Глухо прозвучали два удара станционного колокола. Поезд остановился. Сойдя на насыпь, Андрей взволнованно смотрел на погруженную во тьму станицу. Хотелось взвалить на плечи вещи и стремглав бежать по пыльным улицам к родному куреню, а затем — к воротам Гринихи.
«Должно быть, не спят еще», — подумал Андрей, доставая купленные им в Тифлисе вороненые часы. Стрелки показывали половину одиннадцатого.
Он уже взялся было за ручку сундучка, когда вдали показались огни идущего из Ростова встречного поезда. Мимо Андрея замелькали залитые ярким светом окна первого и второго классов. Из последнего вагона вышел человек с забинтованной головой, в старой солдатской шинели внакидку.
— Максим Сизон! Я ж тебя живым не чаял увидеть!
Максим удивленно поднял глаза на подбежавшего к нему молодого, подтянутого казачьего урядника.
Андрей крепко обнял приятеля. Резко вырвавшись из объятий, тот отступил назад:
— Где узнать! — и, помолчав, с сожалением добавил: — В офицеры лезешь, крестов понацеплял. — Он презрительно смерил Андрея взглядом, взвалив сундучок на плечо, стал осторожно спускаться с насыпи.
Покраснев от обиды, растерянно смотрел Андрей на скрывающуюся в темноте фигуру друга. Потом, решительно схватив свои вещи, бросился догонять его.
Максим, обогнув станцию, уже вышел на дорогу, ведущую в станицу, когда его схватил за рукав шинели запыхавшийся Андрей:
— Ты что, с ума сошел?
Максим, не отвечая, вышагивал, словно в строю, посредине дороги. Андрей, крепко держа его рукав, машинально пошел с ним в ногу, стараясь не отставать.
Непривычно тихо было в станице. Не слышно было ни песен, ни веселых переборов гармошки. Только собака иногда тявкнет спросонок, да и то, словно устыдясь, что нарушила тишину, сконфуженно заскулит и смолкнет.
Андрей не выдержал молчания. Дернув Максима за рукав. он задумчиво проговорил:
— Эх, словно вымерла станица–то! А сердишься ты на меня зря. Ей–богу! Ну что тебе мои кресты?.. Не тянулся я за ними…
— Знаю я, за что их цепляют–то… — буркнул Максим, ускоряя шаг.
Андрей едва поспевал за ним. Так дошли они до Максимовой хатенки. Андрей остановился. Остановился и Максим.
— Ты что, на побывку? — нерешительно спросил Андрей.
— Нашего брата, иногороднего, на побывку не пускают. По чистой я. — И, не прощаясь с Андреем, Максим пошел к хате…
Около дома Андрея охватило прежнее радостное волнение. Тихо отворив калитку, он вошел во двор.
В конце двора стояли привязанные к дрогам лошади. Из–под сарайчика, злобно тявкнув, вылезла лохматая черная собачонка, но, узнав Андрея, с визгом метнулась ему под ноги. Андрей ласково погладил ее по спине:
— Ну что, Жучка, небось, рада, а?
Жучка, слегка повизгивая, легла на спину.
Подойдя к дрогам, Андрей увидел лежащего на сене брата. Василий крепко спал, укрывшись брезентовым плащом.
Андрей тряхнул брата за плечо. Тот приподнял голову, но долго не мог понять, в чем дело. В глазах его, бессмысленно уставленных на Андрея, вдруг отразился дикий ужас. С воплем скатился Василий с дрог, вскочил на ноги, опрометью бросился к хате и забарабанил в дверь кулаками. Лошади, испуганные криком, тревожно всхрапывая, натянули чембура. Дверь хаты тихо скрипнула, и на пороге появился Григорий Петрович с берданкой в руках. Василий, чуть не сбив его с ног, бросился в сени.
Чеканные газыри на груди Андрея то вспыхивали белым светом, то снова меркли от набегающего на луну облака. Григорий Семенной, выронив берданку, широко открытыми глазами смотрел на сына и не мог двинуться с места. Андрей подбежал к отцу и схватил его за руки:
— Бать! Это я. Чего вы так испугались?
