Однажды утром чорбаджи Нено сидел на стуле под виноградными лозами и беседовал с женой о разных разностях. У обоих толстяков были веселые, счастливые физиономии.
— Разве не вышло по-моему? — сказала Неновица, кинув на мужа гордый, самоуверенный взгляд. — Я всех наших горожан насквозь вижу… А что слышно насчет Стояна? По усам текло, да в рот не попало. Бедненький! Только полакомиться думал, не тут-то было: по рукам дали!
— Сумасшедший! — промычал Нено, набивая себе трубку. — Сват рассказывает: рехнулся, и что ни день, то хуже. Как приехал из Филибе и рассказала ему мать обо всем, пошел он к Петру, вынул перед невестой подарки и говорит: «Они теперь не мои… Возьми их!» — «Нам чужого не нужно, — ответил Петр. — Спасибо свату. Он слугам и то лучше обновки подарил». А Стоян ему: «Вы, говорит, можете делать, что хотите, и выдавать дочь, за кого вздумаете, но издеваться над человеком… Этого я вам не прощу. Возьмите подарки и нарядите дочь перед тем, как похороните. С Николой она счастлива будет, как овца с волком!.. Коли совесть потеряли, так пожалейте хоть дитя свое. И не думайте, что я вам это из зависти говорю. Сохрани боже!» Потом стал меня ругать и такое понес, что у меня волосы на голове дыбом встали бы, ежели бы я сам слышал. Я — вол, ты — свинья, Никола наш — негодяй последний. Я ему покажу, кто вол и кто свинья! Волов в телеги запрягают, а я чорбаджи…
— За такие слова ты должен подать на него в конак, чтоб ему там раз пятьдесят по пяткам всыпали, — ответила толстая чорбаджийка, заскрежетав зубами. — Я свинья! Да коли я свинья, так он боров… Тощий боров. Ну, да свинья не свинья, а хорошую девушку у него из-под носа вытащила! Пускай облизывается.
— А знаешь, что он со своими подарками сделал? В Тунджу кинул… И с тех пор в Казанлык не показывается. Петр говорит — в Румынию убежал… Только одно мне не нравится. Ты знаешь: Пенка не хочет выходить за Николу. «Я тебя живую в могилу закопаю», — отец ей говорит. «Закапывай, спасибо скажу», — отвечает. «Не мучай ее, — мать говорит. — Мы не на дороге ее подобрали». Целый день Содом… Отец кричит, весь дом вверх дном перевертывает, мать ругает его на чем свет стоит, а дочь плачет!
— Пускай поплачет, — сказала Неновица, поджимая губы. — Я тоже плакала, когда меня за тебя выдавали… Все девки плачут. Но надо поскорей свадьбу справить. Кто знает, что Стоян может выдумать! Не уезжал он в Валахию… Боюсь, как бы разбойником не стал и какой-нибудь пакости не устроил… Моя бабушка рассказывала, что дядя похитил свою суженую в церкви, когда ее хотели с другим венчать, и сваты ничего поделать не могли. Куй железо, пока горячо!
— На этой же неделе выкуем! — ответил Нено и пошел договариваться со сватами насчет того, чтоб ускорить свадьбу.
Прошло две недели. После Петрова дня Николу с Пенкой обвенчали. Свадьба удалась на славу. Казанлыкцы говорили, что если бы не два — в общем мало значительных — происшествия, другой такой свадьбы невозможно представить себе не только в Болгарии, но и в самой преисподней.
Когда молодые возвращались из церкви, навстречу им вышла мать Стояна. Глядя на молодого полным ярости взглядом, она сказала:
— Погубил ты, сынок, хорошую девушку! И молодая твоя счастья не узнает, да и самому тебе радоваться не придется… Хоть мать твоя и говорит, что ты исправишься после женитьбы, а я скажу, что еще не было такой свиньи, которая рыться в навозе отучилась. А что отец твой с ребеночком Цоны Михаличевой делать станет? Ты думаешь, никто не знает, чей он? Смотрите, не утопите его в Кай-нардже, как ребенка Божьей коровки утопили… А теперь ступайте. Я вам все сказала, что на сердце было. Будьте прокляты, бессердечные, криводушные!
