— Что, батенька, не знаю, что мнѣ съ племянникомъ дѣлать; насчетъ этого и заѣхалъ, говорилъ майоръ, сидя у Конона Терентьевича.
— Что съ нимъ?
— Тоскуетъ, ничѣмъ его не развеселишь. Скажите вы мнѣ, ученый вы человѣкъ, что за притча такая? Какъ бы помочь? а? Кононъ Терентьевичъ?
— Да, какъ тутъ поможешь, умилостивился Кононъ Терентьевичъ:- въ наше время тоже грустили, такъ вѣдь наше поколѣніе было ученое; тосковали, что толпа насъ не понимаетъ, давитъ насъ за то что не хотимъ по-волчьи выть; ну тогда легко было, мы имъ просто сказали: молчи безсмысленный народъ! и отрясли прахъ съ ногъ… А вѣдь это что жь такое? Сами въ грязь лѣзутъ, да и стонутъ: "ай, батюшки, грязно! ой, отцы, увязъ!" точно комары въ садѣ…
— Нѣтъ, говорилъ майоръ:- тутъ что-то не то! тутъ любовишка замѣшалась…
— Ну.
— Ну вотъ и сохнетъ… Я было думалъ, дѣятельный человѣкъ, въ бездѣльи скучаетъ; хочешь, говорю въ Петербургъ напишу, тамъ у меня пріятель есть, можетъ многое для тебя сдѣлать… Чтобы вы думали онъ на это; а можетъ онъ, говоритъ, пиковаго валета сдѣлать червонною дамой? Нѣтъ. Ну такъ не пишите, говорятъ… А самъ пишетъ…
— Что жь онъ пишетъ?
— Какой-то взглядъ…
— Да, "взглядъ и нѣчто…" — Кононъ Терентьевичъ раохохотался. — Просто вашъ племянникъ спятилъ… Что за Тогенбургъ такой!.. Мало ихъ юбочекъ-то, поди да и поживись… Попробуйте ему сказать: погляди, молъ, на Конона Терентьевича. Онъ когда-то и служилъ, и молодъ былъ, не оцѣнили, онъ наплевалъ на все, и живъ, и здоровъ, и зависти у него никакой нѣтъ… Да, такъ и скажите: можеть послушаетъ…
— Кто кого послушаетъ? сказалъ Русановъ, входя къ нимъ.
Старики приняли его какъ ни въ чемъ не бывало. Кононъ Терентьичъ подхватилъ со стола газету и заговорилъ о только-что начавшихся демонстраціяхъ въ Варшавѣ…
— Вы въ политику пустились, Кононъ Терентьевичъ, сказалъ Русановъ, взявъ листокъ;- что жь тутъ? все пренія въ нижней палатѣ, да Травсильванскій сеймъ?
Онъ сталъ пробѣгать газеты, которыхъ мѣсяца три въ руки не бралъ. Старики занялись было толками о наборѣ; Кононъ Терентьевичъ прочилъ въ ряды отечественнаго войска Хвелька, майоръ — Іоську. Очевидно обычай сдавать въ солдаты за пьянство и буйство держался и на міру, какъ прежде у помѣщика. Никому въ голову не приходило, что армія, защищающая государство, не есть яма для стока всевозможныхъ нечистотъ.
— Такъ вотъ оно, вскрикнулъ Русановъ, — вотъ что все это значило!
— Что такое? вскочилъ майоръ.
— Что вы такъ волнуетесь? подтрунивалъ Кононъ Терентьевичъ: — провалилась Америка?
— Да вѣдь это открытый мятежъ! Тутъ всѣ признаки давнишняго заговора…
— Ну, что жь? Что васъ это такъ поражаетъ? Что тутъ небывалаго? Ante marem et terram, помните, fuit chaos…. Въ тридцатомъ году мы съ Пушкинымъ….
— Да, вы съ Пушкинымъ! передразнилъ Русановъ, выходя изъ границъ приличія:- эти господа развращаютъ молодежь, губятъ ваши сады, наполняютъ вашъ край разлагающими реактивами, плодятся, какъ моль, а вы тутъ, сидя на хуторѣ, философствовать будете….
— А вы въ самомъ дѣлѣ почитаете Россію чѣмъ-то цѣлымъ? возразилъ Кононъ Терентьевичъ. — Протрите стеклышки-то! Окажется всякій сбродъ, связанный гнилыми нѣмецкими витками, да затянутый сенатскимъ узелкомъ….
— Однакожь, послушайте, сказалъ Русановъ, вставая и откладывая газету:- если революція проберется сюда…. Вы и тогда тоже запоете?
— А мнѣ наплевать….
— Нѣтъ, вы меня на эту штуку не поддѣнете, горячился Русановъ, — это просто недобросовѣстно! Это тотъ жидъ, что, на картинѣ Иванова, не знаетъ къ кому пристать, къ Христу или къ фарисеямъ…. Это подлая трусость!