Григорий Петрович, всхлипывая и беспомощно мотая
головой, прижался к его груди.
… Сидя за столом и доставая подарки из сундучка, Андрей внимательно слушал отца.
— Ну, как только утки на юг снялись, извещение пришло, что наших казаков побили… Мать — в голос: «Иди до атамана, чует мое сердце недоброе, да и от Андрея давно письма нету». Пошел я в правление, атаман навстречу мне вышел. «Ты, Петрович, гордиться должен», а сам на меня не смотрит. Сердце у меня захолонуло. «Что, Семен Лукич, убитый он? Кажите, не терзайте!» Ну, а как сказал он… Не помню, как и до дому дошел. Не иначе, разум отнял 0». Старой допоздна не говорил…
Мать Андрея, утирая фартуком беспрерывно катящиеся слезы- суетилась около печки.
Андрей вскочил:
— Это он извещение о моей смерти прислал! Он письма мои и Дергача перехватывал… Ну ничего, когда–нибудь встретимся еще, ваше благородие!
Он яростно потряс в воздухе сжатыми до боли кулаками.
— О ком говоришь, сынок? — Старик испуганно глядел на сына. Он еще не мог привыкнуть к георгиевским крестам и нашивкам Андрея.
— О ком же, как не о Николае Буте?
И Андрей, волнуясь, рассказал, как Николай посылал его на верную смерть, как били его и издевались над ним урядники, когда он был рядовым. Но, вспомнив причину ненависти Николая, он смущенно замолчал. Григорий Петрович понял смущение сына:
— На волобуевском хуторе она, сынок. Как от матери сбегла, досе там работает.
Андрей покраснел.
Григорий Петрович давно видел, что детская привязанность сына к Марине переросла в нечто большее, и радовался этому. Покойный отец Марины был его лучшим другом, и ему было приятно иметь невесткой одну из его дочерей.
— Я пойду завтра к ней, батько.
Старик задумался. Потом, пристально посмотрев на сына, ласково улыбнулся:
— Что ж, дай тебе боже счастья! Я лучшей невестки не хочу.
— Ты бы к Гринихе допрежь того зашел, — вмешалась в разговор мать. — С ней бы побалакал. Или сватов заслать?
Андрей, упрямо наклонив голову, молчал. Мать не унималась:
— И где же это так делается, чтобы девку без согласия родителей замуж брать?
— Ладно, мамо, схожу, — нехотя проговорил Андрей.
Спать легли после вторых петухов. Андрей долго ворочался, думая о новой, нанесенной ему Бутом обиде и о завтрашней встрече с Мариной.
Утро. Ветер торопливо гонит над утопающей в зелени станицей отары кучерявых облаков. Воздух напоен медвяным запахом белой акации.
Василий, болтая локтями, рысью въехал во двор. Серый конь, изредка вздрагивая охлажденной после купания кожей, упрямо тянулся мягкими губами к грядке цветов у крыльца. Василий сердито потянул повод. Конь обиженно дернул головой и зарысил к стоящим около сарая дрогам с сеном.
Андрей, подпоясанный расшитым полотенцем, фыркал над ведром холодной колодезной воды. Увидев брата, он крикнул:
— Чего ж ты меня не взбудил? Вместе бы на речку
поехали.
— Так тебя зараз и взбудишь… Ты ж спал, как сурок.
Андрей, вытирая полотенцем голову, посмотрел на посмеивающегося брата:
— А ты наверно знаешь, что Марина сейчас на волобуевском хуторе?
Лицо Василия сделалось серьезным:
— Сам видел на той неделе, как масло от Волобуя возил. Худая да черная стала.
Андрей смущенно отвернулся от брата, чтобы скрыть подступающие к глазам слезы…
Одевался Андрей, словно на праздник. Начистив до ослепительного блеска сапоги, он достал привезенную с собой кривую шашку в серебряных ножнах, с вызолоченной неказачьей рукояткой. Надев на новую черкеску оба «георгия», подошел к матери.
— Ты, Андрюша, зайди к Гринихе–то, — крестя сына, прошептала мать, окидывая счастливыми глазами его высокую стройную фигуру.
