Как-то вечером усталый Афанасий возвращался с работы к себе в землянку. Шёл он медленно, поднимаясь по крутой тропинке в гору.
— Берегись, дай дорогу! — услышал он окрик сверху.
Комья сухой глины и мелкие камешки больно хлестнули его.
Афанасий не успел посторониться, и конь, скакавший навстречу, ударил его в плечо и повалил.
— Бездельник, почему не посторонился? — закричал верховой.
Никитину показался знакомым этот голос. Он сразу узнал в нём дербентского джигита.
— Яхши-Мухаммед, друг! — воскликнул он, поднимаясь с земли.
— Афанасий! Зачем ты здесь? — Яхши-Мухаммед резко осадил коня. — Сильно ударился? — заботливо спросил он.
— Нет, маленько ушибся да вот кожу на руке ссадил. Ты лучше скажи, куда путь держишь?
— Еду в Баку, а завтра на рассвете — за море, в Персию, потом в священную Бухару по велению шаха великого. А ты куда идёшь? Что ты здесь делаешь?
— Иду к себе в землянку, весь день работал. Пойдём, гостем будешь.
Джигит взял под уздцы коня и зашагал вместе с Никитиным в гору. По дороге Афанасий рассказал ему, как попал он в Баку, как работает здесь на ласкового, но жестокого хозяина.
Они поднялись на бугор, подошли к землянке. Юша спал под дерюжкой. Яхши-Мухаммед привязал коня, Никитин зажёг светильню. Сели на камне у входа в землянку. Помолчали. Юша дышал часто и прерывисто.
— Вот и малый у меня занедужил, — первым нарушил молчание Никитин.
— А ты уходи из Баку, земля велика, — посоветовал джигит.
— Уйти нельзя: хозяину задолжали за харчи, надо сперва долг ему отработать. Да и куда пойдёшь? К другому хозяину на поклон? Все они одинаковы. Так и пропадать в этом погибельном Баку…
— А те зёрна целы, что остались, когда самаркандца выкупил?
— Одну жемчужину ещё в Дербенте проели, две целы. Да что в них толку? Отдадим их хозяину за долг, а сами куда?
— А ты уходи тайком. Поедем со мной за море, я с корабельщиком поговорю. Он за две жемчужины вас перевезёт, — предложил Яхши-Мухаммед.
— Всё бы дал, чтобы вырваться из этой вонючей ямы! — воскликнул Никитин. — Да как уйдёшь? Юша вот болен, сам идти не может… Шахский гонец, а рабочих кабальных тайком от хозяина увозишь?
Яхши-Мухаммед улыбнулся, и в полутьме блеснули его зубы.
— За меня не тревожься, — сказал он. — На шахской службе всё делать приходилось. Даже людей воровать. Неужели для друга не сделаю того, что для господина делаю? Слушай! Мальчика мы на коня посадим и к седлу привяжем так, как тебя от кайтахов в Дербент везли. Коню тряпкой копыта обмотаем, чтобы не стукнул где о камень. Аллах поможет — пройдём незаметно. А хозяин не сторожит вас?
— Знает он, что уйти некуда — кругом степь да камень, — вздохнул Никитин. — А на судно кто нищего возьмёт? Всё же городской страже от хозяев деньги идут, чтобы за дорогами, за кораблями смотрели, и отдельно они за каждую голову пойманного получают. Вот и приучили их, как лютых псов, к охоте на бедных людей.
— А если поймают, что тебе будет? — спросил Яхши-Мухаммед вставая.
— Поймают — уши и нос отрежут. Рук и ног не трогают — для работы нужны. Потом набьют колодку на шею и на цепь к колодцу прикуют. Да всё равно, ничего мне не страшно — хочу вырваться отсюда!
— Пойду к корабельщику, поговорю, — решил джигит. — Жди меня, готовься. Коню корму дай! — крикнул он, спускаясь вниз по тропинке.
Никитин подбросил коню сена, натянул спустившуюся дерюжку на плечи Юши, сел на камень и задумался.
