Знаете ли вы Петра Бамню? Ну, конечно, вы его знаете: у него трехэтажный дом, а двор обнесен оштукатуренной стеной. Когда бай Петр идет по улице, фигура его напоминает дойную кобылу, так как «чувство» его довольно сильно увеличено питательными частицами «папаз-яхнии»[95] и гузками пернатого царства. Но главная особенность бая Петра заключается в том, что этот достойный уважения почтенный человек почти всегда, направляясь в корчму, держит руки за спиной, перебирая длинные янтарные, не имеющие креста четки. Хотя умные люди утверждают, что сердце человека всплывает на поверхность его богоподобного лица, как деревянное масло на поверхность воды, я ни в коем случае не могу согласиться с ними, так как «представительство» бая Петра не имеет ничего общего ни с его кровеочистительным органом, ни с мозговой нравохранительницей, ни с нервной системой. Общеизвестно, что между душой и телом существует такое сходство, какое мы находим только между монахами и котами; но природа любит иной раз произвести революцию даже против своих собственных законов: вот почему наш бай Петр, несмотря на всю свою дородность и тучность, отличается добрым сердцем и некоторой дозой разума. Например, если вы вздумаете спросить его, какое мясо лучше — постное или жирное, он ответит вам, что «чревоугодие, яко же глаголет премудрый Соломон, есть грех велий». Словом, бай Петр — такой человек, что, переселившись в Калофер, он сумел бы в довольно короткий срок заткнуть за пояс даже одноглазого калоферского царя. О Калофере мне нечего вам рассказывать, так как калоферцы свидетельствуют сами о себе не только у себя дома, но и на царьградских перекрестках. Даже калоферский векил[96] признает, что в царстве слепых и кривой — царь. Разумеется, высказанное нами мнение является всего навсего предположением, так как бай Петр никогда не променял бы Казанлык с его розовой водкой даже на болградское примарство.
— Чего я не видал в вашем достохвальном Болграде? — спросил бы вас бай Петр.
— Слепого, глухого, немого и хромого царства, — ответили бы вы в твердой уверенности, что ваши слова никогда не дойдут до примарских ушей.
— А есть у болградчан розовая водка?
— Нету.
— А хорошее вино?
— Есть.
— А полынное?
— Есть.
— Красное или белое?
— У Паничерского — красное полынное, а у бая Ивана — белое.
— А закуска есть?
— Экий Фома неверный! Да разве бывает вино без закуски?
Болградцы не принадлежат ни к «латинской джинте», ни к свиштовской академии, ни к пловдивской философской школе, в которых даже вяленое мясо приготовляется из латинских древностей, болгарской кожаной тесьмы и греческих манускриптов. В Болграде такое вяленое мясо приготовляют — просто пальчики оближешь! Так и тает во рту, будто сливочное масло. А дешевизна, дешевизна какая! Такой дешевизны вы не найдете даже в своем женском монастыре, который продает, а не покупает. Знаешь ли ты, что, не будь этой дешевизны, честные болгарские отцы и матери уже давно послали бы своих многоуважаемых примарей ко всем чертям?
— Не говорите больше об этом богоизбранном городе. У меня слюнки текут, — ответил бы вам бай Петр. — Ах, если бы у болградцев была розовая водка, я сейчас же покинул бы наш рай и стал бы либо преподавателем тамошней Центральной школы[97], либо священником новой церкви, либо нанялся бы к примару пасти лошадей и волов, перегоняемых через русскую границу.
Я думаю, вы на основании этих немногих строк уже составили себе представление о характере и душевных красотах бая Петра, о котором я собираюсь говорить довольно долго.
Но при всей своей солидности и важных достоинствах бай Петр не прочь иной раз пошутить. Однако шутки его похожи на славословия калоферского сатирика Генка Мурина или пловдивского мудреца Хаджи Калчо. Бай Петр всегда оригинален, ни на кого не похож. Так, например, увидев во время своих странствований по городу какую-нибудь франтиху, чье чело уже избороздил плуг времени, он напевает себе под нос:
Ах ты, Рада, Рада щеголиха!
