Прошла неделя. Корабль Корсара, избороздив за это время океан на тысячи миль, ускользая от королевских крейсеров и избегая различных встреч скорее из прихоти, чем по какой-либо другой причине, находился сейчас уже в более мягком климате и в более спокойной части моря.
Экипаж корабля был уже на ногах. Полсотни здоровых матросов висели со всех сторон на снастях, одни — смеясь и перекидываясь шутками, другие — занимаясь работой. На палубе показались три или четыре молодые человека в какой-то морской форме, не принадлежавшей, в сущности, ни одной нации.
Несмотря на господствовавшее на корабле внешнее спокойствие, у каждого из них за поясом был заткнут короткий, прямой кинжал. Один из матросов наклонился над бортом, его мундир распахнулся, и из-под него выглянула рукоятка небольшого пистолета. Но так как между людьми не замечалось и тени недоверия, то наблюдатель мог объяснить все эти предосторожности простой привычкой. Два часовых, мрачные и суровые, одетые, как сухопутные солдаты, свидетельствовали о бдительности, господствовавшей на корабле. Матросы были, несмотря на все эти суровые признаки, совершенно беззаботны, так как, очевидно, давно привыкли к военному характеру судна.
«Генерал» Корсара находился тут же и стоял позади матросов.
Но одного человека можно было отличить от всех окружавших по достоинству, с которым он держал себя, и повелительному, несмотря на спокойную позу, виду. Это был Корсар.
Он стоял один, в стороне, и никто не решался приблизиться к тому месту, которое он избрал для себя. Его острый взгляд скользил по всем частям корабля, иногда останавливаясь на легких и прозрачных облаках, плывших по небу, и тогда лицо его омрачалось. Временами его взгляд становился совершенно суровым. Прекрасные волосы спадали локонами. Пистолеты болтались у пояса его синего мундира с галунами, а сбоку висел турецкий ятаган, легкий и несколько изогнутый, как стилет, с итальянской отделкой.
На корме и мостике, отдельно от всех, находились мистрис Уиллис и Гертруда. Они ни взглядом, ни жестами не выражали волнения, которое они могли бы чувствовать среди этих, стоявших вне закона, людей. Наконец мистрис Уиллис подозвала к себе Уильдера.
— Я сейчас говорила Гертруде, что вон там наше спасение, — сказала она, указывая вдаль, — но бедное дитя очень взволновано и говорит, что не успокоится до тех пор, пока не увидит своего отца. Знакомы ли вам эти места, Уильдер?
— Да, я часто здесь бывал.
— Так, может-быть, вы мне скажете, какая это земля, вон там?
— Земля? — сказал он с удивлением. — Разве показалась земля?
— А то как же? Уже несколько часов раздаются об этом возгласы с мачт.
— Очень может-быть. Мы, моряки, после ночного дежурства многое можем упустить из вида.
Во вгляде мистрис Уиллис мелькнуло подозрение и какой-то безотчетный страх.
— Неужели вид счастливой Америки уже потерял для вас всю свою прелесть? Вы так хладнокровно приближаетесь к ее берегам. Эта любовь к коварной и опасной стихии для меня непонятна.
— Действительно ли моряки имеют такую исключительную привязанность к своей профессии? — с жаром спросила Гертруда.
— В этом безумии нас часто обвиняют, — ответил Уильдер.
Гертруда не продолжала разговора и опустила глаза, как бы глубоко задумавшись над этой упрямой привязанностью, которая делает человека нечувствительным к радостям тихой жизни и заставляет увлекаться опасностями океана.
— На корабле прошла большая часть моей жизни, — задумчиво произнесла гувернантка, — это было печальное и несчастное время в моей жизни. В порядке ли это вещей, мистер Уильдер, что чужому человеку, как вы на этом корабле, доверяют командование?
— Конечно, нет!
— Но вместе с тем, насколько я понимаю, вы исполняете обязанности первого лейтенанта с тех пор, как мы были приняты на борт этого корабля.
Уильдер, повидимому, искал слов для ответа.
— Диплом лейтенанта всегда уважается.
— Вы офицер коронной службы?
— Что же другое могло доставить мне это место? Смерть сделала вакантным место на этом… крейсере.
— Но скажите мне, — продолжала гувернантка, — всегда ли офицеры являются среди, своего экипажа вооруженными, как сейчас?
— Это воля нашего командира.
— Этот командир, очевидно, искусный моряк, но в то же время — человек, вкусы и капризы которого так же необыкновенны, как и наружность. Я уверена, что я уже видела его, и притом недавно.
Мистрис Уиллис замолчала и стала всматриваться в спокойное и неподвижное лицо человека, все в той же позе стоявшего вдали от покорного его воле экипажа.
— Давно вы знаете капитана Гейдегера? — спросила она.
— Мы уже встречались.
