Внизу были четыре женщины: одна дама на склоне лет; другая перешла за средний возраст; третья была молоденькой девушкой; четвертая являлась негритянкой лет двадцати пяти; очевидно, она была прислугой.
— А теперь, дитя мое, после того, как я дала тебе все советы, каких требовали обстоятельства и твое доброе сердце, — говорила более пожилая дама (это были первые слова, которые ясно донеслись до ушей
!!!Потеряны страницы 31–32!!!
— Как простая пассажирка. Но мы, жены моряков, одни только можем похвастаться основательным знанием этой благородной профессии. Что может быть прекраснее корабля, бороздящего волны своим носом, в то время как его водорез скользит сзади, как змея? Не знаю, моя дорогая Уиллис, понятно ли это вам?
Едва заметная улыбка мелькнула на губах гувернантки. Но в это мгновение на вершине башни послышался легкий шум, похожий на дыхание ветра: это был взрыв заглушённого смеха. Слова «это прекрасно» готовы были слететь с уст Гертруды, живо представившей себе всю прелесть картины, нарисованной ее теткой. Но голос ее оборвался, и вся поза выразила напряженное внимание.
— Вы ничего не слыхали? — воскликнула она.
— Мыши не совсем еще покинули мельницу! — холодно ответила гувернантка.
— Мельницу! Дорогая мистрис Уиллис, неужели вы желаете упорно называть мельницею эти живописные руины?
— Я чувствую, какой удар наносит их очарованию это название, особенно в глазах восемнадцатилетней девушки, но, по совести, я не могу называть их иначе.
— Развалин не так много в стране, моя дорогая гувернантка, — возразила Гертруда с блестящими глазами, — чтобы мы могли без достаточных данных отнимать у них права на наше уважение.
— Пусть они будут чем вам угодно. Много времени, повидимому, они уже стоят на этом месте и будут стоять еще дольше, чего мы не можем сказать о нашей тюрьме, как вы называете этот прекрасный корабль, на борт которого мы должны взойти. Если зрение не обманывает меня, я вижу, что его мачты медленно движутся и проходят мимо городских труб.
— Вы совершенно правы, Уиллис! Судно буксируют, чтобы сдвинуть его с мели. Потом опустят якоря, чтобы оно не тронулось до тех пор, пока будет готово развернуть паруса и выйти в открытое море. Это самый обыкновенный маневр. Адмирал мне объяснил его так хорошо, что я могла бы лично командовать, если бы это было уместно.
— В таком случае, это движение напоминает нам, что наши приготовления к отъезду еще не совсем закончены. Как бы очаровательно ни было это место, Гертруда, теперь надо его оставить, по крайней мере, на несколько месяцев.
— Да, — прибавила мистрис де-Ласей, медленно следуя за гувернанткой, — прекрасное зрелище, когда корабль пенит волны своей кормой и несется вперед, как покрытый пеной скакун, все вперед, по прямой линии, как бы ни увеличивалась его скорость!
Ответ мистрис Уиллис не достиг ушей нескромных слушателей в башне. Гертруда последовала за своими спутницами, но, пройдя несколько шагов, остановилась, чтобы бросить последний взгляд на разрушенные стены. Потом она поспешила догнать тетку и гувернантку и сбежала с холма.
Два временных обитателя башни оставались настороже, пока из их глаз не скрылась последняя складка развевавшегося платья девушки. Потом они повернулись друг к другу лицом и некоторое время молча смотрели, стараясь прочесть в глазах друг у друга мысли.
— Я готов дать присягу перед лордом канцлером, — вскричал вдруг адвокат, — что эти развалины никогда не были мельницей!
— Ваше мнение слишком скоро изменилось!
Адвокат усмехнулся.
— В вашем обращении, обращении людей, сроднившихся с морем, — сказал он, — есть откровенность, такая честная и забавная, что ей нельзя противостоять. Я в восторге от вашей благородной профессии. Что может быть, в самом деле, прекраснее корабля, пенящего бурные волны «своей кормой» и несущегося прямо вперед, как борзый скакун?
— Или как змея.
Повторив эти поэтические образы вдовы храброго адмирала, они оба разразилась таким бурным хохотом, что старая башня задрожала, как в те времена, когда ветер еще вертел крылья мельницы. Адвокат успокоился первый. Молодой моряк продолжал весело смеяться.
— Молодая особа, — сказал адвокат спокойным голосом, как будто за минуту перед этим он не смеялся неудержимо, — та, которая имеет такое отвращение к мельницам, — очаровательное создание. Кажется, она племянница надменной вдовы.