Второе происшествие было немножко посерьезней.
В среду после свадьбы Нено потребовались деньги, и он велел жене принести кошели, доставленные полтора месяца тому назад старшиной бакалейных торговцев. Неновица принесла только один.
— Я тебе велел оба принести, — сказал Нено.
— Да ведь старшина только один принес, — возразила Неновица.
— Как один?.. Два… Один с серебром, другой с золотом…
— На лавке только один кошель лежал, — воскликнула Неновица, всплеснув руками.
— Один? — взревел Нено, выпучив глаза, как старый филин. — Один кошель… один… только один! Разрази меня гром!.. А-а-а! Где Никола?.. Умираю!.. Держите меня! Шестьдесят тысяч грошей!
— Иван! — завопила чорбаджийка.
На губах ее выступила пена. Видимо, и она уже утратила любовь к своему «маменькиному сыночку».
Иван, еще служивший у чорбаджи Нено, несмотря на то, что давно уже прикопил деньжат, предстал перед своими повелителями и стал молча ждать приказаний. Но — о чудо из чудес! Ни хозяин, ни хозяйка не в состоянии были слова вымолвить!..
— О-о-о! Умираем! — проговорила, наконец, хозяйка, и слезы градом хлынули у нее из глаз. — Беги скорей, Иван, отыщи Николу!..
Деньги так и пропали…
Через неделю после описанного события отец Кын, о котором надо сказать несколько слов, собирал свои инструменты, готовясь совершить одно трудное, но полезное дело.
— Положи в узел новую епитрахиль, — сказал он молодому русому пареньку, которого тоже звали Иваном.
Надо вам сказать, что казанлыкцы очень любят Ива́нов, так же как копривштинцы — Лульов, карловцы — Тодорак, калоферцы — Тинков и сопотовцы — Цачов.
— Хватит, хватит чесаться-то. Пошевеливайся! — продолжал отец Кын и принялся умываться. — Ну-ка начнем, Иванчо: «Благословен бог наш…»
— «Слава отцу, и сыну, и святому духу», — подхватил Иванчо, завязывая узел.
— Скорей, скорей, Иванчо! «Господи, помилуй, господи, помилуй!» Читай: «Помилуй мя, боже!»
Поняли, какого рода было это дело и в чем заключалась хитрость отца Кына? Если не поняли, я вам объясню. Отец Кын имел обыкновение служить всенощную, заутреню и прочие пустячки у себя на дому, а для церкви оставлял только обедню, с которой, по правде говоря, расправлялся очень быстро. Иванчо, тоже принадлежавший к числу проворных, был не только правой рукой и правой ногой отца Кына, но также половиной его языка и его мозга. Сам отец Кын говаривал, что, не будь Иванчо, ни один православный не мог бы литургию Василия Великого выстоять. И вот, умываясь и одеваясь, отец Кын и Иванчо, не теряя времени, служили всенощную; к тому моменту, когда они подходили к церковной двери, у них подходила к концу заутреня; а когда отпирали церковь и пономарь зажигал свечи, уже литургия шла на всех парах. Побормочет Иванчо, побормочет батюшка, потом опять Иванчо — и когда старушки подходили к пангалу свечку купить, батюшка громогласно возглашал: «Со страхом божиим!», а Иванчо читал: «Молитвами святых отец…» — и все кончалось.
Но этот день был особенный: отец Кын встал раньше, чем обычно, и приказал Иванчу читать немножко помедленней.
— Сегодня обедню и часть заутрени надо будет в церкви отслужить, — сказал ученый и умный поп.
— Вот старушки-то удивятся! — захохотал Иванчо. — Они ведь всегда опаздывают…
— Молчи и читай! — ответил отец Кын. — Сегодня у нас много работы… «Приидите поклонимся цареви нашему богу…» Тебе придется пойти и отчитать над ним два раза псалтырь… Хорошо заплатят. Сын вчера шелковые носовые платки купил… «Слава тебе, боже, слава тебе…»
— Батюшка, он, говорят, от удара помер. Сын довел его… Деньги у него украл.
