Гостинница Прованс, в которой остановилось семейство де-Листаль, помещалась в бывшем княжеском отеле, какие еще существуют в Сен—Жерменском предместья. Там, где во времена Людовика XIV и его преемников толпились пажи, теперь расхаживали лакеи, с важным видом держа салфетки на левой руке.
Парк, находившийся за домом, продан по частям, но, тем не менее, здание все еще сохранило свою величественную наружность. Комнаты громадны и высоки, окна громадны. Лестницы с массивными перилами удивляют парижан, привыкших к узеньким лестницам, которыя, новейшие архитекторы, кажется, и то помещают с великим сожалением, и только в виду невозможности обойтись совсем без них. Семейство Листаль заняло большое помещение в первом этаже.
Комната графа выходила в остаток сада, сохранившийся еще при отеле.
Меблировка этой комнаты проста, но удобна.
Темныя занавесы едва пропускали свет.
Огонь, горящий в камине, освещает бледное лице графа, лежащаго в кресле.
Его бледное и худое лице отделяется, как лице призрака от темной обивки мебели. Глаза полузакрыты; он, кажется, мечтает.
Графиня стоит, облокотясь на спинку его кресла; ея белокурая головка склоняется к мужу. Ея черты носят на себе отпечаток усталости, по ним легко угадать, сколько безсонных ночей она провела.
— Мариен! сказал слабым голосом граф.
— Я здесь, друг мой, отвечала графиня, становясь перед мужем.
Она опустилась на колени, взяла его руки и поднесла к губам.
— Как вы себя чувствуете сегодня? спросила она его самым нежным голосом.
— Лучше, дорогая моя, лучше, прошептал Листаль. Я спал сегодня ночью и этот сон принес мне большую пользу… Мне кажется, что я начинаю, наконец, выздоравливать.
— Доктор утверждает это, отвечала графиня.
— О, доктора! сказал, печально улыбаясь граф, я, к несчастью, мало верю их словам…
— Разве они не спасли вас?
— Не говорите этого, Мариен. Что меня спасло, что успокоило мои страдания, это ваша неистощимая доброта, эта преданность, доказательства которой вы давали мне каждую минуту…
Сказав это, граф привлек к себе жену и поцеловал ее в волосы.
— Не говорите так, сказала, в свою очередь, Мариен, а то вы заставите меня думать, что не верите в мою привязанность, так как вы удивляетесь тому, что я сделала.
— Джордж приходил сегодня утром? спросил немного помолчав граф.
В глазах графини сверкнул луч удовлетворения. Было очевидно, что она ждала этого вопроса.
— Нет еще, отвечала она, но он не замедлит придти!… И если вы хотите, чтобы я его позвала…
— Нет, нет! поспешно сказал граф. Ему необходим отдых, так как вот уже несколько ночей, как я вижу его также у моего изголовья… Я, право, не могу не восхищаться преданностью этого молодаго человека, который, почти не зная меня, вел себя, как мой родной сын…
— Что же тут удивительнаго, сказала Мариен. Разве я вам не говорила, что знаю его с детства. Будучи еще бедной, одинокой девушкой, я нашли в его семействе помощь и поддержку…. он был для меня как бы братом…
— Но… простите мне этот вопрос… почему вы мне никогда прежде не говорили о нем?
— Счастье, которое я нашла около вас так велико, что мне кажется, будто моя жизнь начинается с того дня, как я узнала вас…
Когда тело утомлено страданиями, когда болезнь разстроила организм, сердце тем легче разстроивается выражениями привязанности, к которой оно тем более чувствительно, чем более в ней нуждается. Так было и с де-Листалем. Этот человек, обладавший умом, выше обыкновеннаго, был так разстроен страданиями, что выражения преданности жены сделались для него необходимостью и он все более и более подпадал под влияние Мариен.
Чем иначе обяснить, что этот человек, проведший всю свою жизнь за изучением человеческих страстей, не увидал на лице любимой женщины того принуждения, которое оставляет свои следы на лицах самых закоренелых преступников? Его воля была разбита. Энергия умерла. Случай помог графине: граф был в ея власти и, казалось, что никакая человеческая сила не могла впредь воспротивиться намерениям американки.
— Почему я не видел сегодня Берты? вдруг спросил граф.
Мариен не сейчас ответила.
— Не больна–ли она? продолжал с безпокойством де-Листаль.
