Максим медленно прохаживался с Сергеевым по давно не метенному перрону в ожидании начальника конной разведки, посланной им в Тимашевку. Ольшанский со стариком в красной фуражке пошел осматривать только что прицепленный паровоз.
По проселочной дороге, вьющейся вдоль насыпи, закружилась пыль.
Максим остановился, вынул бинокль:
— Разведка, Дмитрий Мироныч.
И передав бинокль Сергееву, повернулся к эшелону:
— По–о–о-о-лк! По ваго–о–о-нам!
— По ва–а–а-агона–а–ам! — пропели батальонные и ротные командиры.
Бойцы, толпясь, заспешили садиться.
Со станции, придерживая рукой шашку, бежал к Максиму высокий худой парень в синей черкеске.
— Беда, Максим! В Тимашевке конные части кадетов!..
Максим с грустью сказал:
— Обошли, гады! Не иначе, как драться придется, а патронов всего по семь на человека.
Подошел Ольшанский:
— Ну, паровоз готов! Можно ехать.
— Некуда ехать. Тимашевка занята.
Ольшанский протяжно свистнул.
Что ж делать теперь будем?
Надо высадиться и идти на Кореновскую через Выселки, в обход кадетам, — уверенно проговорил Сергеев.
Ольшанский тоскливо посмотрел на голую степь:
— Что ж… Пожалуй, Сергеев прав.
Сдвинув кубанку, Он вытер рукавом потный лоб. Максим утвердительно кивнул голевой.
— Собери–ка, Ольшанский, командиров, обсудим. Ольшанский шагнул к краю перрона и крикнул:
— Батальонные, ротные и взводные командиры, ко мне! Через час полк шел походной колонной по дороге к Кореновской. На железнодорожной насыпи остался взорванный паровоз…
К Выселкам подошли на другой день.
Когда в голубой дали показались белые хаты, разведка донесла, что в садах за станицей залегли цепи белых.
Полк сгрудился возле обозных повозок. Бойцы хмуро слушали влезшего на пулеметную тачанку Ольшанского.
— Товарищи! Назад хода нет! Брюховецкая уже занята кадетами. Тимашевка и Роговская тоже. Единственный путь к своим — на Екатеринодар — также отрезан.
Из толпы послышались взволнованные выкрики:
— Завели нас в капкан!
— К кадетам переметнулись!
— Измена!
На тачанку влез Максим:
— Товарищи! Да замолчите, бисовы хлопцы! Что у меня: глотка луженая, что ли?..
Шум затих.
— Товарищи! Советская власть дала нам землю. Она дала нам, бесправным, человеческие права. Если на нашей Кубани снова сядут атаманы… они отберут у нас землю! А дети наши будут батраками у куркулей. У нас нет снарядов. У нас и патронов мало. Но мы штыками проложим себе путь!
Максим суровым взглядом окинул бойцов.
— Товарищи! Я вместе с вами батраковал по хуторам.
Мы вместе мечтали… о земле. Вспомните, как мы кохали ненависть к тем, кто гноил нас в окопах. Вот они перед нами, наши враги! Не пощады просить у них… Уничтожать их надо!.. Или они уничтожат нас!
Он выхватил наган.
— Большевики и сочувствующие! В цепь! За мною, в атаку марш!
И, легко спрыгнув с тачанки, побежал по направлению к станице. За ним побежали десятка четыре красноармейцев и казаков, на бегу рассыпаясь в цепь.
Полк двинулся шагом, но бегущая впереди кучка людей увлекла его вперед. Почти не сгибаясь под усиливающимся пулеметным дождем, разъяренным потоком стремительно понеслись к садам батальоны.
Белые не выдержали. В страхе перед грозно накатывающейся на них лавиной людей они поспешно бросили пулеметы и врассыпную побежали к станице…
Путь на Кореновскую был свободен.
Полуденное солнце палило землю нестерпимым жаром. Едкая пыль затрудняла дыхание. Красноармейцы, держа винтовки как попало, еле брели группами и в одиночку. Сзади длинной вереницей растянулся обоз.
Собрав людей, Максим сделал привал. Измученные длинной дорогой, разморенные жарой, красноармейцы, отойдя немного в сторону, падали на горячую землю и сейчас же засыпали.
К Максиму подскакала разведка.
— Товарищ Сизон, Кореновская свободна от противника.
— Спасибо, хлопцы!
Езжайте к обозу коней кормить.
Хорошо знал Максим начальника разведки, казака соседней станицы — Федора Ступню. Вместе батрачили они у Подлипного, а затем на мельнице у Бута. Знал Максим, что не подведет Федька, но все же, достав бинокль, стал зорко шарить по окраине виднеющейся вдали станицы…
Дневная жара стала спадать. Улеглась едкая дорожная пыль. Подняв людей и рассыпав их густыми цепями, Ольшанский с Максимом повели полк к Кореновской. Рядом с ними на левом фланге шагал Сергеев. Красноармейцы, повеселев после отдыха, перекидывались шутками. То и дело изрывался громкий смех.
Сзади, со стороны идущего по дороге обоза, вдруг послышались беспорядочные ружейные выстрелы. Максим с удивлением обернулся. Обозники, нахлестывая лошадей, сворачивали с дороги и мчались в степь. На невысоком холме, по ту сторону дороги, маячили десятка полтора всадников. Максим повернулся к Сергееву:
— Плохие дела! Это разъезд Покровского. Опять отрезать могут.
Максим хотел было броситься наводить порядок среди обозников, но увидев, что Ольшанский уже возится около пулемета, успокоился и снова пошел с Сергеевым впереди первой цепи. Вскоре до них донесся дробный стук пулемета. Перескакивая дорожную канаву, справа развертывалась конная разведка полка.