— Держи язык за зубами, — проворчал отец Кын и открыл дверь. — Длинная молитва и длинные языки господу не угодны… Читай быстрей!
— А возьмешь меня в субботу на кладбище? — спросил Иванчо.
— Палкой погоню, — промолвил отец Кын и продолжал возносить молитвы за всех православных христиан, за церковных старост и за тех, кто жертвовал на построение «храма сего».
— Какого храма? — спросил Иванчо. — Мы на базарной площади!
— Говорят тебе, молчи и читай! — воскликнул отец Кын и зашагал быстрей. — На кладбище никогда больше тебя не возьму… Прошлую субботу заглянул в мешок, а там только хлеб! Ты все сладкие пироги и медовые пряники слопал!
— Ни одного пряника не видал! — возразил Иванчо улыбаясь.
— «Ни одного пряника не видал!» Ты взгляни на рукава своего кафтана да на карманы брюк!.. Все медом вымазаны. Я все вижу. Прошлое воскресенье тебя чуть совсем мухи не заели… Читай «Верую»… Ты бы рад и меня проглотить.
— А отец Славе говорит, что это ты весь Казанлык проглотить хочешь, — сказал Иванчо. — Дескать, и домашние требы в околотке, и панихиды на кладбище, и литургии у него отнял.
— Молчи, Иван! — отрывисто промолвил отец Кын, входя в церковь.
Отец Кын — человек добрый и умный. Если он когда и бранит Иванчо, то не от злого сердца. Правда и то, что Иванчо заслуживает любви и дозволения есть слоеные пироги и медовые пряники, угощая при этом свои рукава и брюки.
— Другого такого, как Иванчо, нигде нет, — говорит отец Кын и рассказывает разные случаи из его жизни. — Послал я его как-то раз в село Эшеклере старушкам прочесть кое-что и велел большую книгу взять, в которой все молитвы есть. А он перепутал да взял другую… Что делать? Умный паренек: стал читать по той, по которой архиереи одни читают, и освятил храм во второй раз! Двух ослов со всяким добром получил тогда. Весь наш дом тем добром наполнил, хотя один ослик, вместе с ним и с хлебом поминальным, в Тунджу свалился.
Но как бы там ни было, отец Кын — добрый и умный человек. Если отец Славе не любит его, от этого не пострадают ни Казанлык, ни архиерей, ни городские корчмы! Отец Славе просто шуток не понимает. Как-то раз, в родительскую субботу, отец Кын вышел из церкви и отправился на кладбище раньше, чем обычно. А по болгарской пословице, «ранняя пташка рано поет». Так и отец Кын. Прочитав «Помяни, господи» над всеми своими могилами, он принялся читать и над могилами отца Славе. Неужто женщинам ждать целый день? У одних ребята дома голодные, у других корова недоена, у третьих тесто прокисает, у четвертых мужу на работу пора… Ну как не признать, что отец Кын — отзывчивый человек! Пришел отец Славе на кладбище, видит: отец Кын по его могилам бродит, будто разбойник с ножом в руке. Бросил отец Славе кадило, обложил его по матушке и убежал. А отец Кын засмеялся и крикнул ему вслед: «Рассердился батюшка, что сума пуста». С тех пор отец Славе не говорит отцу Кыну «доброе утро». Да отцу Кыну это нипочем. Надо вам сказать, что отец Славе — плохой человек. Он рассказывает про отца Кына разные истории, которые сам состряпал у себя под камилавкой. Например, говорит, будто как-то раз отец Кын похитил деньги с церковного блюда и пропил их в корчме Вельо, хотя они принадлежали трем священникам Узнав об этом, чорбаджии, попечители, жертвователи и церковные старосты собрались в кофейне и заставили отца Кына вернуть деньги и просить прощения у старого священника. Но это, конечно, пустяки.
На основании сказанного читатель уже догадался, что кто-то умер и что этот «кто-то» — чорбаджи Нено. После обедни, которую отец Кын с Иванчо отваляли вдвоем с пятого на десятое, потухший вулкан был перенесен в церковь, а посреди дня все казанлыкское христолюбивое общество отнесло его на кладбище и торжественно закопало рядом с его дедами и прадедами. Даже отец Славе в этот день не клевал носом.