Красота твоя — мне злое лихо.
На слепом глазу перо кривое,
На прыщавой шее — ожерелье,
Гол живот, но пояс золоченый,
Грязны уши, да в ушах сережки,
Черны пятки — туфельки нарядны.
Заметив юношу, который задирает нос, тогда как в животе у него играет цыганский оркестр, он поет:
Выходи, Рада, за меня замуж…
Я тоже, Рада, жених богатый!
Мешок мне с брынзой мышь подарила,
Лягушка — мяса кусочек жирный,
Бурав мучицы мне набуравил.
Сам сыт и гостя принять могу я.
А при виде пожилого холостяка, не желающего и думать о женитьбе, затянет, подсвистывая, знаменитую холостяцкую песню:
Я не думал о женитьбе,
Да напомнил добрый дядя:
«Ты женись, женись, племянник,
Юных зря не трать годочков;
А возьми слепую Райку;
Вы под стать: сто лет невесте,
Жениху — сто двадцать скоро».
Но иногда шутки его имеют совсем безобидный характер. Например, встретив хорошенькую женщину или миленькую девушку, он кашлянет, а при встрече с монахиней закрутит правый ус.
Бай Петр — человек семейный; у него две пары ребят: два мальчика и две девочки. Но прежде чем перейти к главному действующему лицу нашего повествования, я должен познакомить вас с супругой бая Петра. Существуют в отечестве нашем женщины, заставляющие думать, что рассудок и разум внедряются в человеческие головы под действием какой-то сверхъестественной силы, которая для одних — ласковая мать, а для других — мачеха. Жена бая Петра, когда-то носившая имя Нена, а теперь величаемая Петровицей Бамней, — женщина до того разумная, что вызывает удивление даже у казанлыкских учителей Христовых; а женщины всех возрастов — и молодки и старухи — ходят к ней за всякими советами, которые она дает с величайшей готовностью. Разумеется, и в Казанлыке, как во всех остальных городах поднебесной, существуют зависть, ненависть и другие скверные свойства, появившиеся у людей еще во времена господина Каина и особенно часто свивающие себе гнездо в женских сердцах. Одно из этих сердец, желавшее блистать в Казанлыке, но затемняемое славой Петровицы, сказало однажды, что у добрых и умных родителей бывают непутевые дети.
— Увидим, — ответила Петровица.
И она не спускала глаз с четверых своих голубчиков. Старшую девочку звали Пенкой. Как жаль, что я не художник: я нарисовал бы вам ее невинное личико, ее ясные, лучистые глаза, ее бело-розовые щеки, ее алые губы, ее красиво изогнутые брови, ее высокую грудь, ее белую шею, ее стройный стан. Но Пенка обладала еще одним достоинством, не стареющим и создающим добрую славу, которая сохраняется даже после смерти. Она была добра, умна и так прилежна, как бывают только чистые, невинные создания. Ее нежный голос, ее веселые песни раздавались на весь околоток, а работала она так, что о ней отзывались с похвалой лучшие казанлыкские хозяйки. Если б вы видели ее полотно, ее вышивки, выпеченные ею булки, когда она несет их на плече из пекарни, вы согласились бы со мной, что болгарка — лучшая женщина во вселенной.
— Кому эта девушка женой станет, тот как в раю всю жизнь проживет, — говорили даже те старушки, которые не любят о людях добро говорить.
— В мать пошла, — толковали мужчины, вздыхая при этом так, что их женушки задавали им перцу.
