К Баку подошли ночью. Кормщик подвёл корабль к тёмному берегу.
— Баку, — сказал он Никитину, показывая налево.
Город уже спал и с корабля был почти неразличим. Лишь кое-где мелькал красноватый огон`к очага.
Дождавшись утра, Афанасий с Юшей покинули корабль. Работу они нашли легко. Афанасий нанялся к старому парсу[14] Хурраму. Это был высохший, маленький и юркий старичок. По-персидски его имя означало «радость», и в самом деле, улыбка не сходила с лица его. Ласково поговорил он с Афанасием, расспросил о Юше, а потом повёл их обоих в Сураханы показывать работу.
В бесплодной, унылой лощине повсюду блестели на солнце чёрные маслянистые лужи. Пропитанный нефтью, бурый песок был жирным и липким наощупь. Нигде ни травинки. От душного зноя и тошнотворного запаха мутило в голове. В этой-то отвратительной местности и были разбросаны колодцы — низенькие сооружения из досок и камней.
Хуррам подвёл Никитина и Юшу к одному из колодцев. Высокий одноглазый шемаханец в пропитанной нефтью рваной одежде вращал рукоятку ворота, и в колодец опускалось большое кожаное ведро. Потом, наваливаясь всем телом на рукоятку, шемаханец с трудом вытаскивал ведро с чёрной нефтью и опрокидывал его над жёлобом. Нефть стекала в неглубокие ямы.
Одна яма уже была полна. Около неё суетился полуголый, чёрный от нефти мальчик. Он наливал чёрную жидкость деревянным ковшиком в огромный бурдюк.
Время от времени к колодцу со скрипом и скрежетом подъезжала арба. На неё грузили бурдюки и везли их к морскому берегу, где нефть ждали корабли.
— Видел, чужеземец, как работают у нас? — спросил, приветливо улыбаясь, Хуррам. — Пойдём, покажу, где ты работать будешь.
Хуррам остановился у одного колодца. Рабочего здесь не было, хотя ворот стоял наготове. Колодец был заложен досками, а сверху обмазан смесью глины с нефтью.
На гладкой чёрной обмазке был виден след человеческой ступни.
— Мой знак, — довольно сказал Хуррам. — Если хозяин знак поставил, никто не посмеет его колодец тронуть. Здесь работать будешь.
Возвращались обратно уже ночью. Кругом было темно. Выли шакалы.
Вдруг за поворотом дороги неожиданное зрелище открылось перед Афанасием и Юшей. Вся лощина была освещена багровым неровным светом. На пригорке виднелось невысокое четырёхугольное здание с круглыми башенками по углам.
Из этих башенок и из отверстий в стенах вырывалось пламя. Ветер колыхал языки огня и отгонял в сторону чёрный тяжёлый дым.
— Пожар! Горит! — воскликнул Никитин.
— Где пожар? — спросил Хуррам. — Это? Это храм священного огня, наш храм!
На другой день Никитин с рассветом встал на работу. Юша был у него подручным. Целый день, с восхода и до темноты, вращал Афанасий ворот, а Юша наполнял бурдюки. Работа была тяжёлая и грязная. Солнце накаляло и землю и камни. В горле пересыхало, и глоток тёплой солоноватой воды не приносил облегчения.
Часто с севера налетал ветер: город получил своё название от персидских слов «бад-кубе» — «удар ветра». В такие дни море ревело, город застилала сизая пелена, а над храмом огнепоклонников метался чёрный дым и высоко взлетало голубое пламя.
Около источников нефти расположилось селение Сураханы. Но обитатели его, ревностные мусульмане, ни за что не хотели пускать к себе неверных. Афанасий выкопал землянку в одном из холмов, очень далеко от колодца старого Хуррама. Холм этот был весь источен землянками рабочих, пришедших в Баку издалека.
Приходилось вставать до света, чтобы вовремя придти к колодцу. Зарабатывали мало. К тому же хозяин высчитывал из их заработка то, что стоили кожаное ведро и ворот. Он объяснил Никитину, что другие рабочие приносят ведро и брёвна для вóрота с собой.
Хуррам расплачивался за работу раз в месяц. Но уже через неделю Никитин пришёл к нему, чтобы попросить денег.
— Зачем тебе деньги? — спросил его хозяин.
— Еды купить, одежда износилась, — ответил Никитин.
— Возьми у меня рису, возьми бобов, возьми всё, что хочешь, — засуетился Хуррам. — Люди должны помогать друг другу, особенно мы — иноверцы в мусульманской стране.
И он дал Афанасию мешок рису, полмешка бобов, вяленой баранины, кусок белой ткани на рубаху.
Зато в конце месяца, когда Никитин пришёл к Хурраму за деньгами, старик, сморщив в улыбку своё худое жёлтое лицо, объявил ему, что он всё забрал вперёд и за ним ещё долг. Никитин попробовал спорить, говорил, что старик взял за рис, бобы и кусок ткани впятеро больше того, что стоили они на бакинском базаре. Тогда Хуррам вежливо, но внушительно доказал ему, что он, Никитин, пришлый бродяга, без роду, без племени, а Хуррам — уважаемый, почтенный человек, и если Никитин будет спорить, судья быстро утихомирит его. Впрочем, если Никитину нужно, он, Хуррам, готов дать ему вперёд товаров. А сейчас пусть Никитин уходит. Ему, Хурраму, время идти в храм огня на молитву.
Вернувшись от хозяина, Никитин сказал Юше с горечью:
— Ласковый старичок Хуррам, а сам потихонечку заманил нас в кабалу.
Четыре месяца проработал Афанасий с Юшей на богомольного старика, и всё же неоплатный долг висел над ними.
Хозяин обсчитывал их, где мог, заработок выдавал рисом да бобами, а ценил свои товары втридорога.
Юша не выдержал каторжной работы у нефтяного колодца и заболел.
Теперь Никитину пришлось работать за двоих — черпать нефть из колодца и наполнять бурдюки. Он уходил на работу задолго до рассвета и иногда работал даже при луне.