А почему отсутствовала дражайшая половина чорбаджи Нено? Почему отсутствовала! Мало ли на свете причин, мешающих человеку исполнить свои священные обязанности! Если б вы слышали, что говорила мать Стояна, вы узнали бы несколько важных тайн, хотя слова ее во многом противоречили ее собственным убеждениям.
— Эх, Петр, Петр! Послал тебе господь хорошего, покорного зятя, нечего сказать! Сам ты его выбрал… Теперь сиди и плачь над дочкой своей!.. Отец его помер от удара, мать лежит избитая, искалеченная… Лучше б ей было не прятать их. Нечистые деньги впрок нейдут. Пока он их не истратит, до тех пор не успокоится. Ну, теперь маленько отлегло у меня от сердца.
Так говорила мать Стояна соседке.
— Экая оказия, прости господи! — пропищала та, качая головой.
— Может, думаешь, вру? Ну, думай, что хочешь, а только скажу тебе: Петровой дочери не видать добра. Велел Нено перед смертью сына позвать — так Иван его у монашек нашел. Каково это молодой жене? И сегодня — отца на кладбище понесли, а сын пьян, на ногах не стоит… И еще что я тебе скажу… Бабушка Стойка мне говорила, что Цона Михаличева разродилась. С одной венчается, а другая родит!
— Надо Петру с Петровичей сказать, — заметила соседка.
— Хочешь — скажи, не хочешь — не говори… Как знаешь. А лучше не говори, — ответила мать Стояна и ушла в дом улыбаясь.
Она отлично видела, что попала в цель, так как ей были известны все душевные и телесные свойства соседки. Через несколько минут Петр, Петровица и даже "молодая жена Николчо были оповещены обо всем, причем известие было сдобрено усладительными рассуждениями, маслеными выражениями сочувствия, пряными добавлениями и пахучими комментариями.
Но оставим казанлыкских сплетниц и посмотрим, что произошло в доме Николчо Ненова, так как все надлежит изучать и исследовать на месте. Хотя Нено умер от тоски по своим пропавшим деньгам, а Неновица пролежала несколько месяцев, сраженная этим же обстоятельством, а также кулаками своего любящего сына, Николчо получил довольно внушительное наследство. Казанлыкцы рассказывали, что богатства чорбаджи Нено, вместе взятые, составляли огромную сумму, которую Николчо сумел растратить только через четыре года, когда молодая жена успела народить ему двух детей. Но не думайте, что в течение этого периода казанлыкские православные христиане презирали Николчо или старались вернуть его на правильный путь. Отнюдь нет! Любезные читатели и читательницы, вы еще не знаете самих себя! Хотите, я открою вам глаза и поставлю перед вами зеркало? Если среди вас найдется человек, который сорит деньгами, шатается без дела, развратничает и пр. и пр., но при этом не просит у вас взаймы и не становится вам поперек дороги, то вы будете либо хвалить его, либо молчать, либо придумывать ему всяческие оправдания. Но как только этот человек вынет из своих карманов последний грош, перестанет вас угощать, начнет вам жаловаться на свою судьбу и попросит у вас пять грошей взаймы, у вас так широко откроется рот, словно вы собираетесь проглотить Канары.
Именно это самое произошло с нашим героем. Когда сей добродетельный муж (такой титул получил он от монашек) проел все денежки, когда у него стоптались каблуки и он стал пить на чужой счет, даже преподобные сестры Преображенского монастыря решили, что он сумасшедший и что «порядочные люди не должны пускать к себе в дом человека, который имеет незаконных детей и уморил родного отца».
В один прекрасный день Николчо заявил жене и матери, что решил продать дом с розовым садом и переселиться в Пловдив. Поднялись Содом и Гоморра… Мать рыдала и рвала на себе волосы, жена взяла ребятишек и ушла к родителям, а Николчо расхаживал по двору, махал руками, сыпал проклятьями и ругался на чем свет стоит. Но в тот же день его вызвали в конак, где собрались все кметы и чорбаджии; кадия объявил ему, что дом и розовый сад принадлежат его матери и он не имеет права ими распоряжаться. Не знаю, что ответил Николчо. Знаю только, что каймакам приказал арестовать его и отправить в Пловдив.