Почти все пятнадцать верст до волобуевского хутора Андрей мчался галопом. Но когда на большом холме из–за темной зелени вишняка показалась крыша волобуевского Дома, он пустил коня шагом. Прежняя робость перед Мариной стала снова овладевать Андреем.
Справа от дороги из непролазной чащи камышей узкой полоской выглянуло небольшое озеро. Над головой Андрея пронзительным криком закружились краснолапые кулики. По песчаной отмели важно бродили цапли, а чуть подальше деловито суетились пестрые бекасы, запуская длинные носы в заросшую тиной воду. По лугу, вдоль камышей, шло волобуевское стадо.
Увидав знакомого пастуха, Андрей повернул коня ему навстречу.
— Здорово, Пантелей Григорьевич! — приветливо козырнул ом и спрыгнул с коня.
— А ты кто такой будешь? — спросил старик, с любопытством посматривая на Андрея.
— Семенного Григория сын, разве не узнали, дедушка? Каневской я.
— Да, никак, ты, Андрей?
— Я, дедушка.
— Давненько не видал. Вырос, настоящий казак стал. Куда едешь–то?
— К Волобую, дедушка. Вы Марину Гринь знаете?
— Знаю, а ты ей кто будешь?
— Невеста она мне… — неожиданно вырвалось у Андрея.
— Невеста… — старик окинул Андрея соболезнующим взглядом. — Там она… На самом хуторе работает.
Андрей достал кисет:
— Закурим?
— И то, сынок, без курева целое утро маюсь, — и старик, приняв из рук Андрея кисет, стал свертывать цигарку. — Эх, и табачок у тебя! — сказал он, с наслаждением затягиваясь дымом.
Андрей взял руку старика и, повернув ее ладонью вверх, высыпал в нее половину кисета.
— Спаси Христос, сынок! Выручил ты меня табачком, — благодарно улыбнулся старик.
Андрей уселся на бугорок, стал закуривать. Рядом с ним, кряхтя, опустился пастух.
— Так ты, значит, женихом ей доводишься? — спросил он Андрея и с какой–то особой лаской в голосе протянул: — Хорошая девка… Да только… — старик, не договорив, опустил голову.
— Что, дедушка, может, она больна?
— Нет, не в болезни дело. Как тебе и казать–то? — замялся пастух. — Ты ее, хлопче, лучше забери оттуда. Будь он трижды проклят, хутор этот, с хозяином вместе!
Старик задумчиво ковырял палкой землю. У Андрея, взволнованного намеками пастуха, кольнуло в сердце, но дальше расспрашивать он не решался. Ему казалось, что вот–вот он услышит что–то страшное, от чего померкнет для него яркий солнечный свет. Наступило молчание…
Наконец Андрей робко проговорил, заглядывая старику в лицо:
— Дедушка, ты что–то знаешь… Скажи!
Лицо старика стало суровым.
— Волобуй ей проходу не давал прошлое лето, — заговорил он как бы нехотя. — Раз в это время скотину пригнал. Дома–то никого не было, окромя их. Хозяйка в станицу поехала. Слышу Маринкин голос: кричит, словно ее кто душит. Я в хату побег. Гляжу, она от Волобуя в чулане отбивается… Хозяин–то пьяный. — Насилу оборонил… Ну, а как проспался, так мне и ей наказывал никому не говорить. «Это, кажет, я пошутил», а какая уж шутка! — Старик сплюнул. — Он такими шутками не одну девку испортил… Хозяйка утром приехала, а Марина в синяках ходит. Ну, Маринка хозяйке и рассказала. С тех пор жизни ей нету: задавил работой рыжий черт. А прогнать не хочет — работница она, сам знаешь, цены ей нету!
Андрей молча сел в седло и поскакал.
Марина с утра работала на волобуевском огороде. Она срывала молодые огурцы и складывала их в большую плетеную корзинку.
За высокими тополями послышался стук подков о деревянный настил моста. Затем из–за камышовой заросли показался всадник. Не доезжая до огорода, он спрыгнул с лошади и бегом направился к Марине. Девушка вскрикнула, узнав Андрея.