Он думал о том, что не удалось ему до сих пор прибыльной торговлей добыть себе богатство и почёт. Может быть, так и не выбьется он из кабалы, никогда не уплатит долгов богатым землякам — тверским купчинам? Может быть, в персидской земле найдёт он свою долю? Немало былей слышал он про то, как удачливые купцы, попав в чужие края, умом да изворотливостью добивались счастья, богатыми гостями возвращались в родную землю.
Может быть, как раз в Персии прячется и долгожданное счастье Афанасия…
И уже не таким убогим казалось ему грядущее, уже представлял он себе, как станет он торговать на Руси, вернувшись богачом с чужбины…
Вдруг чья-то рука опустилась на его плечо. Он вздрогнул.
— Видишь, — засмеялся Яхши-Мухаммед, — когда надо, как джейран[15] несусь, когда надо, как барс подкрадываюсь. Снарядился?
— Мне снаряжаться недолго, — улыбнулся Афанасий: — ничего не нажил я в здешнем краю. Всё моё на мне.
Они сняли дерюгу с входа в землянку, разрезали её на четыре части и обмотали копыта коню. Конь, видимо, привык ко всяким неожиданностям и стоял смирно. Потом подняли сонного Юшу.
— Куда это, дяденька? — спросонья пробормотал мальчик.
— Молчи, — прошептал Афанасий, — убегаем отсюда!
Юшу привязали к седлу и укутали овчиной. Никитин обошёл со светильней землянку, взял мешок, куда было сложено всё несложное хозяйство — огниво и кремень, таганок, ложки, чистые рубахи и порты, мешочек гороха и тетрадь, с которой он никогда не расставался.
— Ну, с богом, в путь! — сказал он и задул светильню.
Умный конь шёл по крутой тропинке осторожно, мягко ступая обмотанными в дерюгу копытами.
Спустились на равнину, вышли на каменистую дорогу. Афанасий шёл впереди, вглядываясь в темноту. Позади виднелось зарево над храмом огня.
Джигит вёл коня. Тихо прошли они мимо крепостной стены. Дальше был самый опасный кусок пути — широкое поле перед воротами, ярко освещённое луной. У ворот стояла стража.
Яхши-Мухаммед снял тряпки с копыт коня, сел сзади Юши, закутал ему лицо рубахой Афанасия и рысью погнал коня.
— Горе тебе, злосчастнейший раб, да накажет тебя аллах! — закричал он громко, когда они приблизились к воротам. — Почему ты не взял с собой факела и заставляешь меня плутать во тьме?
Залаяли собаки. Из сторожки выбежал человек.
— Кто едет? — раздался хриплый со сна голос сторожа.
— Слава аллаху! О мусульманин, покажи мне дорогу к морю, — отвечал джигит. — По милости этого нечестивого пса я блуждаю по горам с больной рабыней.
— Кто ты? — спросил сторож.
— Я гонец шаха светлейшего, еду в Бухару… Со мной рабыня и этот лентяй, не стоящий тех денег, которые я заплатил за него. Вот бумага с печатью шаха, — добавил он, показывая сторожу свёрнутую в трубку бумагу.
Никитин затаил дыхание.
«А что, если не поверит да поведёт в сторожку для допроса? Тогда конец, — думал он. — По рукам сразу узнает, что на масляном колодце работал».
— Проезжай, да будет с тобой милость аллаха. Море вон там, за скалой, — сказал сторож, кликнул собак и ушёл в сторожку.
Путники миновали угловую башню и вышли к морю.
— Ну, слава тебе, Христос, прошли! — проговорил Афанасий.
У берега виднелся туркменский корабль — кизбой. На таких кораблях туркмены грабили в открытом море. На них же приходили они в Баку за нефтью и солью. И теперь на кизбое были уложены громадные воловьи бурдюки с нефтью.
Юшу сняли с коня, перенесли на кизбой, потом свели по сходням коня. Никитин и Яхши-Мухаммед устроились на сене рядом с Юшей.
Корабельщик, высокий туркмен в громадной чёрной папахе, пошептался с Яхши-Мухаммедом, посмотрел на звёзды, подумал и вполголоса приказал своим подручным отчаливать и поднимать паруса.
День застал их в открытом море. Корабль шёл быстро. Путники удобно расположились на сене. Юша утром сел и попросил есть.
— Морской ветер из тебя горячку всю выдует, — радостно сказал Афанасий.