— Весь город против тебя, — сказал каймакам, махнув рукой.
— Давно пора тебя приструнить, — поддержал Али-ага.
«Теперь розовая водка немножко подешевеет», — подумал отец Желязко.
В Пловдиве нашего героя держали недолго, так как он не был осужден и его проступки касались больше его самого, чем других граждан. В день святого Димитра его выпустили… Куда же он делся после этого? По словам отца Кына, он отправился в Валахию и поселился в Гюргево, где его взяла на содержание цыганка, занимавшаяся стиркой белья и продажей вареной кукурузы вразнос.
Казанлык — красивый, веселый город. Публика там чистая, благородная, граждане отличаются возвышенным, гуманным мировоззрением, а розовая водка — крепостью и ароматом.
Войдем в розовые сады и подышим счастьем, блаженством… Солнце светит весело и приветливо, птички поют и скачут с ветки на ветку, девушки смеются и радуются, дети бегают и кричат во все горло… В одном из таких райских садов сидит почти совсем седая женщина с болезненным, желтым лицом, держа на коленях двух детишек, глядящих ей в глаза с чистой детской любовью и наивным почтением… Неподалеку от этой счастливой группы какая-то еще молодая женщина окапывает мотыгой розовый куст… Лицо у нее тоже бледное, постаревшее, взгляд мрачный, безжизненный, руки черны от загара и тяжелой работы, волосы побелели, из глаз струятся слезы. Время от времени она разгибает спину, но тотчас с глубоким, тяжелым вздохом снова склоняется к земле… По всему видно, что работа ей не по силам: у нее дрожат руки, болит спина, и она изнемогает под тяжестью мотыги. Но надо накормить и одеть детишек, обеспечить спокойную старость свекрови…
Тяжела железная мотыга, жарко палит солнце, мало у женщины сил, тяжек труд! А в воображении молодой женщины встают более приятные картины, более привлекательные образы, более чистые воспоминания, более счастливые дни… Встает ее девичья жизнь, ее молодость, встает Стоян, его умное, доброе лицо… И бежит слеза за слезой, и громоздится страданье на страданье, и льнет несчастье к несчастью, и терзается бедное, полуубитое сердце…
«Ах, если б только не дети!» — думает молодая женщина, поднимая к небу полный любви и ненависти взгляд. «Что же тогда? — спрашивает она сама себя и отвечает: — Сейчас же в реку кинулась бы! Не хочу больше жить… Ах, отец, отец, что ты со мной сделал? Господи, возьми меня к себе, только не оставляй детей!»
А детки нежно смотрят на нее, смеются, хохочут, шалят!
— Положи мотыгу, милая невестка, отдохни! — говорит Неновица, качая головой. — На, выпей водички холодной. Господи, почему я не могу ей помочь? Пусть деньги взял, да зачем и здоровье отнял?..
В Румынии произошли три великих события, заслуживающих быть отмеченными не только в анналах г-на Хаджиу[99], но и в болгарской истории г-на Крыстевича, которая обязательно должна окончиться болгаро-кинезским периодом. Благодаря означенным событиям румыны были вынуждены ввести еще один праздник. В этот день с раннего утра звон трехсот бухарестских колоколов лишил чувствительных людей утреннего покоя; множество женщин, детей и старух сновали по городу; солнце, нередко принимающее участие в человеческих развлечениях, сияло во всю мочь; торговцы бузой, сластями, халвой — вообще все любимцы детворы — ждали хорошей выручки. Словом, все рассчитывали повеселиться, на время выкинув заботы из головы.
Я расскажу об этих событиях вкратце, поскольку мы изредка встречаем такие краткие резюме даже у д-ра Богорова[100] и поскольку истинная поэзия немногословна. Первое событие, имевшее начало в Гюргево, кончилось свадьбой; второе, огорчившее весь Бухарест и все благородные и богобоязненные сердца, кончилось смертью и духовным завещанием; третье, имевшее место тоже в столице и подогревшее бухарестский патриотизм на несколько градусов, кончилось официальным решением румынского суда.
