Двѣнадцать дней Русановъ провелъ въ безпамятствѣ; въ горячешномъ жару. Онъ громко бредилъ Инной, Бронскимъ, припоминалъ мелочи прошлаго, такъ что майоръ, не отходившій отъ его постели, узналъ почти всю его тайну. Онъ ничего не щадилъ для спасенія племянника; составлялся консиліумъ. Старый докторъ, отецъ оригинальной Вѣрочки, мало говорилъ и больше прописывалъ рецепты. Другой, изъ недавно кончившихъ курсъ, наговаривалъ обыкновенно цѣлую кучу премудрости о кристаллизаціи фосфорнокислыхъ солей въ костяхъ, объ измѣненіи ея отъ простуды, и отсюда необыкновенно хитрымъ путемъ выводилъ болѣзнь Русанова, а кончалъ тѣмъ же — прописывалъ рецептъ. Третій, тоже изъ молодыхъ, бралъ два совершенно различные рецепта и подносилъ майору.
— Коллеги мои — люди очень ученые, говорилъ онъ, — и опытные, и добросовѣстные практики. Что бы вы однако сдѣлали, еслибъ это прописали вамъ? Какой рецептъ послали бы вы въ аптеку?
— А прахъ ихъ побери! Никакого не послалъ бы! отвѣтилъ майоръ съ откровенностію солдата.
— Вотъ ужь пять лѣтъ, какъ я это исполняю, сказалъ докторъ:- такъ и сдѣлаемъ: никакого не будемъ посылать. Вѣрьте, мы можемъ только предупреждать болѣзни; излѣчивать — никогда! Съ тѣхъ поръ какъ я держусь этого правила, я честно смотрю въ глаза собратьямъ, и не боюсь услыхать хохота римскаго авгура.
Майоръ не понялъ и половины сказаннаго докторомъ, но сдѣлалъ по его. Когда Русановъ пришелъ въ память и узналъ объ этомъ, онъ тоже поблагодарилъ доктора за предоставленіе исхода болѣзни самой природѣ.
— Не ст о итъ благодарности, отвѣчалъ тотъ:- я знаю, что многіе злятся на меня за такой образъ дѣйствій; особенно не по нутру придется онъ редакторамъ медицинскихъ газетъ… Но — пусть себѣ злятся!…
Славное чувство испытываетъ человѣкъ, возвращаясь къ жизни; точно онъ начинаетъ учиться ходить; все его занимаетъ, и лица окружающихъ, и каждая мелочь домашняго быта, все представляется въ розовомъ свѣтѣ. Едва ли есть такія потери, такія огорченія, которыя не забываются въ первое время выздоровленія. только мало-по-малу началъ Владиміръ Ивановичъ возвращаться къ прошлому. Что-то кольнуло его, когда онъ нашелъ письмо Инны; неокрѣпшій мозгъ не выдержалъ и половины его, голова закружилась, мысли начали разбѣгаться. Русановъ насильно заставилъ себя повторять таблицу умноженія, и нѣсколько дней не прикасался къ книгѣ. Онъ сидѣлъ у окна, любуясь яркимъ освѣщеніемъ осенняго солнца, тѣми особенными тонами зелени, неба, воды, которые пріобрѣтаютъ они въ концѣ лѣта, когда еще не наступило полное замираніе природы, но замѣтно что-то идущее къ тому, что-то отцвѣтающее, трогательное, какъ чахоточный румянецъ молодой дѣвушки…
Такъ прошли недѣли двѣ. Владиміръ Ивановичъ сталъ выходить въ садъ, возвратился аппетитъ; наконецъ, онъ и объ отъѣздѣ сталъ поговаривать. Майоръ все еще удерживалъ его.
Пришелъ и день отъѣзда. Дорогой Владиміръ нѣсколько разъ принимался перечитывать письмо, но лицо оставалось покойнымъ; отросшія за болѣзнь бакенбарды еще болѣе маскировали выраженіе. На одной станціи онъ закурилъ письмомъ сигару.
"Хуже чѣмъ у меня въ горячкѣ…. А если это напускъ?" приходили ему въ голову отрывочныя мысли. "Мы? Не нашъ? Что жь такое мы? революціонная партія, что ли?"
Русановъ даже улыбнулся, и самъ сталъ напѣвать какую-то безсмыслицу:
О Россея, о Россея, о Роосеюшка моя!
Широко ты разыгралась, разудалая земля!