Он повеселел. Позади остались погибельное Баку, нефть и старый Хуррам. Никитина радовали море, корабль, угрюмые корабельщики в лохматых папахах и особенно конь Яхши-Мухаммеда, вывезенный из туркменских земель.
— Хорош у джигита конь! — говорил он Юше. — Я сызмальства коней люблю. У нас во Твери на масленой конский торг. Свезут коней отовсюду. Всякие там кони: и крестьянская лошадка, неказистая, да для пахоты лучше не надо, и ратный конь, впору дружиннику либо князю самому под верх. И татары косяки пригоняли — хороши степные кони-птицы, лёгкие, злые… Целые дни бывало на конском торгу проводил. Да, хорош конь у тебя, Яхши-Мухаммед!
— Такой конь — лучший друг, — отозвался джигит. — Ни на кого не променяю его. Он не раз голову мою спасал — выносил из погони.
И начался оживлённый разговор о конях, об их породах, повадках, о конской упряжи, сёдлах.
А Юша не отрываясь глядел на Яхши-Мухаммеда. Всё в этом человеке восхищало его. Он любовался тем, как джигит поит и кормит коня, нашёптывая ему в ухо разные ласковые слова, как чистит кривую шашку свою, как сочиняет всякие смешные бывальщины. По-детски нахмурив брови и сделав страшное лицо, рассказывал он сказки про богатырей Рустема и Зораба, про сорок витязей и прекрасную дочку шаха, про обезьяну и лису.
Юша пытался даже подражать джигиту. Потихоньку ото всех он хмурил брови и щурил глаза, совсем как Яхши-Мухаммед, и всматривался в воду, чтобы узнать, похоже ли получается. Но солнечные блики и рябь искажали изображение, и, как ни старался, он не мог разглядеть в воде ничего, кроме отражения края лодки, своих плеч и головы.
Четыре дня шёл кизбой на восток. Потом вдруг, пошептавшись с джигитом, корабельщик круто повернул на юг.
— К персидскому берегу идём, — сообщил, возвращаясь на своё место, Яхши-Мухаммед. — Близко к туркменским землям плавать боятся — кочует здесь лихой разбойник Кара-Арслан — «Чёрный лес». Грабит он путников, в плен берёт и в Бухару продаёт, в вечную неволю. Знающие люди так говорят: в шатре у Кара-Арслана все подушки кудрями пленников набиты.
Карта пути Афанасия Никитина от Твери до Чапакура.
— А если настигнет? — спросил Никитин.
— Настигнет — биться будем, — небрежно кинул Яхши-Мухаммед.
Но пиратов-туркменов так и не встретили, и на пятые сутки корабль спокойно подошёл к персидскому берегу, близ маленького городишка Чапакура.
Старший корабельщик вместе с джигитом отправились в город, но скоро вернулись и, собрав моряков, долго совещались. Яхши-Мухаммед сообщил Афанасию, что плыть дальше пока нельзя: поблизости рыщет Кара-Арслан. Недавно он ограбил дербентских купцов, и в Чапакуре говорят, будто укрылся он где-то здесь, неподалёку, ожидая новой добычи. Корабельщики боялись дальше плыть, хотели переждать немного, а Яхши-Мухаммед решил пересесть на коня и верхом добраться до Бухары.
— А ты что думаешь делать дальше? — спросил он у Никитина.
Никитин задумался.
— А что за город Чапакур? — спросил он у джигита.
— Город плохой, — ответил Яхши-Мухаммед. — Живут здесь рыбаки, садоводы и купцы мелкие. Плохой город!
Городок ютился по берегам топкой, ленивой речки. Глинобитные и деревянные домишки раскинулись в беспорядке, перемежаясь с садами, виноградниками, тутовыми деревьями. На берегу виднелось какое-то незаконченное сооружение. Там суетились люди.
— А что это строят? — полюбопытствовал Никитин.
— Чапакурский хан укрепление и большой дом себе строит.
«Может быть, на работу возьмут? — подумал Никитин. — Плотничать я научен, за конём могу ходить. Поучусь обычаю и языку персидскому. Хуже бакинской ямы не будет», решил он и сказал Яхши-Мухаммеду, что они с Юшей останутся пока здесь, в Чапакуре.