Первое мгновение они молча смотрели друг на друга. Заметив, что Марина пошатнулась, Андрей подхватил ее и крепко прижал к груди.
Очнувшись, она полными радости глазами пристально смотрела на Андрея.
«Андрей, счастье мое! Родной мой! Жив, жив!» — говорили ее глаза, но губы уже дрогнули в такой знакомой Андрею насмешливой улыбке:
— Устала я корзины с утра тягать. Голова закружилась, а ты рад скорее облапить. Пусти, медведь.
Но Андрей, не слушая Марину, жадно искал ее губы своими губами и, найдя их, еще крепче обнял девушку.
Взявшись за руки, они пошли с огорода. Конь Андрея, почувствовав свободу, беззаботно принялся ощипывать листья молодой капусты.
Андрей и Марина сели на краю балочки и стали говорить о разных пустяках, не решаясь коснуться того, что их волновало. У воды в камышах клохтала лыска, сзывая разбегающихся цыплят. Над рекой с пронзительными криками носились чайки, зорко высматривая в воде зазевавшуюся рыбешку. Высоко в синем просторе звенела гриль черногрудого жаворонка.
— Что так смотришь на меня, Андрейко? — Марина смущенно улыбнулась. — Что, с лица спала, глаза ввалились? Замучил он меня работой, идол рыжий. Сил моих нет! Руки наложить на себя хотела…
Андрей, ласково обняв ее, привлек к себе, не давая говорить:
— Знаю. Все знаю… Не надо!
Так сидели они молча, прижавшись друг к другу. Наконец Андрей встрепенулся:
— Уйдем, Маринка, отсюда. Сейчас же уйдем.
Андрей поднялся, помог Марине встать. Она беспокойно оглянулась:
— Погоди, Андрей, надо огурцы взять, а то хозяйка ругать будет. — Но, взглянув на Андрея, озорно махнула рукой. — А черт с ними, пускай сама их несет.
Во дворе, около новой, блистающей свежей краской косилки стоял Волобуй. Его одутловатое лицо с ярко–рыжей бородой выражало безграничное довольство.
Увлекшись осмотром, он не заметил подошедшего сзади Андрея.
— Здравствуйте, Степан Титович! — с трудом сдерживая гнев, проговорил Андрей.
Волобуй обернулся.
— А, это ты, Андрей! Ты что ж, не от Богомола ли приехал? — и, окинув удивленным взглядом Андрея, смущенно пробормотал: — Да тебя и не узнать. Прямо офицер, да и только!
Андрей, не отвечая, продолжал в упор смотреть на Волобуя. Тот, делая вид, что не замечает колючего взора Андрея, приветливо улыбнулся:
— Ну, что ж… Герою завсегда рад. Пойдем в хату, найдется что выпить.
Волобуй хотел было пройти мимо Андрея, но, взглянув ему еще раз в лицо, невольно отступил назад.
Андрей шагнул и схватил его за чесучовую рубаху:
— Погоди, Степан Титович, дело есть… Ты что ж, подлюка брюхатая, к чужим девкам лазишь, а коли они тебе, черту старому, не поддаются, так ты их со свету сживаешь?
Волобуй осел в руках Андрея грузным мешком:
— Пусти! Тебе кажу, пусти! Ратуйте! Ра–а–а-а…
— Цыц! Зараз кишки выпущу!..
Выглядывавшая из конюшни голова работника быстро спряталась назад.
— Говори, за что девка в синяках ходила?
Волобуй испуганно бился в руках Андрея, хрипел и наливался кровью.
Тряхнув Волобуя еще раз, Андрей швырнул его изо всех сил на косилку. Волобуй стукнулся боком о полок и растянулся на траве. С омерзением плюнув на него, Андрей зашагал к крыльцу.
Войдя в кухню, он взволнованно выкрикнул:
— Собирай, Маринка, вещи, зараз в станицу поедем!
Марина бегом направилась в чулан и через несколько
минут вынесла оттуда завязанные в узелок свои пожитки.
Кухарка, посмотрев в окно, всплеснула руками:
— Ой, лишенько! Очухался рыжий боров — хлопцев зовет. Ой, беда вам будет!