А ямщикъ, слушая его, а себѣ затянулъ:
Офицерикъ молодой пушку заряжалъ,
Пушку заряжалъ, въ Кострому-городъ стрѣлялъ….
Такъ и до городу добрались. Пудъ Савичъ обрадовался возвращенію жильца. Сослуживцы обрадовались тому, что явился лихой помощникъ. Доминовъ обрадовался несказанно.
— Дѣла столько, что и не оберешься: на дняхъ докладъ, говорилъ онъ, — нате-ка вамъ для развлеченія, — и передалъ ему огромную кипу.
Русановъ взялъ ее съ собой на домъ; по дорогѣ, онъ зашелъ въ гимназію, чтобъ исполнить порученіе Конона Терентьевича, который просилъ развѣдать о племянникѣ у Тонина.
Молодой надзиратель, къ которому обратился Русановъ, поглядѣлъ на него какъ-то странно.
— Вамъ господина Тонина надо? ихъ нѣтъ-съ.
— Вышелъ въ отставку?
— Да-съ, то-есть оно не то что вышелъ… Да вамъ зачѣмъ? таинственно проговорилъ тотъ.
Русановъ сказалъ.
— Пожалуйте къ главному надзирателю; теперь онъ всѣмъ завѣдуетъ…
— А кто у васъ главный?
— Езинскій, Іосифъ Казиміровичъ. Онъ теперь правая рука инспектора, въ такое довѣріе вошелъ, что не надивимся….
— Ну, что каковъ у васъ новый инспекторъ?
— Да какъ вамъ сказать? и ума не приложимъ, что это такое значитъ. На первыхъ-то порахъ такъ на всѣхъ накинулся, все это по своему вертитъ; такая дружба съ господиномъ Тонинымъ пошла, а тутъ вдругъ меньше, да меньше сталъ заглядывать въ классы; слышимъ-послышимъ, ужь онъ и выговаривать Тонину-то сталъ: отъ васъ, дескать, что ни день то безпокойство; а вотъ Іосифъ Казиміровичъ ничего до меня не доводитъ, и въ классахъ у него тихо, и все такое…. А тутъ въ скоромъ времени Тонину и въ отставку велѣли подавать….
— А самого инспектора можно видѣть?
— Пожалуйте къ нимъ на квартиру; они нынѣ рѣдко бываютъ, кромѣ классовъ…
Русановъ засталъ Разгоняева въ кабинетѣ, за письменнымъ столомъ. Тотъ принялъ гостя и любезно, и немножко натянуто, какъ всегда бываетъ, когда гость помѣшаетъ интересному занятію.
Онъ сказалъ Русанову, что Горобецъ учится порядочно, что и въ поведеніи сталъ исправляться съ тѣхъ поръ какъ устранено изъ заведенія одно лицо, имѣвшее вредное вліяніе на нравственность воспитанниковъ; и разговорился вообще о преподаваніи, особенно когда Русановъ напомнилъ ему о его литературныхъ трудахъ.
Русановъ скоро откланялся….
А между тѣмъ сослуживцы стали замѣчать въ немъ перемѣну. Довѣрчивый, веселый Владиміръ Ивановичъ стушевался, его замѣнилъ холодный, сдержанный секретарь Русановъ, подозрительно глядѣвшій въ глаза каждому, кто съ нимъ заговаривалъ, словно онъ все хотѣлъ спросить: а не лжете ли, не притворяетесь ли вы, почтеннѣйшій? Раза два или три у него проявилась раздражительность въ отношеніяхъ къ подчиненнымъ; разъ онъ съ холоднымъ достоинствомъ намекнулъ Доминову, что ему непріятенъ заведенный тѣмъ разговоръ о ходившихъ сплетняхъ про Горобцовъ. Отъ него стали сторониться…
Дома онъ проводилъ скучные вечера, чувствовалъ потребность въ обществѣ, а идти — никуда не шелъ. Повадился было къ нему отставной поручикъ Кондачковъ. На первыхъ порахъ Русановъ ему страхъ обрадовался. Ему нравился этотъ, какъ онъ воображалъ, простой человѣкъ, неиспорченный никакими отвлеченностями; но потомъ дѣло объяснилось. Поручикъ былъ отвсюду изгнанъ, какъ отъявленный шулеръ, и таскался во чужимъ домамъ, промышляя насчетъ обѣда.
Русановъ сталъ уже только терпѣть его присутствіе; да и поручикъ смекнулъ дѣло и болѣе не докучалъ ему бесѣдой. Сидятъ они, курятъ сигары, пьютъ чай, а Русанову рисуются картины, одна другой заманчивѣе, одна другой пламеннѣй….