Что же касается молодых парней, которые глядят больше на лицо и фигуру, чем на мозговой аппарат, управляющий человеком, то и они не могли не вздыхать и не думать о Пенке, так как в ней соединялось все, что заслуживает похвал и любви. Но было сердце, бившееся при встрече с Пенкой и при виде ее милых, ясных глазок сильнее других. Сердце это принадлежало Стояну Тончеву, слывшему в городе добрым, честным и способным парнем. Единственное, что мешало Тончеву фигурировать в первом ряду казанлыкских граждан, — это бедность его родителей да еще то, что мать его была известная всему городу сплетница. Все это не могло нравиться казанлыкским патрициям, всегда стремившимся отделять пшеницу от плевел.
— Хороший парень! — говорил один казанлыкский старикан. — Только вот — мать; а про самого слова худого не скажешь: и работящий, и деньжат успел сколотить.
— У него все спорится, — отвечал один из тех старцев, для которых хорош только тот, кто сделал им что-нибудь полезное. — Поручил я ему тут работу одну, отлично справился.
— Надо его школьным попечителем выбрать, — заметил Ганчо Попов, обычно высказывавшийся лишь после того, как вопрос решат чорбаджии.
— Нет, нет… Этого никак нельзя… Чтобы захаралийцы нас на смех подняли?.. Мать целый день по городу шатается, а сына в попечители! — возразил первый.
Из этого незначительного разговора вы можете заключить, что Стоян привлекал к себе не только внимание казанлыкских граждан вообще, но, в частности, также внимание отцов, имевших счастье вырастить черноглазых козочек и теперь ищущих им покупателя. А что думал о Стояне бай Петр, у которого тоже была дочь на выданье?
«Стоян — хороший парень, — думал он, перебирая четки. — Мать его, говорят, не того… А что в ней плохого? Женщина как женщина. Расхаживает, мол, по городу, словно лудильщица какая… Так что ж из этого? Все ходят. Меня целый день дома не бывает… Да и дочь свою я ведь не за мать, а за сына выдать хочу… Какая мать, значит такой и сын, говорят. Ну и пускай говорят. А ты на парня, на парня смотри! Три дня тому назад приходил он ко мне, сказать что-то хотел, да Константин Мыгла пришел — помешал. Ежели Стоян посватается, выдам за него. Лучше синицу в руке, чем журавль в небе».
Мать, — как уже сказано, женщина умная, — тоже, конечно, соглашалась выдать дочь за этого юношу, наделенного всеми качествами порядочного человека.
«А мой-то отец разве из лучшей семьи? — задавала она себе вопрос, размышляя о человеческой глупости. — Свекор с разбойниками ходил, народ грабил, а муж мой, говорят, хорошего роду. Пойди разберись тут, чего людям надо. Я только знаю, что лучшего зятя, чем Стоян, нам не найти. Свекровь говорила: когда вола покупаешь, на шею да на копыта гляди, а батрака нанимаешь — гляди, как он одет да как бич держит. «Кто носит грубые поршни, тот может и туфли носить, — говорила она, — а кто — красные карловские башмаки, тот не может носить поршней… Да знаешь ли, невестка, что ни одни красные башмаки отцу своему доброй славы не принесли?» Вот какая была моя старуха свекровь! Но люди толкуют, что мать у Стояна непутевая, а сын слушается ее и почитает. Так что же тут дурного? Хороший сын должен почитать даже плохих отца с матерью за то, что они родили его и вырастили. Чти отца своего и матерь свою! «Почитает мать!..» А что ж ему делать?.. Убить ее, что ли? Плохая ли, хорошая ли — все мать».