Андрей угрюмо усмехнулся:
— Ну, хлопцы меня не тронут, а сам не посмеет…
Взяв Марину за руку, он вышел на крыльцо.
Волобуй, собравший около десятка работников, увидев Андрея, заорал:
— Вяжите его, хлопцы! Мы его, мерзавца, к атаману отвезем!
Работники нерешительно топтались около Волобуя, боясь подступиться к Андрею. Волобуй исступленно визжал:
— Хватайте его! Вяжите его, бандюгу треклятого! Выпустите — всех со двора сгоню!
Андрей, оставив Марину на крыльце, подошел к дереву, отвязал коня и прыгнул в седло. В руках у него блеснула кривая турецкая сабля.
Работники бросились к воловнику. Волобуй споткнулся о камень и упал на четвереньки. Сабля, описав полукруг, со свистом опустилась плашмя на жирный волобуевский зад.
Волобуй ткнулся лицом в землю. Полоснув его еще несколько раз плашмя, Андрей подъехал к крыльцу. Марина, подхваченная им на руки, вскочила в седло, и конь карьером вынес их в открытые настежь ворота.
Из воловника выглядывали, давясь смехом, волобуевские работники.
… Усталые, но бесконечно счастливые, подходили Андрей и Марина к станице. Сзади них шел в поводу Андреев конь, отмахиваясь хвостом от комаров.
У Семенных Марину встретили всей семьей. Григорий Петрович, обнимая смущенную Марину, ободряюще улыбнулся:
— Ну, дочка, будь в этом доме хозяйкой. А как Андрей с фронта придет, новую хату вам построим.
И совсем по–молодому повернулся к жене:
— Принимай, Николаевна, дочку.
Василиса Николаевна, плача и смеясь, обняла Марину.
Андрей незаметно выскользнул во двор…
Гриниха сидела в кухне, разложив перед собой карты. В сенях раздался шорох, и в кухню вошел Андрей. Гриниха, подняв голову, с испугом посмотрела на него, смешивая колоду.
— Здравствуйте, Агафья Власовна!
Сняв папаху, Андрей уселся на лавку.
— Здравствуй, Андрей. Слыхала я, что ты вернулся. Василий сказывал.
Глядя на осунувшееся лицо Гринихи, Андрей с удовлетворением почувствовал, что та робость, которую всегда внушала ему эта женщина, исчезла.
Он спросил, улыбаясь:
— На меня гадали?
Гриниха окинула его злым взглядом:
— На дочку, что ты сгубил.
— Я? А мне сдается, что вы ее сгубить хотели.
Андрей смело взглянул Гринихе в глаза.
— Это чем же, бисова душа, я ее загубила? Тем, что добра ей хотела?
Андрей вскочил с лавки:
— За добро бутовское продать ее хотели? Да только не будет этого! За Бута она все одно не пойдет!
— А вот и пойдет. Она мне уже и согласие дала.
Андрей опешил:
— Грех брехать–то, Власовна!
— А вот и не брешу. Вчера на хуторе была. Николай с фронта вскорости приедет, зараз и свадьбу гулять будем.
Андрей, подойдя к ней вплотную, спокойно проговорил:
— Вот что, Власовна. Вашего Николая загнали в Персию, а Марину я сегодня видел. Выйдет она за меня, а не за Бута. Поняли?
Глаза Гринихи зло шарили по кухне. Метнувшись в угол, она схватила деревянную лопату:
— Геть с моей хаты! Слышишь? Геть зараз же!
Андрей, схватив папаху, попятился к двери. С лопатой
в руках наступала на него разъяренная Гриниха.
Выскочив во двор, он схватил толстую палку, валявшуюся у крыльца, и припер ею дверь.
С огорода за ним с любопытством смотрели Миля и Анка.
— Миля! Как только я с проулка выйду, отворишь дверь! — крикнул Андрей, направляясь к калитке.