Вотъ онъ приходитъ домой, измученный головною работой, истерзанный столкновеніями со всѣмъ, что есть грязнаго, тинистаго въ жизни, на встрѣчу ему выбѣгаетъ она… Но это ужь не прежняя она…. Какою женственностью вѣетъ отъ нея! Какъ выразительны эти черные глаза! Какъ плавно опускаются черныя рѣсницы отъ его страстнаго взгляда! Какъ жгутъ поцѣлуи этихъ пунцовыхъ губъ!
Русановъ вставалъ и въ волненіи ходилъ по комнатѣ. То ему казалось, что онъ не вынесетъ этихъ порывовъ, этой тоски, что у него голова развалится; то ему хотѣлось итти и сдѣлать что-нибудь необыкновенное, изъ ряду вонъ. Онъ бралъ фуражку, шелъ куда-нибудь на бульваръ, или безцѣльно бродилъ по улицамъ, словно думалъ уйдти отъ самого себя….
Усталый, онъ возвращался домой и начиналъ обсуждать свои поступки; теперь они казались ему смѣшнымъ, безплоднымъ раздраженіемъ воображенія. Онъ спѣшилъ сѣсть за дѣло, и принимался внимательно читать разные акты и записки; не проходило четверти часа, строки уходили изъ глазъ, и мысли уносились такъ далеко, что онъ пугался себя, отворялъ окна, освѣжался осеннимъ воздухомъ, и долго смотрѣлъ на темную улицу….
На другой денъ онъ опять въ присутствіи сдержанъ, холоденъ, и та же исторія дома.
"Еслибы какое-нибудь живое дѣло! думалось ему иногда; со всѣми препятствіями, со всѣми опасностями, лишь бы живое!"
"Хоть бы на медвѣдя съѣздить, медвѣдей-то здѣсь нѣтъ," пришло ему разъ въ голову.
Разъ онъ задумчиво шелъ со улицѣ, глядя себѣ подъ ноги, какъ вдругъ его окликнулъ веселый женскій голосъ. Онъ поднялъ голову и увидалъ Ниночку. Она ѣхала въ наемной пролеткѣ, шагомъ, равняясь съ нимъ, и громко хохотала.
— Это вы? сказалъ Русановъ.
— Хотите кататься? Садитесь….
Они поѣхали за городъ; Русановъ совершенно ее не узнавалъ; она глядѣла ему прямо въ глаза, хохотала, у заставы закурила сигару.
— Ахъ Ниночка, Ниночка, говорилъ Владиміръ Ивановичъ: — кто бы могъ подумать, что изъ васъ выйдетъ?
— А вольно жь вамъ было вѣрить? сказала она и опять захохотала.
— Чему же? спросилъ Русановъ въ удивленіи.
— Да тому что я вамъ разсказывала… Ахъ, погодите! можетъ-быть вамъ жалко тѣхъ денегъ, что вы мнѣ дали…. — И она торопливо вынула дорогой портъ-моне.
— Нѣтъ, нѣтъ; это не дорого за урокъ, сказалъ Русановъ, останавливая ее руку; — только ужь вы все разсказывайте… Вы стало-быть давно знали Ишимова?
— Еще бы! вѣдь онъ меня и взялъ отъ мадамъ Кизель, а потомъ хотѣлъ жениться на этой егозѣ; ну, я съ нимъ и разругалась, онъ меня и выгналъ изъ дома; а потомъ опять пришелъ, прощенья просилъ — такой смѣшной!
— Ну, а теперь?…
— Что теперь? Да вѣдь онъ умеръ…
— Какъ умеръ? вскрикнулъ Русановъ.
— Развѣ вы не знали? Давно ужъ, мѣсяца полтора; кто его знаетъ, что у нихъ вышло! Даже на меня тоску нагналъ; почти какъ помѣшанный ходилъ, пить сталъ; все говорилъ, что чего-то не переживетъ, совсѣмъ перемѣнился… Все жаловался, что его нигдѣ не принимаютъ, никто съ нимъ не водится….
— Вотъ какія дѣла-то! разсѣянно говорилъ Русановъ. — Гдѣ жь вы теперь?
— А здѣсь въ городѣ, на квартирѣ, сказала Ниночка, захохотавъ.
— Куда прикажете? спрашивалъ кучеръ, придержавъ лошадь.
— Пошелъ домой! крикнула Ниночка.
Русановъ молчалъ всю дорогу.
