I
Счастлив тот, у кого совесть чиста, ничем не замарана; счастлив тот, кто довольствуется тем, что ему принадлежит; счастлив тот, кто может глядеть всем в глаза, говоря: «Этот ломоть хлеба, белого или черного, мягкого или черствого, эта чистая, холодная вода, этот кусок сыру — мои; я заработал их в поте лица своего».
Заработанный обед сладок, как душевный покой; а роскошные обеды горьки, как угрызения совести. Там, где появились излишества, совесть должна молчать, так как чистая совесть не имеет ничего общего с богатыми и роскошными трапезами. Обратимся к доказательствам.
Георгий Пиперков и Спиро Трантар — такие друзья, каких еще свет не видел. Стоит Георгию чихнуть, как Спиро уже говорит: «Будьте здоровы»; а если чихнет Спиро, то Георгий скажет: «На здоровье». Потом: Спиро закурит трубку — и Георгий закурит трубку; Георгий закурит папиросу — и Спиро закурит папиросу. Когда Спиро стал чорбаджией — и Георгий стал чорбаджией. А когда Георгий получил с одного крестьянина ни за что ни про что тысячу грошей, Спиро тоже потребовал с другого крестьянина тысячу грошей; крестьянин давал ему пятьсот, давал восемьсот, давал девятьсот пятьдесят — не тут-то было: «Меньше тысячи не могу взять», — сказал Спиро — и настоял на своем. И Георгий и Спиро любят бывать в гостях у архиерея, пить водку и беседовать с его преосвященством о вдовицах, а его преосвященство любит всякие душеспасительные разговоры, как кошка свежую рыбу. Одевается Георгий так же, как и Спиро, потому что сукно у них отрезано от одного и того же куска, скроено одними и теми же руками, и ни тот, ни другой пока за него не заплатили. Одежду эту шил им Петр Индже, тот, что называет себя «французским портным», пьян семь дней в неделю и женат на худой дылде. И Георгий и Спиро одеваются по такой программе: широкие — зимой черные, а летом желтые — брюки; сюртук черного сукна с синеватым отливом; фес «азизие» с широкими полями, очень похожий на модный котелок; перстень на указательном пальце; поддерживающий брюки красный шелковый пояс, концы которого свисают на левом бедре; жилет из кашемира под названием «обжора»; красный или зеленый галстук, лаковые ботинки и т. д. В скобках заметим, что и Георгий и Спиро любят сидеть у себя в доме на скамье, идущей вдоль стены, и ковырять себе ноги, испускающие сильный аромат.
Скажу теперь несколько слов о нравственных качествах этих достойных уважения лиц.
Сегодня вечером Георгий идет навестить Спиро, завтра Спиро идет навестить Георгия — и так продолжается не дни, не недели, а целые десятилетия. Сойдясь, два друга занимаются следующим: во-первых, выпивают по два литра водки; во-вторых, выкуривают по двенадцать трубок табаку; в-третьих, ковыряют у себя в носу и крутят усы; в-четвертых, толкуют о пашне, о кадии или о лошади билюк-башии[102].
Вид у кира Георгия — необыкновенный, важный, величественный. Он высокого роста, смугл лицом, отличается приятными манерами, и глаза его так и рыскают во все стороны, как будто чего-то ищут. Он умеет придать своей физиономии любое выражение: доброе, полное ненависти, льстивое, зверское, — какое угодно, хотя сердце его при этом преспокойно дремлет у себя в уголке. Большим людям, то есть богатым, он все время улыбается, а на мелких, то есть бедных, по большей части хмурится; с сильными говорит тихо, мягко, заискивающе, а с слабыми — громко, грозно, даже свирепо; перед знатными стоит, слегка склонив голову набок и сложив руки на животе, а перед бедными задирает голову, размахивает руками, и его бешеный рев гремит, как гром во время самой сильной грозы. Одним словом, кто увидел бы кира Георгия в конаке, сидящим среди султанских чиновников, тот подумал бы, что это один из ангелов небесных, агнец кроткий, человек с душою невинного младенца. Но встретив его по дороге, увидев среди райи, каждый прочел бы на лице его злобу, зверство, бессердечность. Однако, по правде говоря, жестокость и зверство — не единственные страсти, бушующие в груди этого замечательного человека. Он любит деньги — больше, чем свою жену, свою честь, свою жизнь. Любит также развлекаться, но развлечения его грубые, низкие, грязные, как обычно у турок и потуреченных христиан: плясуны, цыганки, кошачьи концерты, водка и содомский грех — вот что дополняет его блестящую нравственную характеристику. Конечно, прилагая все свои умственные способности, пуская в ход все законные и незаконные средства для удовлетворения своих желаний, он волей-неволей должен служить орудием в руках других. Вот почему турки говорят, что кир Георгий умный, славный мерзавец.
Спиро — другого поля ягода. У него шея тонкая, как у аиста, ноги кривые, как народившийся месяц, лоб узкий и низкий, как у обезьяны, щеки красные, нос прыщавый, похожий на красный кукурузный початок; нижняя челюсть безобразно выдается вперед, а вся физиономия в целом смахивает на свиное рыло. Ленивый во всем, что требует умственного напряжения и работы мозга, он деятелен и упорен там, где нужна физическая сила. Если б вы вошли к нему в дом в тот момент, когда перед ним стоят трудолюбивые крестьяне и крестьянки, ожидая справедливого решения дела, вы подумали бы, что попали в берлогу дикого зверя, которого никто не в состоянии укротить, так как ласка приводит его в ярость, а нападение — в полное неистовство.