По дороге Андрей ругал себя за свой необдуманный поступок. Он знал, что Гриниха устроит скандал и даже может забрать к себе Марину. Тогда их свадьба расстроится, а тем временем, возможно, приедет в отпуск Николай Бут… Он готов был уже повернуть назад, чтобы попытаться как–нибудь умилостивить Гриниху. Но мысль о том, что она хотела насильно выдать Марину за ненавистного ему Бута, увеличила неприязнь к этой женщине. «Пускай старая карга побесится, а Марину я ей все–таки не отдам. В случае, ежели она к атаману побежит жаловаться, Василий Маринку к тетке, в Деревянковскую, отвезет».
Придя домой, Андрей застал всю семью за ужином. Он сел к столу рядом с Василием, взял ложку, зачерпнул из миски борща и, посмотрев исподлобья на отца, буркнул:
— Был у Гринихи.
Василиса Николаевна всплеснула руками:
— Как же ты сам–то, сынок? Да говори, что она тебе сказала?
Марина усмехнулась:
— Его мать побила, вот он и молчит.
Андрей положил ложку:
— Два раза лопатой ударила за то, что я про Бута ей напомнил. Теперь, должно, побежит жаловаться к атаману.
Григорий Петрович укоризненно покачал головой:
— Всегда ты, Андрей, прежде языком работаешь, а потом головой.
Андрей виновато опустил голову.
На семейном совете было решено отправить пока Марину к ее тетке, а к Гринихе идти Григорию Петровичу. С тем и легли спать.
Утром прискакал от атамана нарочный и передал Андрею приказ явиться в станичное правление.
… Подходя к базарной площади, Андрей увидел почтальона деда Черенка. Тот замахал ему рукой:
— Погоди, Андрей, тебе телеграмма.
Удивленный Андрей нерешительно взял из рук Черенка протянутую ему бумажку.
— Расписывайся скорей! — торопливо совал Черенок Андрею огрызок карандаша…
Семен Лукич гневно ходил по кабинету, пыхтя трубкой. В углу сидел Волобуй. Рыжая борода его топорщилась просяным веником. Заплывшие маленькие глазки смотрели зло и выжидающе.
— Я ему покажу, мерзавцу, как честных казаков шашкой рубать, да еще за горло давить!.. — никак не мог успокоиться атаман.
— Это разве казак, Семен Лукич? Это прямо разбойник! «Я тебе, кажет, все кишки выпущу!»
В комнату вошел в сопровождении писаря Андрей. Увидев в углу Волобуя, он понял, зачем его вызывал атаман.
Семен Лукич подошел вплотную к Андрею.
Андрей невольно отвернулся: от атамана несло винным перегаром.
— Ты что отворачиваешься, сукин сын? Ты знаешь, что за такие штуки, — атаман мотнул головой в сторону Волобуя, — я тебя зараз в холодную отправлю!
Андрей, встретившись с торжествующим взглядом Волобуя, выпрямился.
— Я вам, господин атаман, не сукин сын, а старший урядник Второго Запорожского полка. — И, доставая из кармана телеграмму, подал ее атаману.
— В холодной же мне сидеть некогда, вот читайте!
Семен Лукич, удивленно посмотрев на Андрея, взял телеграмму и передал писарю. Тот тщательно развернул ее и прочитал вслух: «Полк срочно перебрасывают тчк. Немедленно выезжай назад. Командир третьей сотни подъесаул Кравченко».
Провожать Андрея поехал Григорий Петрович. Василий был послан Богомоловым в Уманскую, а Марина осталась с заболевшей матерью Андрея.
На станции Андрей увидел Максима Сизона. Тот обеспокоенно всматривался в ожидающих поезда пассажиров, словно хотел найти среди них нужного ему человека.
Увидев Андрея, Максим, радостно улыбаясь, пошел ему навстречу:
— А я боялся, Андрей, что ты вечерним уехал.
Посмотрев другу в глаза, он смущенно проговорил:
— Ты меня прости, брат! Напрасно тогда обидел тебя, на лычки да кресты твои глядя. — И, смеясь, хлопнул Андрея по плечу: — Ну, и здорово же ты Волобуя отвозил! Мне хлопцы рассказывали.
Поезда, заливая ярким светом железнодорожную насыпь, уходили в разные стороны. В тамбуре одного из вагонов стоял Андрей, махая папахой отцу и Максиму.
От него уплывала вдаль родная станица.