— Зайдете ко мнѣ? оказала Ниночка, прищуриваясь.
Экипажъ остановился у большаго двухъ-этажнаго дома. Русановъ подалъ руку своей дамѣ и повелъ ее по лѣстницѣ. Въ небольшой, со вкусомъ отдѣланной гостиной, носились цѣлыя облака табачнаго дыма. На широкой оттоманкѣ сидѣли развалясь три молодыя женщины, очень красивыя, въ богатыхъ платьяхъ декольте.
— Гдѣ ты пропадаешь? мы у тебя скоро часъ! защебетали они, обступая Ниночку.
— Кого я привела, mesdames! Вы не повѣрите, что это за диковинка! это невинность! кричала Ниночка, бросаясь на диванъ и хохоча, какъ сумашедшая.
Mesdames окружили Русанова, завторивъ ей съ полнымъ удовольствіемъ. Онъ съ минуту крѣпился, стараясь сохранять серіозный видъ, попробовалъ было нахмуриться, — вышла гримаса; онъ самъ расхохотался.
— Сегодня у меня праздникъ, говорила Ниночка:- сейчасъ отдается приказъ не пускать моего старика, если вздумаетъ пожаловать…
Русановъ пошелъ за ней и послалъ за шампанскимъ.
Пріѣхали еще двое молодыхъ людей.
— Нашего полка прибыло! оказалъ одинъ изъ нихъ, протягивая руку Русанову.
— Ну прибыло, такъ прибыло! отвѣтилъ онъ, наливая имъ стаканы.
— Мы привезли музыкантовъ, можно? обратился другой къ Ниночкѣ…
— Да не ломайтесь! отвѣтила та, опорожняя стаканъ залпомъ.
Музыкантами управлялъ горбатый Бирюлевъ; онъ сильно огорчился по случаю лишенія надзирательской должности; но на ногахъ еще держался, и довольно бойко помахивалъ смычкомъ.
Русановъ много пилъ, бросалъ деньги музыкантамъ, чтобъ они веселѣй играли, и все-таки не могъ забыться; у него, какъ у всѣхъ здоровыхъ людей, вино падало на ноги, оставляя голову совершенно свѣжею. Пьяныя выходки гостей скоро ему опротивѣли, онъ попробовалъ встать изъ-за стола и не могъ; пришлось съ досадой покориться судьбѣ.
Прибыли новыя лица.
— Ого, го! Здравствуйте, басилъ Игнатъ Васильевичъ Бобырецъ, вваливаясь подъ руку съ Горобцомъ.
— Ninon, кричалъ Коля, обращаясь къ Ниночкѣ, - глядите сюда, какого я вамъ старикашку привезъ: премилый! А? какова? обращался онъ къ Бобырцу:- князь Нѣжинъ, въ Парижѣ былъ, избалованный мальчишка, понимаете? и тотъ ножки цѣловалъ…
— А ужь вы не въ гимназіи? Вышли? спрашивала Ниночка.
— Я отъ уроковъ отлыниваю, возразилъ Коля, захохотавъ.
— Какъ я отъ долговъ, крикнулъ другой помѣщикъ:- лихой гусаръ будетъ!
— Подите вы съ вашими мѣдными лбами! Вотъ наше призваніе, говорилъ Коля, вынимая тетрадку.
Всѣ его обступили.
— Сатирическій журналъ? не печатный? новый? слышалось въ кружкѣ.
— Самородокъ, messieurs, самородокъ! Гдѣ издается и какъ я его подучаю, этого я и самъ не знаю! Слушайте!
Онъ откашлялся и сталъ читать.
"Неуважаемые читатели! Открывая новую эру въ русской журналистикѣ, мы спѣшимъ заявить о числѣ, свойствахъ и качествахъ нашихъ сотрудниковъ. Страницы эти будутъ украшаться легкою поэзіей Madame…."
Невозможно было разслыхать фамиліи въ общемъ хохотѣ.
"Трансцедентально-казуистическими философскими системами нашего ученаго медвѣдя Конона Горобца…."
— Го! Го! смотрите! Это не въ бровь, а въ глазъ! гласилъ Игнатъ Васильевичъ.