— Удивляюсь, как эти два чорбаджии могут жить так дружно, так друг другу помогать! — сказал один горожанин соседям.
Это было во время солнечного затмения, когда все вышли на улицу и, сидя на завалинке, толковали о том о сем.
— Да Георгий за деньги готов с самим дьяволом побрататься! — заметил другой, облизывая по привычке нижнюю губу.
— Что ж тут удивительного? — возразил третий. — Человек, не побоявшийся родного брата убить, способен на любое преступление, на самое страшное злодейство! Кто задумал недоброе, тот не остановится на полпути. Он должен идти вперед, пакостя и старому и малому, — всем, кто попадется. Лиха беда начало, а дальше как по маслу пойдет. Я уверен, что Георгию во сто раз легче брата убить, чем помочь подняться тому, кто упал.
— Господи! Неужто Георгий родного брата убил? — ахнула женщина, показавшаяся на пороге с большой ножкой в руке, очевидно выйдя прямо из кухни.
— А кто же другой, как не он? «Кто тебе глаз вырвал? — Брат мой. — То-то яма такая глубокая», — сказал рущукский философ Минчо Тахта, большой мастер обдирать турецкие тыквы и брить болгарские подбородки.
— Не поверю, чтоб можно было родного брата убить, — промолвил первый горожанин, отличавшийся большой долей скептицизма.
Женщина с ложкой кинула на мужа полный ненависти взгляд, затрясла головой, уперлась левой рукой в бок, взмахнула ложкой и запищала:
— Он у меня всегда так. Просто Фома неверный какой-то. Неделю тому назад говорю ему: «У меня лягушка в животе завелась»; а он мне: «Не ешь бобов!» Лучше помолчи да послушай, что умные люди говорят. Надоели мне твои подковырки. Десять лет только и слышу: то не так, это не эдак, то неправда, этому поверить трудно! Дурак старый!
Долготерпеливый скептик умолк и принялся счищать ногтем пятно на рукаве.
— Мне хорошо известно, что Георгий убил брата, — важно произнес философ, окидывая слушателей самодовольным взглядом.
— Расскажи, расскажи, — попросила женщина с ложкой, глядя в сторону кухни, откуда пошел запах подгорающей рыбы.
Оратор откашлялся, ухватил себя за нос двумя пальцами, а затем, вытерев их полой кунтуша, приступил к «повествованию»:
— Девять лет тому назад Георгий разделился со своим братом Димитром и зажил самостоятельно. Они получили от отца большое наследство. Было что делить! Двести тысяч грошей одними деньгами. Помимо того: коровы, лошади, овцы, буйволы, нивы, луга, огороды и два дома в Рущуке. Раздел происходил в суде, так как эти родные братья не могли разделиться полюбовно: помешала всегдашняя жадность Георгия. Конечно, мира и любви между ними после раздела тоже не наступило. Димитр был добрый, умный, трудолюбивый, оттого и дела у него шли лучше. Георгий с ума сходил от зависти. Вот раз Димитр пошел в свой виноградник возле самого Дуная. Было страшно жарко, просто дышать нечем — воздух как кипяток! Захотелось Димитру выкупаться; спустился он к Дунаю, разделся и влез в воду. А Георгий в это время сидел у себя в винограднике, немножко ниже Димитрова по течению, и с ненавистью глядел на брата. У Георгия служил тогда один валах — под стать своему хозяину. Догадался этот валах, о чем думает Георгий, взглянул ему в глаза и промолвил: «Да?» — «Да», — ответил Георгий. Не знаю, что было дальше, только в тот же день по городу разнесся слух, что Димитр утонул. А валах? Валаха в колодце нашли. Вот оно как! — промолвил в заключение философ и еще раз ухватил себя за нос.
— Удивительные дела делаются на свете, если только кир Минчо правду рассказал, — заметил скептик.
— Ну вот, снова здорово! — возмутилась обладательница ложки. — У человека ни на грош веры нет, а православным называется! Попомните мое слово: если владыка его не обуздает, он и в святую Марину не станет верить. Говорю ему как-то: «Сегодня память святой Марины», а он мне: «Нет, святого Моисея». Ну, как с ним жить? В прошлом году купила зонтик. «Зачем тебе зонтик?» — спрашивает. «Нужно», — говорю. «А зачем нужно?» — говорит. «От дождя и от солнца», — говорю. «Ты, говорит, и без зонтика целый день по городу шатаешься, а зонтик купила — так я тебя с субботы до субботы в глаза не увижу».
— Довольно ворчать-то! Рыба сгорит, — заметил философ.
— И то правда, — воскликнула обладательница ложки и пошла в дом, но вскоре вернулась и спросила философа:
— А скажи, пожалуйста, ты ведь все знаешь: отчего Георгий так любит Смилчо?
— Он хочет за него дочь выдать, — без малейшего колебания ответил философ. — Смилчо у меня бреется, так что я и уши его, и нос, и горло, и чем он дышит — всего как есть изучил. Пока волосы ему стригу, две пары ножниц иступлю… Волосы у него густые, как лес галилейский.