Невесело глядитъ уѣздный городишка южной полосы, — особенно подальше отъ центра его, гдѣ на двухъ, трехъ улицахъ, да на грязной площади сбились присутственныя мѣста, давки, двѣ церкви, а иногда и одна, и каменные дома зажиточныхъ обывателей. Чѣмъ ближе къ чертѣ города, тѣмъ кривѣй и тѣснѣй становятся улицы; въ дождливую погоду немощеный черноземъ растворяется въ жидкое мѣсиво съ заплывшими колеями возовъ. Раздолье цѣлымъ стадамъ свиней, которыя публично занимаются своими дѣлами; хаты покривились, крыши почернѣли, людей не видишь. Если невзначай въѣдешь въ предмѣстье, такъ и не узнаешь что городъ. Гремитъ столичная печать противъ татарщины и лѣни провинціаловъ, поучаетъ ихъ дѣятельности, мощенію мостовыхъ, освѣщенію газомъ, посыпанію тротуаровъ пескомъ и разнымъ хорошимъ вещамъ. Сидятъ провинціалы по темнымъ угламъ, охотятся по праздникамъ на дикихъ утокъ въ чертѣ роднаго города, въ темныя ночи пробуютъ относительную плотность лбовъ и столбовъ, изрѣдка утонетъ какой-нибудь пьяница въ невылазной грязи. И нѣтъ имъ дѣла до столичной печати, что такъ краснорѣчиво сулитъ журавля въ небѣ.
По одному изъ переулковъ, выходившихъ на живописную природную набережную узенькой рѣчонки, пробиралась старуха, тяжело шлепая по липкой грязи развалившимися башмаками. Крехтя наклонилась она къ землѣ, подняла чурку и морщинистое лицо просіяло. Она положила находку въ фартукъ, юркнула, сгорбившись, въ калитку и вошла въ небольшую комнату, перегороженную еще пополамъ. Молодой парень прилежно строгалъ доску у единственнаго окна и загораживалъ свѣтъ. Старуха завозилась въ печкѣ, шаря по холодному полу. Парень взглянулъ на нее, тряхнулъ подстриженными въ скобку волосами и еще проворнѣе заработалъ фуганкомъ.
— Что жь, матушка? не выгораетъ? спросилъ онъ немного погодя, словно нехотя.
— Эко горе, эко горе, зашамшила старуха;- всю улицу избѣгала…. Просила ужь хоть двугривеннаго всего на два дня до получки. Ни у кого нѣтъ. Арсениха вчера и курицу свою на базаръ снесла….
— Ну не бѣда, пока есть лебеда, похлебнемъ и ее, молодцовато сострилъ парень.
— То-то не бѣда! Изморилась я на тебя глядючи; шутка-ль другая недѣля, все квасъ да квасъ! Какая тутъ работа на умъ пойдетъ?…
Парень сильно пустилъ фуганокъ, вырвалъ длинную стружку, бросилъ ее на подъ и сѣлъ за столъ подгорюнившись. Худощавый овалъ лица его съ темными глазами носилъ отпечатокъ той думы, которую сплошь и рядомъ встрѣчаешь у рабочаго люда. Чуялась въ этомъ взглядѣ живая русская сметка, туманился онъ слегка дѣйствительнымъ горемъ, нуждой безысходною; да и не безъ гордости глянулъ бы онъ въ глаза вамъ, готовясь отпустить мѣткое словцо, не то на вашъ счетъ, не то въ пику осиленной судьбѣ. Онъ засучилъ рукава засаленной ситцевой рубахи, утеръ капли пота на лбу, перетянутомъ ремешкомъ, и принялся хлебать приготовленную матерью тюрю съ лукомъ и квасомъ. Старуха покачивала головой, да приговаривала вполголоса.
— Да полножь, матушка! былобъ о чемъ! дастъ Богъ поправимся… Вотъ братишка подростетъ, изъ ученья выйдетъ, вмѣстѣ захозяйничаемъ; знамо, одному не сподручно….
— Охъ, дитятко! Глядико-сь выйдетъ ли еще твой Алешка-то…. Заколотитъ его этотъ людоѣдъ, прости Господи….