Сергеев посмотрел на Максима:
— Что ж, по–твоему, делать?
Максим с минуту молчал, потом проговорил решительно:
— Идти на Екатеринодар, не останавливаясь на ночевку в станице. Иначе окружат.
— Ну что ж, давайте обсудим…
— И обсуждать тут нечего! — уже сердито буркнул Максим. И, увидев идущего к ним Ольшанского, пошел навстречу: — Товарищ Ольшанский! Задерживаться в станице на ночь нельзя. Подкормим лошадей, возьмем сена, да и двинем дальше, на Екатеринодар.
Ольшанский взглянул в сторону полка.
— А ты думаешь, что, когда люди дорвутся наконец до хорошего отдыха, они захотят опять ночью идти дальше?
Максим пристально посмотрел ему в глаза:
— А ты как считаешь — Покровский не захлопнет нас снова в мешок?
Ольшанский угрюмо проговорил:
— Отчего же не захлопнуть. Может, очень свободно.
А ночевка тут ни при чем. — И, шагнув к Максиму, взял его за воротник гимнастерки: — Думаешь… мне самому охота в генеральские лапы попасться?
Максим смутился:
— Да нет, я не про это.
— Ну, а если нет, то нечего и говорить. Идем вперед, а то мы между цепями путаемся…
Вскоре к ним присоединился и Сергеев. К удивлению Максима, он поддержал Ольшанского, говоря, что нельзя уходить из станицы, не забрав желающих влиться в полк.
На околице к ним подъехали квартирьеры, а с ними и Федор Ступня. Федор наклонился с седла к Максиму.
— Слышь, Максим, не ходи с ними! — показал он глазами на Ольшанского и Сергеева. — Тебя мои ребята просят к нам.
Максим засмеялся:
— Что, опять читать книгу заставите?
Федор смущенно почесал кончиком плети переносье:
— Мы уж того… и сундучок твой к себе перетащили. Сделай милость, поедем!
Федькин взвод поместился в двух просторных дворах на окраине станицы.
Когда Максим с Федькой вошли в хату, уже шипела на огромной сковороде яичница, поджаренная с куском свиной колбасы. Красноармейцы вскочили, смущенно пряча под стол бутылку самогона.
В зеленоватых глазах Максима забегали смешливые огоньки:
— Вы чего ж, хлопцы, горилку–то хороните? Я ж нe монах. По чарке с дороги выпить греха нет.
После ужина весь взвод собрался вокруг Максима.
Достав большую книгу, он осторожно провел ладонью по старому переплету, обтянутому голубым коленкором. На корешке слабо блеснули полустертые буквы: «Шарль де Костер. Легенда о Тиле Уленшпигеле».
Полгода тому назад вынес на базар ветеринарный врач целый ворох книг. Максима привлекла эта книга переплетом и необычным названием. Купив ее за последний рубль, он целыми ночами просиживал над пожелтевшими страницами.
Сейчас, читая ее бойцам, он видел, что и их так же, как и его, захватывает судьба свободолюбивого фламандца, что и у них жгучей ненавистью загораются глаза от волнующих, пламенных строк, рассказывающих о трагической участи целого народа, изнывавшего в тисках инквизиции и поработителей.
Читали до поздней ночи. Наконец поднялся Федор:
— Хоть и хорошо… а пора спать, хлопцы!
Ярко горят в темном высоком небе золотые звезды. Еле слышно шуршат за станицей длинные листья кукурузы. Тихо. Лишь изредка в скошенных кое–где хлебах перекликнутся перепела. Редкой цепью опоясали бойцы заградительной дежурной роты станицу. После знойного дня и долгого утомительного пути людей клонит ко сну.
Предательский сон смежает глаза. По сараям, по хатам, по сеновалам на свежем душистом сене спят крепким сном измученные изнурительным походом бойцы.
Максиму снится, будто он ведет конный полк на широкую площадь, где полыхает огромный костер. На костре молодая женщина. Уже пламя охватило ее израненные голые ноги. Уже дымятся длинные белокурые волосы. Вокруг костра выстроилась вооруженная алебардами и мушкетами стража, сам герцог Альба, окруженный пышной свитой, наблюдает за казнью.
Заполняющий площадь народ с удивлением смотрит на появившихся откуда–то странно одетых всадников. Отрывисто звучит команда Максима. Миг — и полк обезоруживает стражу.
Максим, зарубив шашкой герцога, бросается к костру, топчет его ногами. Огненные языки жадно лижут его руки, в лицо ударяет противный запах гари… Выстрелы, крики, нервный стук пулемета…
Максим широко раскрывает глаза. Над ним с перекошенным от испуга лицом наклонился Федор:
— Вставай, Максим! Кадеты станицу окружили!..
Максим ошалело вскочил с кровати. В распахнутое окно видно было пламя горящего рядом дома. Комната наполнялась едким дымом.
Максим никак не мог надеть сапог. Со злостью сорвав портянку, он сунул в голенище босую ногу и кинулся вслед за Федором к дверям. С улицы доносилась беспорядочная стрельба…
До самого утра на улицах, дворах и огородах шел неравный жестокий бой. Полураздетые красноармейцы яростно отбивались от конных сотен Покровского, падая под ударами кубанских шашек.
Максим, окруженный бойцами конного взвода, делал огромные усилия, чтобы собрать остатки полка. К штабу ему так и не удалось пробиться. Издали видел он, как в объятом пламенем доме отстреливались Ольшанский и Сергеев с кучкой красноармейцев.
Лишь под утро, когда густой туман, смешиваясь с черным дымом пожара, окутал станицу, Максиму с группой бойцов удалось прорваться из станицы и уйти в камыши.