— Да кто жь вамъ сказалъ, что я колеблюсь?
— Ну, такъ къ какой же сторонѣ вы пристанете? Впрочемъ объ этомъ и вопроса не можетъ бытъ….
— Разумѣется не можетъ быть: какая будетъ сильнѣй, къ той и пристану….
Русановъ схватилъ дядю за руку такъ быстро, что Кононъ Терентьевичъ, струхнувъ, шарахнулся отъ него въ сторону.
— Пойдемте, говорилъ Русановъ, задыхаясь:- пойдемъ! Вонъ изъ дому предателей….
Старый майоръ безсознательно повиновался ему и далъ себя увести. Кононъ Терентьевичъ съ презрѣніемъ поглядѣлъ имъ вслѣдъ.
— Фанатикъ! процѣдилъ онъ, опускаясь въ свое вольтеровское кресло.
Нѣсколько времени майоръ съ племянникомъ ѣхали молча.
— Нѣтъ, проговорилъ Русановъ:- жить нельзя!
— Что такое?
— Нельзя жить, повторилъ Русановъ:- народъ спитъ, общество тѣшится бирюльками, лучшіе люди въ разладѣ…. Спасенья не откуда ждать….
— Богъ съ тобой, что ты говоришь, перебилъ майоръ, — эка важность, что тамъ поляки бунтуютъ…. Не въ первой….
— Прежде того не было….
— Чего?
— Дяденька, вы просмотрѣли; оно прошло мимо васъ; долго разсказывать….
"Что съ нимъ такое, думалъ майоръ…. что жь я такое просмотрѣлъ?"
"Зачѣмъ жить, думалъ Русановъ, зачѣмъ мучиться? Что у меня есть какая-нибудь радость на свѣтѣ, выкупающая легіоны обидъ, толчковъ, лишеній? Лежитъ на мнѣ какой-нибудь долгъ? Послѣ того какъ мои дѣйствія такъ поняты? Идти противъ общаго настроенія умовъ? Сражаться съ вѣтряными мельницами? Ну, прекрасно; я не такъ развитъ, какъ они, не въ ту сторону…. За ними сила, масса; мнѣ какое дѣло, я хочу оставаться самимъ собой…. Нельзя этого? И объ этомъ не тужимъ, но ужь передѣлывать себя, мое почтенье! Сумѣемъ обойдтись безъ этого…. Э, стоитъ ли такъ долго размышлять, когда золотникъ пороху, пять золотниковъ свинцу въ одну секунду рѣшаютъ дѣло совершенно удовлетворительно…."
— Володя, почемъ мы свалили Полозову гирку, не помнишь ты? вдругъ спросилъ майоръ.
— Право не помню… По четыре съ полтиной, кажется….
"Да, его это огорчитъ, думалъ Русановъ: надо устроить такъ чтобъ онъ ничего не зналъ. Я поѣду въ городъ, напишу ему оттуда, что очень важная телеграмма зоветъ меня въ Москву, что уѣзжаю не на долго…. Да, именно такъ…."
— Что ты сталъ? крикнулъ майорѣ Іоськѣ….
— Та треба фартукъ опустить…. Бачите, якъ завывае, отвѣчалъ тотъ, опуская кожаный фартукъ экипажа.
— Пошелъ скорѣй, помилуй Богъ, пурга будетъ….
— Хай ей лихо! сказалъ Іоська, погоняя лошадей….
"Тамъ отличная криничка, думалъ Русановъ: привязять къ ногамъ пудовикъ, ухватиться за край, и…. Или даже просто, продолжалъ фантазировать Владиміръ Иванычъ: еще лучше, все будетъ приписано случаю…."
Лошади стали.
Русановъ выскочилъ изъ экипажа; цѣлый ураганъ бѣлыхъ хлопьевъ охватилъ его, вѣтеръ дулъ ему въ лицо мелкою снѣжною пылью; около тарантаса, видимо глазу, наметало сугробы; далѣе двухъ шаговъ ничего не было видно….
— Ой, лишенько, раздавался гдѣ-то по близости голосъ Іоськи, — змерзнемъ….
— Гдѣ ты, Володя, гдѣ ты? слышался съ другой стороны голосъ майора.
Русановъ чувствовалъ, что его съ неодолимою силой несетъ вихремъ въ сторону: онъ повернулся къ нему лицомъ а, нагнувшись, сталъ лѣзть на прорѣзь, прислушиваясь къ крикамъ спутниковъ….
— Что тутъ дѣлать? отчаянно говорилъ майоръ, хватая его за рукамъ.
— Экой морозъ! пробормоталъ племянникъ:- всѣ пальцы отнялись….
— Жинка моя, дѣтки мои, причиталъ Іоська, вертясь около лошадей; тѣ стояли, какъ вкопаныя, вздрагивая всѣмъ тѣломъ….