— Этого нынче не велятъ….
— Не велятъ, да бьютъ, родимый….
— Нѣтъ, нынче строже стало, а безъ этого нельзя. Меня небось не заколотилъ….
— То-то ты и жирный такой!
— Ну, что объ этомъ толковать! Откроемъ тогда по маленьку свое заведеніе. И тебѣ матушка помощница будетъ…. Право, заживемъ….
— Гдѣжь ты ее возьмешь-то? говорила старуха внезапно веселѣя и лукаво поглядывая на сына.
Тотъ молчалъ, глядя въ чашку.
— Нынче невѣсты-то больно спѣсивы стали, продолжала старуха:- развѣ на селѣ какую возьмешь.
— Мало ихъ что ли! возразилъ сынъ съ легкимъ оттѣнкомъ досады въ голосѣ:- вонъ хоть Аленку взять, опять же можно и другую.
— Какую жь такую другую-то?
— Да чѣмъ же тебѣ Аленка-то не люба? говорилъ парень, наклоняясь къ краюхѣ.
— Люди говорятъ, не пойдетъ она на тебя, Аленка-то, трунила старуха.
— Говорятъ, гдѣ наварятъ, а у насъ съ тобой вонъ какое варево-то!
Видно было, что мать и сынъ совершенно понимали другъ друга; это было своего рода кокетство, заигрыванье.
Подъ окномъ застучали колеса и легкая коляска, пробираясь въ колеяхъ, остановилась у калитки.
— Эва! Неужто къ намъ? удивлялась старуха.
— Эва! Какую ворону занесло! ухмыльнулся сынъ.
Вошелъ Бронскій. Хозяева переглянулись и поклонились.
— На силу, братъ Григорій, нашелъ тебя, заговорилъ графъ, опускаясь на давку. — Хлѣбъ да соль!
— Нешто вы меня знаете, баринъ?
— А ты говори: "хлѣба кушатъ!" Я не откажусь….
— Пожалуйте, баринъ, да ужь не судите, ѣда у васъ самая такая, конфузилась старуха.
— Ничего, мы не брезгнемъ, не чиновные….
Онъ хлѣбнулъ раза два предложенною ложкой, но такой ѣды видно не ожидалъ, поморщился….
— Что жь ты сталъ, Григорій, садись! А то и я встану вѣдь…
— Ничего-съ, постоимъ.
— Садись, знай!
Мастеровой присѣлъ на лавку, какъ-то неловко крякнувъ. Ему почему-то казалось, что баринъ надъ нимъ подтруниваетъ.
— Вотъ что, заговорилъ Бронскій, доставая бумажникъ:- можешь ты мнѣ сдѣлать станокъ вотъ по этому рисунку?
Онъ вынулъ бумажку съ чертежомъ литографнаго станка.
Рабочій окинулъ взглядомъ чертежъ.
— Можно-съ, отчего не сдѣлать? былъ бы рисунокъ да размѣръ….
— Ну такъ вотъ такихъ три станка, хорошаго дубоваго дерева…. Не спѣши дѣлать, чтобы послѣ ни чинить. За цѣной я не постою.
Глаза у рабочаго заискрились.
— Это все можно. Зачѣмъ же намъ охулку на руку класть. Будетъ въ лучшемъ видѣ-съ.
— Какой у тебя взглядъ славный!
— Взглядъ-съ? усмѣхнулся рабочій.
— Ну, такъ дѣлай.
— Это точно-съ, заговорилъ тотъ въ смущеньи: — то-есть теперь матеріялу много пойдетъ, а пора трудная…
— Денегъ нужно? Ты такъ и говори, сказалъ графъ, вынимая красненькую:- вотъ покупай что нужно; послѣ сочтемся.
— Благодѣтели вы ваши! Какъ вамъ на васъ Бога молить? заговорила старуха.
И парень повеселѣлъ.
— Не надо, сказалъ Бронскій. — Мы попросту, мы за васъ стоимъ, а не за сильныхъ; и вы за васъ держитесь…
— Кого жь вамъ и держаться, какъ не давальцевъ, вступился парень:- извѣстно, кто честно расплатился, тому и мы всею душой….