Молодой моряк перестал смеяться и ответил:
— Она сама это сказала.
— А скажите мне, — начал адвокат, подходя к своему собеседнику, как бы с намерением доверить ему важную тайну, — не нашли ли вы чего-то поразительного, необыкновенного, чего-то идущего к самому сердцу в голосе дамы, которую они называли Уиллис?
— Вы заметили это?
— Какой нежный и убедительный голос!
— Признаюсь, и на меня он произвел такое сильное впечатление, что я не в состоянии выразить его словами.
— Это похоже на сон! — произнес адвокат, прохаживаясь большими шагами, и всякий след веселости, иронии исчез с его лица, ставшего задумчивым и мечтательным.
Наконец, он прервал свои размышления, подошел к окну и, указывая Уильдеру на корабль в бухте, спросил:
— Этот корабль представляет для вас какой-либо интерес?
— Да, конечно! Это судно, на котором с удовольствием отдыхает глаз моряка.
— Не хотите ли попытаться войти на его борт?
— В этот час? Одному? Я не знаю ни капитана, ни кого-либо из экипажа.
— Можно найти другое время, и моряк всегда может ожидать, что его собратья встретят его с распростертыми объятиями.
— Эти работорговцы не очень любят принимать к себе на борт гостей. Они вооружены и умеют держать посторонних на приличном расстоянии.
— Разве же нет в морском «франкмасонстве»[7] слов, по которым узнают друг друга, какой-нибудь технической фразы, в роде тех, которые мы сейчас слышали?
Уильдер пристально взглянул на своего собеседника и, казалось, долго обдумывал свой ответ:
— К чему все эти вопросы? — опросил он, наконец, холодно.
— Вот к чему. Я думаю, что никогда трусливое сердце не побеждало красавицы, никогда нерешительность не завоевывала счастья. Вы хотите места, говорите вы, и если бы я был адмиралом, я бы сделал вас моим первым капитаном. Но я, может-быть, говорю слишком свободно с человеком, совершенно мне не знакомым. Вспомните, по крайней мере, что каков бы ни был совет адвоката, он вам дан даром.
— И поэтому заслуживает наибольшего доверия?
— Это я предоставляю решать вам, — произнес адвокат, ставя ногу на лестницу и начиная спускаться. — Ну, я буквально рассекаю волны кормою, — прибавил он, пятясь задом. — Прощайте, мой друг! Если нам не суждено больше увидеться, я советую вам никогда не забывать крыс Ньюпортской башни.
С этими словами он скрылся и быстро добрался до земли. Потом, повернувшись, он с невозмутимым хладнокровием толкнул ногой лестницу, уронил ее и лишил таким образом своего спутника единственной возможности спуститься. Он поднял глаза на Уильдера, который не ожидал такого предательства, сделал ему фамильярный жест рукою, снова попрощался и удалился быстрыми шагами.
— Вот очень странное поведение! — воскликнул Уильдер, очутившись пленником в башне.
Убедившись, что он не может спрыгнуть без риска сломать себе ноги, Уильдер подбежал к окну, чтобы упрекнуть своего спутника или, вернее, чтобы убедиться, действительно ли тот его покинул.
Но адвокат был уже на таком расстоянии, что не мог услышать Уильдера. Прежде, чем Уильдер мог что-либо предпринять, он достиг предместья и исчез за домами.
Уильдер стал кричать.
Его крики были услышаны Диком и негром, которые и поспешили к башне. Уильдер сухим, энергичным тоном морского офицера, отдающего приказания, велел им поднять лестницу. Почувствовав себя на свободе, он спросил, не заметили ли они, в каком направлении совершил свое отступление иностранец в сюртуке.
— Вы хотите сказать, человек в ботфортах?
— Именно.
— Он пошел под косым ветром, пока не обогнул этого сарая. Тогда он переменил галс[8] и направился к юго-востоку, держась в открытом море и, я думаю, поставив на реях все свои лиселя.
— Следуйте за мной, — вскричал Уильдер, бросаясь в указанном направлении, не слушая дальнейших объяснений матроса.
Но их усилия были напрасны. Тщетно они продолжали свои поиски до заката солнца и расспрашивали всех встречных. Никто не мог им сказать, куда делся иностранец в зеленом. Некоторые видели его и даже обратили внимание на его странный костюм и гордый, проницательный взгляд; но их указания не принесли никакой пользы: иностранец исчез из города так же таинственно, как и появился в нем.