Мариен пристально взглянула на мужа, точно желая прочесть его мысли. Потом сказала:
— Конечно, она разсержена тем, что вы сказали ей вчера вечером.
— Разсержена… она!
— Разве вы не помните вчерашняго спора?
— Спора!
— Конечно…. по поводу…. по поводу свадьбы Берты.
Графиня произнесла эти последния слова твердым голосом.
— Ея свадьбы! Ах! да, теперь я вспомнил…. сказал больной, который, казалось, должен был сделать большое усилие, чтобы припомнить это. Я вспомнил… она плакала, бедняжка…
Американка поднялась с колен и встала перед креслом мужа.
— Отчего ты взяла от меня свои руки? тихо спросил де-Листаль.
Ироническая улыбка мелькнула на губах Мариен, но она не пододвинулась.
— Да, она плакала; действительно, это так тяжело покориться желанию отца, который желает только ея счастья…
— О! Берта добра; я не могу предположить, чтобы она была раздражена против меня…
— Отчего же нет? Вы имели дерзость воспротивиться исполнению каприза молодой девушки; вы взяли на себя заботу подумать о ея будущности, о ея счастии; в глазах детей это большая ошибка родителей….
Говоря эти слова, Мариен пристально глядела на графа, который опустил глаза, точно ребенок.
Тем не менее, что–то противилось в нем влиянию, которое Мариен все более и более приобретала над ним.
— Сколько я помню, сказал он, правда, моя: память теперь плохо служит мне… но вы, кажется, сказали мне, что ея свадьба с Морисом Серван невозможна?
— Невозможна! медленно повторила графиня, я действительно говорила вам это и вы соглашались со мною.
— Да… да… это так. Однако… я дал ему слово…
— Едва обещание….
— Но Берта любит его!
— Фантазия ребенка!…
Де—Листаль взглянул на графиню: и тогда, он увидел на ея лице выражение безпощадной воли.
Он угадал — это был точно блеск молнии — он угадал, что участь его дочери безвозвратно решена. Какой–то голос кричал ему, что он должен сопротивляться, что счастие его ребенка было поставлено на карту и что ее хотели принести в жертву.
Графиня, между тем, приблизилась к нему и взяла его за руки. Какая–то приятная теплота распространялась вокруг нея. Наклонившись над мужем, Мариен окружила его какой–то опьяняющей атмосферой.
— Ну, чтоже? сказала она, голосом, который заставил задрожать самыя сокровенныя фибры его души, неужели вы откажете мне в том, о чем я вас просила.
— Говори! говори! прошептал де-Листаль, у котораго последняя энергия пропала; разве ты не знаешь, дорогая, что я сделаю все, чего–бы ты не потребовала от меня?
— Потребовала? о! какое нехорошее слово…. Разве вы не понимаете, что я прежде всего забочусь о счастии нашей дочери. Правда, что ея союз с Джорджем приятен для меня… мне кажется, что он освящает узы, соединяющия меня с вами… и я горжусь, что вы выбрали мужем вашей дочери соотечественника вашей жены… Кроме того, вы поможете мне заплатить долг благодарности.
— Да, да, шептал больной, который упивался звуками голоса Мариен, так сказать, не понимая даже смысла ея слов.
— Джордж любит Берту… Он красив, богат. Он не отнимет у вас дочери. Он будет жить вместе с вами. Вы согласны, не правда–ли?
Граф кивнул головой.
— О! благодарю! благодарю! вскричала графиня; вы мне одной минутой платите за всю мою привязанность к вам, за всю преданность…
В эту самую минуту в дверь постучались и вошедший лакей подал графине визитную карточку.
Она прочитала ее и вздрогнула.
— Наконец–то! подумала она, пора давно с этим кончить.
— Друг мой, сказала она вслух, подходя к мужу, г-н Морис Серван желает с вами говорить… Вы знаете… по вашему приказанию я просила его придти сюда… Хотите вы его принять?
— Пусть войдет, сказал граф.
— Я вас оставляю, сказала графиня, идя к двери.
Больной вздрогнул.
— Нет, нет… прошу вас… останьтесь…
Этого только и желала Мариен. Она боялась слабости мужа.
— Я повинуюсь. Но, прибавила она, наклоняясь к мужу, будьте спокойны… чтобы ни случилось.
Вошел Морис.
Молодой человек был бледен. Его большие черные глаза сверкали лихорадочным блеском. Но он был вполне хладнокровен. Он чувствовал, что находится лицем к лицу со своим врагом, и был готов начать битву.
