии: 900 человек из Чикаго, 600 — из Нью-Орлеана, 1000 — из Огайо, 700 — из Филадельфии и Кэмдена; 200 делегатов от инвалидов, содержащихся в Национальном приюте для солдат в г. Джонстон, штат Теннесси.
Центральные и местные власти и железнодорожники всеми силами старались задержать участников похода и заставить их вернуться по домам. В некоторые города их не впускала полиция. Военный министр Патрик Дж. Хэрли объявил, что ветеранам, прибывшим в Вашингтон, военное министерство не выдаст спальных мешков. Начальник вашингтонской полиции генерал Пелхэм Глэссфорд рассылал губернаторам штатов панические телеграммы, требуя, чтобы они заставляли ветеранов поворачивать назад. Вице-президент железнодорожной компании «Балтимор энд Огайо» заявил, что он намерен «отстаивать интересы дороги в предстоящей войне».
И все же ветераны прибывали.
А в городах и поселках, которые они проходили, десятки тысяч сочувствовавших им американцев устраивали в их честь многолюдные демонстрации, снабжали их одеждой, пищей, устраивали их на ночлег и оказывали всяческое содействие, чтобы облегчить их путь.[52]
К июню в Вашингтон стеклось более 20 тыс. участников похода. Тринадцатью годами раньше, когда эти люди вернулись с полей сражения в Европе, их славили как национальных героев; теперь же правительство относилось к ним совсем иначе. Члены конгресса, к которым обращались делегации ветеранов, с приветливыми улыбками обещали им поддержать законопроект о выплате пособий и… ничего не делали. Президент Гувер отказался принять представителей участников похода. Вокруг Белого дома расположилась усиленная охрана.
Часть «Экспедиционной армии защиты пособий», как теперь называли сами себя ветераны, временно расположилась на незастроенных участках и в пустовавших правительственных зданиях в Вашинтоне; большинство же их было направлено в лагерь в Анакостия Флэтс — утопающей в пыли низине на берегу реки Потомак, напротив столицы США. Здесь под палящими лучами солнца возник городок из палаток, землянок, наспех сколоченных шалашей и прибрежных пещер, ничем не защищенный от обильных дождей, которые превращали эту низину в топкое болото.
В лагере не было даже самых элементарных санитарных устройств. Вашингтонские власти отпускали ветеранам и их семьям совершенно недостаточное количество продовольствия. Все это привело к тому, что скоро среди них стали свирепствовать болезни. За короткий промежуток времени многие дети ветеранов умерли от кишечных заболеваний и истощения.
Для того чтобы дискредитировать участников похода, дезорганизовать их ряды и заставить их покинуть Вашингтон, были пущены в ход всевозможные средства. Газеты писали, что армия ветеранов кишит «коммунистическими агентами», которые собираются организовать «советы в столице США». Начальник полиции Глэссфорд грозился издать приказ об эвакуации. Когда же ветераны заявили, что не уйдут, пока конгресс не удовлетворит их требования, Глэссфорд, ведавший снабжением ветеранов продовольствием, сослался на «нехватку продуктов» и резко сократил и без того скудные пайки.
Помимо всего этого, армия ветеранов была полна агентов федеральной полиции, шпиков, доносчиков и провокаторов… Вылощенный, с иголочки одетый, властолюбивый «командующий» этой армией У. У. Уотерс поддерживал непрерывную связь с генералом Глэссфордом и фактически ему подчинялся. Глэссфорд сам подтвердил впоследствии в своем докладе, что «отряды военной полиции», организованные Уотерсом для «охраны порядка» среди ветеранов, «действовали в тесном контакте с руководимой мною столичной полицией».[53]
(«Если мы обнаружим в своей среде красных агитаторов, — сообщал Уотерс вашингтонской полиции, — мы с ними разделаемся как следует».