"Критико-историческими записками и мемуарами отставнаго майора Русанова…." Ба! моралистъ, мое почтеніе кивнулъ головой чтецъ, замѣтивъ движеніе Владиміра Ивановича, — и… Тутъ ужъ про васъ… "Трудами его племянника о сумасшествіи вообще и о бюрократахъ въ особенности. По части политической экономіи и штопанья старыхъ чулковъ статьи доставляются лордомъ Авениромъ Горобцомъ. Естественныя науки процвѣтаютъ при содѣйствіи почетнаго члена многихъ обществъ толченія воды, Александра Тонина, хотя онъ и принадлежитъ къ тѣмъ членамъ, которые не показываются въ порядочномъ обществѣ."
— Нѣтъ, будто ужъ такъ и написано? спрашивалъ кто-то.
— Не вѣрите? Ха! ха! ха!
— Ха! ха! ха! раздавалось кругомъ, — продолжай! продолжай!
"Но я вижу недовѣрчивыя улыбки на лицахъ читателей; вы сомнѣваетесь въ томъ, что это наши лучшіе люди. Сомнѣвайтесь! Плюйте на нихъ! Повергайте никуда не годные авторитеты! Ищите людей новыхъ, людей ищущихъ свободы, составляйте кружки и молчите до времени…."
— Да, вы оперились, крикнулъ Русановъ черезъ столъ, а я думалъ, вы дальше галчатъ не пойдете…
— Я васъ дурачилъ, а вы и повѣрили, сказалъ Коля, подходя къ нему.
— Такъ вы еще и лжете. Въ ловкія же руки вы попали.
— Я васъ выброшу въ окно! крикнулъ гимназистъ.
— Что у васъ тутъ? Подошли прочіе.
— Вотъ господинъ чиновникъ воображаетъ себя палатѣ и позволяетъ себѣ дерзости…
— Въ окно! Дѣльно! Въ окно его! Здѣсь всѣ равны, шумела компанія, подступая къ Русанову.
— Вы слыхали "Фенеллу"? крикнулъ Русановъ съ усмѣшкой, поднимая бутылку и замахиваясь, — кто первый подойдетъ, тому не сносить головы…..
— А чортъ съ нимъ! Продолжай Горобецъ! кричали гости.
— Надоѣло! отвѣтилъ тотъ, бросая на столъ литографированный листокъ:- нате, пользуйтесь просвѣщеніемъ! Музыканты! Рашель-канканъ!
Начались танцы, болѣе или менѣе всѣмъ извѣстные. Особенно отличалась красивая Полька, которую Коля величалъ панной Лисевичь. Ниночка сѣла возлѣ Русанова, разлегшагося на оттоманкѣ.
— Охота жь вамъ позволять такія гадости! сказалъ онъ, показывая на танцоровъ.
— А что жъ сь ними дѣлать? Не гнать же ихъ… Напрасно я васъ завезла сюда; вы одинъ, противъ васъ всѣ… Они тутъ все о чемъ-то совѣщаются… Я и не пойму… Намедни одного чиновника у паны Лисевичъ такъ поколотили….
"Да эта сторона кукушечьихъ гнѣздъ ускользала отъ меня," думалъ Русановь: "par où la politique va-t-elle se nicher!"
Хмѣль у него совсѣмъ прошелъ.
— Тонинъ бываетъ съ ними? спросилъ Русановъ, пораженный новою мыслью.
— Кто такой Тонинъ? Ахъ постойте! Да, да! Они злы на какого-то Тонина, хотѣли подкинуть ему что-то… Какой-то станокъ… Тутъ одинъ надзиратель съ ними ходитъ, Езинскій…
— Ну? говорилъ Русановъ, оживляясь.
— Ну такъ вотъ все имъ толкуетъ, что Тонина надо проучить, что онъ тамъ какіе-то порядки заводитъ; только стѣсняетъ ихъ… Право не знаю….
— Вы мнѣ какъ-нибудь разскажете это, говорилъ Русановъ, — припомните все до мелочи….
— Да на что жь вамъ? говорила она, взявъ его руку и начала его гладить другою рукой, лукаво на него поглядывая.
Русановъ молчалъ и хотѣлъ освободить руку.
— Славная ручка, продолжала она, улыбаясь, — маленькая, бѣлеькая, точно женская….
Русановъ нахмурился.
— Какой вы не любезный кавалеръ! сказала она, отвертываясь; потомъ, точно его равнодушіе дразнило начала играть его волосами, наклонилась и обожгла ему поцѣлуемъ глазъ, другой, и впилась въ губы…..
— Оставьте меня, шепталъ Русановъ, чувствуя, что кровь бросается ему въ лицо….
— На вѣкъ? смѣялась она, обвивая его руками:- отчего это щеки-то горятъ? А вѣдь въ тихомъ омутѣ черти водятся….