— Что жь? сказалъ Русановъ, съ непріятнымъ смѣхомъ:- такая ужь видно наша доля!
И, завернувшись въ шубу, сѣлъ въ экипажъ….
— Что жь ты это дѣлаешь? кричалъ майоръ:- помилуй, спать нельзя…. Нельзя спать, тормошилъ онъ племянника….
— Тутъ теплѣй. Что жь за пріятность, когда въ лицо летятъ ледяныя иголки?…
Майоръ сталъ толковать съ Іоськой; ѣхать не было ни какой возможности; дорогу замело окончательно; не много погодя и они присоединились къ Русанову, опустили фартукъ и жались другъ къ другу, стараясь согрѣться….
Прошло съ четверть часа.
— Экій дьявольскій морозъ, ругался майоръ.
— Непріятный, согласился племянникъ.
Еще прошло нѣсколько времени.
— Собаки лаютъ, встрепенулся Русановъ.
— Гдѣ? Въ самомъ дѣлѣ, говорилъ майоръ:- теперь должно быть не далеко до хутора….
— Отпрягай лошадей, крикнулъ Владиміръ, — не мерзнуть же тутъ въ самомъ дѣлѣ,- и выскочилъ изъ тарантаса.
— Та якъ ихъ отпрягти? Рука мре….
— А, чортъ, давай сюда ножъ….
Русановъ обрѣзалъ гужи и постромки, спуталъ лошадей вожжами….
— Двигайся, пошевеливайся, трупъ! толкалъ онъ Іоську.
Воѣ усѣлись верхомъ, и поѣхали на лай; лошади вязли по колѣна; то та, то другая проваливалась въ снѣгъ. Владиміръ нещадно хлесталъ ихъ концами вожжей….
Еще нѣсколько времени, и лошадь Русанова остановилась у какой-то бѣлой горы; онъ слѣзъ и разглядѣлъ огонь, свѣтившійся въ окнѣ; почти ощупью отыскали они дверь, и вошли въ хату, освѣщенную каганцомъ. Только тутъ, обогрѣвшись и отдохнувши, сознали они вполнѣ опасность, которой подвергались….
Утомленные ѣздой, холодомъ и волненіями, паны улеглись и проспали виплоть до вечера….
— Что это такое? спрашивалъ Русановъ, протирая глаза:- гдѣ это поютъ….
— То хлопци съ дѣвчатами колядуютъ….
Подъ окномъ раздавались веселые голоса.
Русановъ взглянулъ въ окно; пурга совершенно прошла, на темноголубомъ небѣ сверкали рои звѣздъ, на чистомъ, свѣжемъ снѣгу гомозилась толпа дѣвчатъ и паробковъ; освѣщенныя окна хатъ приподнимались, и въ нихъ летѣли ковбасы, поляницы… Толпа съ криками и хохотомъ подбирала ихъ, и еще веселѣй подхватывала пѣсню….
Чи дома, дома?
Хома, Ярема?
Ой я знаю що винъ дома
Сидить же винъ на покутѣ
На немъ шуба соболина…..
Весело пробирался Русановъ съ дядей къ дому, и какъ вошелъ, кинулся къ письменному столу, схватилъ въ охапку разбросанныя тетради своего "взгляда" и понесъ ихъ въ залу….
— Кончилъ? оказалъ майоръ, — совсѣмъ?
— Кончилъ, совсѣмъ! отвѣчалъ племянникъ, и станъ отправлять тетрадки одну на другою въ печь….
— Что жь ты это дѣлаешь? кричалъ майоръ.
— Печатаю, отвѣчалъ Русановъ, заливаясь добродушнымъ смѣхомъ….
Пѣсня раздалась подъ окнами панскаго дома.
Колядую! Колядууу….ююю!
Ковбасу чу….ю!
Тетрадки запылали, обдавая бѣлыя стѣны розовымъ свѣтомъ….
— Горѣлка е? спросилъ племянникъ у дяди….
— Е, отвѣчалъ тотъ, радуясь внезапному веселью племянника. "Прахъ ихъ побери, думалъ онъ о погибшихъ тетрадкахъ, можетъ и вправду ледащо!"
— Ведите, дяденька, выкатить бочонокъ хлопцамъ, — я влачу!
— Ге, Стеха! кричалъ майоръ, и самъ сталъ напѣвать:
Ай, что кому до насъ,
Когда праздникъ у насъ?
Мы зароемся въ соломку,
Не найдутъ насъ!
— Колядую! коляду….ю! раздавалось подъ окнами.
Ой рано, рано
Куры запѣли,
Да ранѣй же того
Володя вставъ
Володя вставъ
Три свѣчки зсукавъ,
Одну запаливъ умываючась,
Другу запаливъ утираючись,
Третью запаливъ,
Лучкомъ позвонивъ,
Братьевъ побудивъ,
Вставайте братья,
Поидемъ на село
Въ зелены дубровы.