Он низко поклонился графине и подошел пожать руку графу, потом сказал:
— Вы звали меня, граф. Я поспешил исполнить ваше желание. Но прежде всего скажите, как ваше здоровье? Я знаю, что опасность миновалась….
— Да, сказал Листаль, я чувствую себя гораздо лучше, благодаря заботам, которыми я окружен. Через несколько дней я буду совсем здоров.
— Друг мой, вмешалась графиня, позвольте мне напомнить, что доктора велят вам как можно меньше говорить. Поэтому, скажите скорее господину Сервану, зачем вы просили его придти.
Наступило минутное молчание.
Граф глядел на Мориса, он разсматривал его откровенное и благородное лице. Он говорил себе, что любил этого молодого человека.
Он припоминал их последний разговор и спрашивал себя, имел–ли право, граф Листаль, взять назад, раз данное слово.
Мариен ждала спокойно улыбаясь.
— Граф, сказал Морис, слегка возвышая голос, графиня права, вы должны избегать всякаго утомления и, если вы позволите, то я избавлю вас от труда говорить самому то, для чего вы меня позвали….
— Друг мой, сказал граф, как–бы для того, чтобы перебить его.
Морис взял руку Листаля и слегка пожал ее.
Затем продолжал, ясно выговаривая каждое слово:
— Новыя обстоятельства, независящия от вашей воли, заставляют вас, к вашему крайнему сожалению, взять у меня назад, данное мне вами слово…
Графиня не могла удержаться от восклицания удивления.
— Ваши планы, продолжал между тем Морис, относительно вашей дочери, изменились… и вы желаете, чтобы я отказался от надежды быть ея мужем…
Де—Листаль пристально глядел на Мориса; голос молодаго человека был спокоен, ни одной морщины не лежало у него на лбу. Только рука его продолжала держать руку больнаго….
Это немое пожатие, казалось, говорило графу и он более слушал это пожатие, чем то, что говорил Морис.
Эта рука говорила:
— Не удивляйтесь…. я ваш друг…. при надобности, я буду вашим защитником. Мы с вами обменялись словом, а такия люди как мы не изменяют своему слову.
Графиня, между тем, слушала Мориса; она спрашивала себя, не спит–ли она.
Она ожидала отчаяния, гнева. Это спокойстие пугало ее.
Морис продолжал:
— Не мое дело отыскивать причину, заставляющую вас действовать таким образом, я слишком люблю и уважаю вас, чтобы не понять, что только серьезная причина, могла изменить ваши намерения.
Говоря это, Морис взглянул на графиню, и их взгляды встретились. Мариен опустила глаза. Она инстинктивно испугалась.
Морис встал.
— Для вашего спокойствия, продолжал Морис, чтобы доказать вам мою сыновную привязанность, я сам отказываюсь. Вы свободны, граф, от всякаго обещания относительно меня, я вам возвращаю ваше слово…. Потом, обернувшись к Мариен, он прибавил:
— Можно–ли мне, графиня, сказать несколько слов мадемуазель Берте наедине? Я надеюсь, что мне нет надобности давать слова, что я не употреблю во зло вашего доверия.
Графиня колебалась. Только что происшедшая сцена показалась ей на столько странной, на столько противоречившей тому, чего она ожидала, что она угадывалаизападню, не видя ея. Давно уже Мариен чувствовала, что Морис ей враг, но она думала, что легко справится с ним.
Последнее обстоятельство перевернуло все ея мысли; она спрашивала себя, как мог Морис так хорошо угадать ея план. Она была уверена, что он не виделся с Бертой и что точно также, та не могла написать ему. Значит, этот человек обладал способностью угадывать. Что, если он угадает не одно это? Она вздрогнула.
Между тем, граф ждал ответа жены и ошибаясь на счет ея молчания, сказал:
— Дорогой Морис, мне кажется, что нам нет повода отказать вам в вашей просьбе.
— Благодарю, просто сказал Морис. В котором часу могу я иметь честь видеть мадемуазель Берту?
Мариен в это время оправилась от волнения.
— В пять часов, сказала она, Берта будет ждать вас в моей комнате.
Морис поклонился ей и пожав в последний раз руку графа, удалился.
Графиня взглянула в окно, чтобы видеть как он уйдет.
— О! прошептала Мариен, я чувствую опасность… я буду наблюдать.
В это–же самое время, выйдя на улицу, Морис очутился лицем к лицу с Джоржем Вильсоном, шедшим в отель.