«Командующий» Уотерс предупреждал всех ветеранов, прибывавших в Анакостия Флэтс, чтобы они остерегались «красной пропаганды» Рабочей лиги ветеранов (это была левая организация, сыгравшая основную роль в организации всего похода), и заставлял их присягать в том, что они являются врагами коммунизма. Многих лидеров лиги хватали, жестоко избивали и высылали из Вашингтона. В реке Потомак были обнаружены изуродованные трупы двух ветеранов, подозревавшихся в принадлежности к коммунистической партии.
Но, несмотря на все попытки запугать их, расколоть их ряды, подавляющее большинство ветеранов упорно не двигалось с места и продолжало требовать выплаты пособий.
Утром 17 июля, наспех проведя заключительное заседание, конгресс разъехался на каникулы, так и не приняв никакого решения по вопросу о пособиях ветеранам. К вечеру большинство сенаторов и членов палаты представителей втихомолку ускользнуло из Вашингтона.
Насколько тщательно готовилось правительство к последовавшим затем событиям, явствует из признаний самого генерала Глэссфорда:
«Уже с июня войска проходили специальную подготовку на случай подобной развязки… командный и рядовой состав сухопутных и морских подразделений, расположенных в районе Вашингтона, долго находился в полной боевой готовности и был лишен отпусков… Эти подразделения обучались применению слезоточивых газов и тактике разгона толпы».
Развязка наступила 28 июля; этот день был потом назван «кровавым четвергом». Утром большой отряд полиции попытался выдворить несколько сот ветеранов из двух заброшенных правительственных зданий на Третьей улице и Пенсильвания-авеню. Когда ветераны отказались уйти, полиция атаковала здания, забрасывая их бомбами со слезоточивым газом. Ветераны защищались. Взбешенные полицейские схватились за оружие и открыли огонь. Многие ветераны были ранены, двое из них — смертельно.
Сразу же после этого Гувер приказал начальнику генерального штаба генералу Дугласу Макартуру принять на себя командование операцией по удалению ветеранов из Вашингтона и использовать войска, чтобы «положить конец этим беспорядкам и неподчинению гражданским властям».
Войска прибыли к четырем часам дня. Дальнейшие события «Нью-Иоркс таймс» описывала следующим образом:
«По Пенсильвания-авеню… шли регулярные войска: впереди кавалерия, затем танки, пулеметные части и пехота… Около получаса войска выжидали; их командиры обсуждали положение с полицией, Ветераны в это время кричали, что они не будут повиноваться. Они требовали действий, и действия последовали.
Впереди с револьверами в руках шли 20 пехотинцев в стальных шлемах. Под их прикрытием перед «крепостью» ветеранов выстроились около 200 солдат. Затем в дело вступила конница. Она промчалась по улице, расчищая себе дорогу саблями; кавалеристы наносили тем, кого они настигали, удары плашмя.
Операция была проведена с военной точки зрения очень четко и слажено, но многим присутствующим она вовсе не понравилась. Некоторые оказывали войскам противодействие, отбивались, ругали солдат и били ногами лошадей…
Федеральные войска выгнали участников похода из их импровизированного поселка близ Пенсильвания-авеню… при этом происходили сцены, напоминавшие очищение городов от противника во время мировой войны».
Затем хижины ветеранов были сожжены войсками. Операция была педантично продумана генералом Макартуром во всех подробностях; наготове были и пожарные машины, чтобы помешать распространению огня.
Пехота в противогазах преследовала ветеранов, забрасывая их бомбами со слезоточивым газом; ветераны тщетно пытались защитить от него своих жен и детей. В преследовании участвовали и десятки кавалеристов, размахивавших саблями. Наблюдавших все это жителей столицы тоже травили газом, избивали дубинками и топтали копытами лошадей.
Генерал Макартур заявил потом корреспондентам, что «толпа выглядела угрожающе. Вокруг царила атмосфера революции. Мягкость и внимание, которые проявлялись ранее по отношению к ветеранам, они принимали за признак слабости».
В ту же ночь войска Макартура штурмовали лагерь ветеранов в Анакостия Флэтс. Сначала топкую низину осветили гигантские прожекторы; затем подошли пехотинцы в стальных шлемах, которые стали забрасывать лагерь бомбами со слезоточивым газом, поджигать хижины и палатки и выгонять ветеранов и их семьи. К полуночи небо над Вашингтоном осветилось заревом, как будто от большого лесного пожара. Многие ветераны, их жены и дети пострадали от действия слезоточивого газа. Один ребенок умер.