— Дѣла-то твои, я вижу, не больно хорошо идутъ, ласково говорилъ графъ.
— Гдѣ хорошо идти! Такъ кое-какъ перебиваемся. Гдѣ большой хозяинъ, да много работниковъ, всѣ туда и даютъ… Опять же машины эти….
— А я вотъ видишь къ тебѣ; ты только васъ держись, мы друзья народу, мы и отъ богатыхъ васъ избавимъ…. Всѣмъ будетъ хорошо….
— Такъ-съ, нашелся отвѣтить мастеровой. — Вотъ этой штуки я не понимаю: въ колесѣ этомъ значитъ ободка не надыть? Однѣ спицы во втулкѣ?
— Однѣ, однѣ; и покрѣпче ихъ надосдѣлать; ихъ во всѣ стороны вертѣть будутъ….
— Это, примѣрно, машина такая?
— Да, если кто спроситъ, такъ и скажи: машина, молъ, масло жать. У тебя она скоро поспѣетъ?
— Да черезъ недѣльку, не ближе.
— Ну, ладно, я заѣду. А лучше ты побереги ее отъ чужаго глаза-то, а то сосѣди переймутъ, она привилегированная….
— Не извольте безпокоиться, никто не увидитъ.
— Вижу, ты малый смышленый. Ты изъ какихъ?
— Господина Ишимова человѣкъ былъ, въ Москвѣ обучался, теперь извѣстно…. свобода-съ.
— Мнѣ бы съ тобой покороче хотѣлось сойдтись! Ты мнѣ жизнь свою разскажешь…
— Жизнь-съ? усмѣхнулся Григорій:- какая жь наша жизнь….
Послѣдовало молчаніе. Графъ вертѣлъ шляпу, взглядывая на Григорья изъ подлобья. Тотъ ломалъ голову, чего баринъ не уѣзжаетъ? Можетъ тутъ что-нибудь сдѣлать надо… А кто его знаетъ! Извѣстно, кабы свой братъ, въ трактиръ свести, чайкомъ попоить, хоть и на его жь деньги…
— Да, такъ мы еще поговоримъ, торопливо заговорилъ графъ:- ты такъ и другимъ скажи, коли кому нужда будетъ, пусть ко мнѣ идутъ; у меня работа найдется….
— Зачѣмъ же-съ? если ужь вашей милости моя работа понравится, такъ не оставьте….
— Ну, все-таки…. Я васъ всѣхъ люблю…. Вы труженики… А эти что обираютъ васъ, не долго напануютъ….
Хозяева съ низкими поклонами проводили богатаго барина до коляски.
— Не надо, не надо, говорилъ онъ:- не студитесь….
Колядка покатилась.
— Чудной баринъ! проговорилъ Григорій.
— Такъ-то, соколикъ, радовалась старуха:- голенькій охъ, а за голенькимь Богъ….
— Это кто говоритъ! А баринъ чудной! Взглядъ вишь пондравился? Совсѣмъ на барина не похожъ, равно онъ къ тебѣ подлащивается….
— А-а-ахъ! Свѣтики! Глянько, это онъ свой бумажникъ забылъ… Какъ же такъ, надо бы добѣжать, воротить надо; гляди, како дѣло! всхлопоталась старуха.
— Гдѣ жь его теперь искать? Самъ пріѣдетъ… Какая штучка! Работа, надо быть, нѣмецкая! Поди рублей двадцать одна ст о итъ… А денегъ-то въ ней, я чай…
— Не тронь, Гриша, еще вернется неравно.
— Ничего, поглядѣть можно; чай онъ имъ счетъ знаетъ! И не сочтешь, все красненькія, да сѣренькія…. Эхъ, хоть бы четвертушку, сейчасъ бы захозяйничали, и вывѣску повѣсили бъ золотыми литерами: столяръ Григорій Орудный! На, матушка, убери подъ божницу, ажь глядѣть противно. Отъ богатыхъ, говоритъ, избавлю, а самъ-то что!
Онъ сѣлъ за столъ и принялся разсматривать рисунокъ. Вошла дѣвушка въ полугородскомъ нарядѣ, въ шубейкѣ, съ платочкомъ на головѣ, помолилась и обратилась къ хозяйкѣ.