На основании этих нескольких строк вы уже можете догадаться, что в первом событии главную роль играл наш казанлыкский герой г. Николчо, чье жизнеописание я постарался дать вам с возможной полнотой. Это действительно так. Переселившись в Гюргево и увидев, что здесь есть где разгуляться, он поставил ребром последний грош, так как во многих городах поднебесной чистая женская любовь продается на вес. Сперва он искал работы, думал о жене и детях, надеялся со временем стать им полезным, — перевезя их в Румынию или прикопив денег и вернувшись в Казанлык, — строил планы насчет воспитания своего потомства, частенько испытывал угрызения совести. Но через месяц мало-помалу, незаметно для него самого, Казанлык утратил в его воспоминаниях прежний реальный вид, лица детей подернулись каким-то туманом, а фигура жены стала принимать другую форму, другой вид, другое положение. В конце концов через два года в душе Николчо совершенно иссякла вся поэзия прошлого до последней капли, так как некоторые составлявшие общественную собственность гюргевские дамы стали казаться ему аппетитней его бедной работницы, а красное вино отличалось чудесной способностью изглаживать воспоминания. Первое время Николчо кое-что зарабатывал, кутил со своими многочисленными женами и еще надеялся стать человеком. Но время и обстоятельства нередко заставляют даже и природу действовать в обратном направлении. В данном случае вино, разврат и скверная компания скоро произвели свое разрушительное действие: Николчо стал скитаться из корчмы в корчму, ночуя под забором и думая только о том, как бы освободиться от боли в голове, вышибив клин клином. Работы никто уже ему не давал, так как пьянство ослабляет человека, а слабость влечет за собой отвращение ко всякой работе. Один добрый человек сжалился над бедственным состоянием нашего героя и взял его для работы по дому; но это плохо кончилось. Как-то раз он послал Николчо в погреб нацедить вина и принести кислой капусты. А у Николчо в это время в брюхе стало посасывать. Налил он одну за другой несколько чашек вина и выпил их натощак. Хозяин ждет десять минут, ждет двадцать — Николчо все нет и нет. «Негодяй, заснул в погребе», — решил добряк и пошел за ним. Но когда он туда вошел, глазам его открылась живописная картина, какой не найдешь и у Гогарта: содержание стоведерной бочки вытекло все до капли, и Николчо плавал по красному морю словно венецианская гондола.
После этого события, ставшего благодаря целомудренным гюргевским обитательницам скоро известным всему городу, Николчо попал в трагическое положение. Люди благоразумные, покупающие вино за наличные, боялись не только давать ему работу, но попросту пускать его в дом. Однако господь бог не забывает и последних своих созданий. Одна из любовниц Николчо, принадлежавшая к цыганскому племени и видевшая в пьянстве положительное качество, решила взять чорбаджийского сына под свое покровительство и кормить его своими трудами. Эта человеколюбивая особа стирала чужое белье, покупала своему любовнику вино, водку и наслаждалась его прелестями. Понятно, нежное сердце нашего героя не могло не ответить ей благодарностью: года не прошло, как он предложил ей свою руку и звание законной супруги. Это событие важно в двух отношениях: мы можем сделать из него, во-первых, тот вывод, что человек нередко превращается в бесполезный предмет, встречающий сочувствие только со стороны таких же ничтожных, падших существ, как он сам; а во-вторых, что кривого дерева не в состоянии исправить сама природа, хотя моралисты и утверждают, будто силы ее чудодейственны.
А что делает Николица? Как живет эта несчастная женщина, которую царящие в Казанлыке патриархальные нравственные устои заставили подчиниться воле родителей, вступив в законное сожительство с сыном одного из виднейших жителей города и народить ему детей? Какие муки и страдания приходится терпеть этой почтенной и добродетельной матери, вынужденной растить детей без чьей-либо помощи? Она работает, перекапывает землю, недосыпает и недоедает… Кто в этом виноват? Отцу надо повиноваться беспрекословно!
………………….
Решения суда:
Первое.[101] Ввиду того что наш новый гюргевский гражданин Никола Казанлычано поглотил большое количество спиртных напитков, уважаемое акцизное управление обязано похоронить его за счет правительства. (Поминальное угощение будет предложено судом.)