К рассвету правительство праздновало полную победу. Анакостия Флэтс была усеяна дымящимися развалинами. На протяжении многих миль по дорогам Вирджинии и Мэриленда двигались тысячи ветеранов со своими семьями, торопливо уходя из столицы; одни из них плакали, другие ругались, третьи брели молча, отупело…
«Угроза правительству Соединенных Штатов была отражена быстро и решительно, — заявил президент Гувер представителям печати. — В течение нескольких месяцев правительство проявляло терпение и мягкость, но затем ответило на открытое нарушение законов так, как на него следует отвечать всегда… Важнейшей обязанностью президента является защита конституции и поддержание власти закона. Эту свою обязанность я намерен выполнять неуклонно».
Если к тому времени американский народ и питал еще некоторые иллюзии насчет «великого гуманиста», то теперь эти иллюзии сгорели в огне, пожравшем жалкие хижины в Анакостия Флэтс.
Вскоре страна послала в Белый дом нового человека.
Осенью этого года в разгаре предвыборной кампании редактор и издатель «Нью-Йорк график» Эмиль Говро имел беседу не для печати с кандидатом от демократической партии, губернатором штата Нью-Йорк Франклином Делано Рузвельтом.
Беседа состоялась в столице штата Нью-Йорк, городе Олбэни. Говро и Рузвельт завтракали в небольшой комнате рядом с губернаторским кабинетом. В кабинете без конца звонили телефоны Со всех концов страны поступали сведения о ходе кампании. Беседа то и дело прерывалась, так как Рузвельту приходилось самому отвечать на наиболее важные звонки. Отводная трубка телефона находилась тут же, в комнате.
Рузвельт был настроен оптимистически. Он не сомневался в том, что будет избран президентом США, и уверенным тоном рассказывал Говро о некоторых своих планах управления страной.
«Необходимо связаться непосредственно с народом, — сказал Рузвельт. — Пора по-человечески протянуть ему руку помощи… Так вам понравилось мое выступление на тему о «забытом человеке»? Речь идет о миллионах американцев. Притом каждый из этих забытых людей представляет целую семью из четырех человек, которую он, как добрый семьянин, содержит. Если в стране насчитывается 14 миллионов безработных, эту цифру надо помножить на четыре, и тогда мы получим действительное число нуждающихся людей. Нужно что-то предпринять… Надо дать людям счастливую жизнь, предоставить им работу — вот наша задача».
Рузвельт сильно затянулся и медленно выдохнул клуб дыма. «Вот в России… — начал он и замолчал. Затем, подумав немного, продолжал — Я намерен признать Россию. Я хочу послать туда наших людей познакомиться с тем, что делают русские…» Видимо, этот вопрос его особенно занимал. «Россия… странная страна; и идеи русских могут показаться странными, но я пошлю людей изучать Россию».
Внезапно Рузвельт выпрямился. «Впереди много работы, — воскликнул он. — Надо дать нашему народу возможность снова стать на ноги».
Его опять попросили к телефону. Он слушал несколько секунд и весело рассмеялся. «Прекрасно! — сказал он. — Еще три штата! Замечательно, Джим!»
Вернувшись к Говро, Рузвельт сказал ему: «Мы поможем народу. — На мгновение лицо его омрачилось. — Это надо сделать возможно скорее. Народ волнуется. На прошлой неделе я возвращался из западных штатов, и мне довелось встретиться со старым приятелем, который управляет на западе крупной железной дорогой. «Фред, — спросил я, — что у вас говорят в народе»? До сих пор в моих ушах звучит его ответ: «К сожалению, Франк, я должен сказать, что в народе у нас говорят о революции».
8 ноября 1932 г. Франклин Делано Рузвельт был избран президентом Соединенных Штатов, оказавшись победителем в сорока двух штатах с общим большинством в 7 с лишним миллионов голосов.