— Я, тетушка Ѳедосьевна, по сосѣдству зашла… Вамъ денегъ нужво было?
— И что ты, красавица, нѣтъ!… Такъ я говорила, примѣрно… У мово сына деньги водятся, онъ не шалопутный какой!
— То-то, а то у меня возьмите.
Парень ужь чертилъ рисунокъ въ большомъ размѣрѣ, и, будто тутъ только заслышавъ приходъ гостьи, поднялъ голову…
— Аленѣ Тимоѳеевнѣ наше почтенье! проговорилъ онъ, — садитесь, гости будете…
— Здравствуйте, Григорій Сидорычъ, отвѣтила та, потупившись и прикрываясь рукавомъ.
Подошла къ столу и заглянула въ бумагу.
— Работу получили? спросила она просто.
— Получилъ, благодареніе Богу. Ваши всѣ ли здоровы?
— Живутъ помаленьку. Что жь это будетъ?
— Кто ее знаетъ, не женское дѣло. Матушка, надо бы самоварчикъ поставить…
— Нѣтъ, заговорила дѣвушка:- коли для меня, не надо; я на минуту…
— Куда, мать моя, сама-то я больно охоча, не могу ужь безъ этого зѣлья теперь, прилыгнула старуха.
— Вотъ, матушка, размѣняй, сказалъ Григорій, вынимая изъ-за пазухи красненькую. — Кажется чай-то весь у насъ…
Кто бы подумалъ, глядя на степенно-важныя лица молодыхъ людей, что у нихъ все полжено ужь межь собою и ждутъ они только поправки въ дѣдахъ, чтобы завестись своимъ домкомъ!
Какъ только старуха мелькнула мимо окна, Григорій подвинулся къ стоявшей возлѣ него дѣвушкѣ и обнялъ ея талію. Она глядѣла въ окно, закраснѣвшись; чуть замѣтная усмѣшка блуждала на губахъ. Онъ сталъ притягивать ее къ себѣ, она защищалась локтемъ.
— Не трожьте не балуйте, шептала она.
— Любъ я тебѣ, Леня? Любъ что ли?
Она повернула къ нему запылавшее лицо и такъ и впилась въ губы….
Въ ту же минуту дверь сильно распахнулась и вошелъ Бронскій, блѣдный, съ встревоженнымъ лицомъ. Дѣвушка, какъ испуганная птичка, отскочила въ сторону; Григорій смѣшался, во графъ ничего не замѣчалъ.
— Не обронилъ ли я тутъ бумажника? растерянно говорилъ онъ:- тамъ деньги… деньги…
— Здѣсь-съ, оправился рабочій:- цѣлы всѣ…- И вынесъ ему бумажникъ.
Графъ торопливо открылъ его дрожавшими руками, еще проворнѣй пересмотрѣлъ всѣ отдѣленія, и насилу успокоился…
— Ты честный человѣкъ, Гриша, проговорилъ онъ:- я не ожидалъ…
— То-есть какъ-съ?
Графъ выложилъ всѣ деньги изъ бумажника и подалъ ему.
— Это тебѣ на разживу; смотри, никому не сказывай!
Григорій глядѣлъ на него, выпучивъ глаза.
— Ты тутъ ничего не читалъ? спросилъ графъ, пытливо на него посматривая…
— Зачѣмъ же-съ? За что же это баринъ?
— Ну, прощай! Прощай! крикнулъ Бронскій, уходя.
Все это произошло такъ скоро, что мастеровой рѣшительно не могъ придти въ себя. Дѣвушка даже и не поняла ничего съ испугу.
— Матушки, денегъ-то сколько! говорила она, опомнившись: — рублей триста будетъ…
— Рехнулся онъ что ли? засмѣялся мастеровой:- то деньги подай, то ужь и не надо стало. Ну, матушка, крикнулъ онъ входившей старухѣ, - знать мы съ тобой въ сорочкѣ родились… Спрашивай скорѣй, пойдетъ ли за меня. Такую заведенію открою! И машины будутъ!
Старуха стала креститься.