Теперь посмотрим, что думала о Стояне сама Пенка, чьей судьбой были озабочены добрые люди. Но кто может поведать нам тайны женского, а тем более девичьего сердца, в котором столько переходов, темных закоулков, извилин и пр.? Кто может поведать нам мысли, что кружатся в голове невинного молодого существа, только начинающего жить, любить, ненавидеть, думать о будущем и критиковать общественное устройство? Наконец, кто может поведать нам, какие сны снятся живым, подвижным, деятельным натурам, в которых уже проснулось стремление к новой жизни, к разнообразным наслаждениям, к удовлетворению своих нравственных потребностей? Не знаю, как другие, а я желал бы, чтобы все шестнадцатилетние девушки видели во сне меня…
Хотите, я открою вам еще одну тайну? Я хотел бы стать двадцатилетним юношей и увидеть во сне, о чем мечтают длинноволосые божьи создания… Удивительное дело! Вы видите, что мои желания совершенно безобидны и природа нисколько не пострадала бы, исполнив их… Но… но, увы! Молодость не возвращается, дорогие мои читатели, и мечты стареют, как мы сами. Было время, когда мои волосы были еще черными, лицо белым и румяным, а глаза блестели, как две звезды… Тогда случалось… Но все проходит… остаются одни только голые воспоминания, не только не радующие, а убивающие в нас и то счастье, которое мы имели, хотя бы общипанное со всех сторон…
Однако махнем на все это рукой и войдем в садик Пенки, полный всяких цветов. Я люблю эти девичьи садики, существующие только у тех народов, которые сохранили свою невинность, «не вкусили от европейского древа познания добра и зла» и остались до поры до времени молоды и чисты. В Болгарии эти садики представляют собой настоящие храмы девственности, где молятся невинности, преклоняя колена перед святой природой. Храм Пенки был прекрасен, как и его жрица. Я смело сравню эту жрицу с пионом, распустившимся на утренней заре и украшенным несколькими чистыми каплями алмазной росы. Но давайте войдем!.. Пенка ходит между клумбами, с искренней любовью оглядывая каждый цветок, нежно вздыхает, видимо в упоении поднимает свои ясные глазки к небу, что-то шепчет, кладет руку на грудь… Но смотрите, смотрите! Вот она увидела побег невинного амаранта, вырвала его, топчет своей маленькой ножкой и снова вздыхает. По всему видно, что в сердце ее уже началась борьба человеческих страстей, которая называется жизнью, — борьба любви и ненависти… Смотрите, смотрите! Она что-то шепчет, обращает взор к калитке, еще раз вздыхает, срывает цветок герани, нюхает его… Что же она шепчет? Давайте послушаем!
— И зачем только при помолвке сватам герань раздают? Весь садик мой разорят. У Недялчевой бабушки даже цыгане в сад вошли, как будто не могли снаружи играть. А у Николчевой ничего лучше не придумали, как хоровод в саду водить, — все цветы потоптали… Стоян любит герань. Третьего дня, я видела, у него в руках герань была… Мама папе толкует, чтобы меня за Стояна выдать. Я слышала, за окном стояла. «Парень хороший», — говорит. А она в ответ: «Я знаю, что хороший; чего лучше!»
О чем Пенка собиралась шептать дальше, я не знаю, так как пошел навстречу матери Стояна, которая явилась в дом Петра, вся разубранная и разряженная, держа в руках что-то, завернутое в красный платок, — что именно, не могу сказать. Прощайте, ухожу.
Войдя и получив приглашение сесть, мать Стояна долго молчала, хоть и не принадлежала к числу тех, кто любит это занятие. Молчали и гостеприимные хозяева, несмотря на то, что бай Петр тоже был не из бессловесных… После десятиминутного молчания мать Стояна, поглядев в потолок и собравшись с духом, промолвила:
— Вам жарко? Я вся мокрая.
— Жарко, — ответил бай Петр.
— Как детки себя чувствуют? — продолжала мать Стояна.
— Спасибо, здоровы, — ответила Петровица. — А ваш Стоян как?
Последний вопрос был задан для того, чтобы развязать сватье язык и помочь ей объясниться.
— Хорошо. Нынешний год господь дал ему заработать. Пора, пора мне женить его, Петровица. Я к вам — просить вашу Пенку.
Это сообщение нисколько не удивило Петра с Петровицей, так как они давно ждали желанную сваху и собирались ответить ей согласием.
Через несколько часов в доме Петра появился сам Стоян. Он пришел переговорить со своими будущими родителями. Они приняли его ласково и благословили жениха с невестой.