— Это имя кажется немецким. Я уверена, что слышу его в первый раз. Было время, когда я знала почти всех офицеров королевской службы в этом чине, по крайней мере, хоть по имени. Давно ли его семья обосновалась в Англии?
— Это вопрос, на который он сам сумеет ответить лучше, — ответил Уильдер, заметив приближение Корсара. — Но мои обязанности призывают меня.
Уильдер отошел с недовольным видом. В это время капитан подходил к дамам с утренним приветствием. В манерах Корсара не было ничего, что могло бы пробудить даже самую чуткую ревность. Они были холодны, и он казался озабоченным.
— Вот вид, — сказал он, указывая пальцем на голубоватые очертания земли, — который доставляет наслаждение жителю земли и внушает ужас моряку.
— Разве моряки испытывают такое отвращение при виде стран, где находят удовольствие жить тысячи им подобных? — спросила Гертруда.
— И мисс Грейсон в том числе? — спросил Корсар с улыбкой, показывавшей, что за шуткой скрывалась ирония. — После всего, что вы испытали, я не удивляюсь вашему отвращению к нашей стихии. Но никакое озеро не будет спокойнее этой части океана. Если бы мы подвинулись к югу, я показал бы вам скалы и горы, заливы, холмы, увенчанные зеленью, беспечных рыбаков, хижины, — самую прелестную, мирную картину.
— А я хотела бы привести вас на север и показать вам черные, грозные облака, зеленое, гневное море, скалы, холмы и горы, которые существуют лишь в воображении человека, который тонет.
Было заметно, что воображение Гертруды еще полно недавними ужасами. Проницательный взгляд Корсара угадал это. Чтобы не возбуждать воспоминаний о перенесенном женщинами, Корсар переменил тему разговора.
— Есть люди, которым море не доставляет никакого удовольствия. Мы же имеем здесь свои балы, своих артистов.
— Бал без женщин — удовольствие мало приятное.
— Гм! Мы имеем еще наш театр; фарсы и комедии помогают нам проводить время.
— А вы играете роль церемониймейстера на балах? — смеясь, спросила Гертруда.
— Угодно вам фигурировать в балете? Будет ли мой бал украшен вашим присутствием?
— Я? С кем?
— Вы хотели рассеять наши сомнения насчет вашего уменья развлекаться, — сказала гувернантка.
— Я не отказываюсь от этого намерения.
Корсар повернулся к стоявшему недалеко Уильдеру и проговорил:
— Дамы сомневаются в нашей веселости, мистер Уильдер; пусть боцман свистнет в свой магический свисток и крикнет экипажу: «к развлечениям!»
Молодой моряк пошел отдать необходимые приказания. Вскоре раздался пронзительный свист и вслед за ним грубый голос Найтингеля:
— Гола, все к развлечениям!
Едва раздалась эта команда, как тихие разговоры, слышавшиеся среди экипажа, прекратились, и со всех уст слетел дружный крик. В одно мгновение все оживились. Мачтовые матросы весело бросились по снастям и веревкам. Остальные, менее ловкие, спешили занять удобные позиции, чтобы приготовить своим товарищам развлечения.
Под общие крики и суматоху собралась небольшая группа; это была группа солдат, собранная генералом. Между нею и остальными матросами существовала неприязнь, иногда доводившая их до настоящих столкновений.
Матросы быстро рассеялись по мачтам, захватив с собою ведра, приготовленные на случай пожара. Солдаты пошли на них в атаку, но их быстро окатили водою из ведер.
Тогда они выдвинули взамен артиллерии небольшую помпу, но матросы удивительно ловко с громким хохотом рассеялись по снастям. Промоченные до костей, горя злобой, солдаты затеяли трудное предприятие, решив взобраться на мачты. Вид тяжело и медленно взбиравшихся на мачты солдат произвел на матросов то же впечатление, какое производит на паука вид ползущих мух. Лишь только последний из отряда очутился на снастях, как двадцать матросов бросились на них с марса, чтобы овладеть своей добычей. Два или три смельчака были моментально зашвартованы на месте, не имея возможности сделать ни одного движения.
Остаток отряда был быстро поднят при помощи блоков на мачты.
Среди общего шума один из матросов обращал на себя внимание своим важным и озабоченным видом. Сидя на мачте с такой уверенностью, словно он сидел на софе, матрос этот занимался осмотром пленника, который, переходя из рук в руки, попал к нему.
— Чорт возьми! Мои господа могли бы снабдить этого малого лучшей обмундировкой: на платье дыры!.. Эй, Гвинея! Подбери-ка мне портного и пришли его сюда починить брюки приятелю.
Атлетически сложенный негр, стоявший на палубе, поднял вверх голову и отправился в поиски за портным с таким видом, словно данное ему поручение было первостепенной важности. На шум из какого-то уголка выполз на палубу человек, с таким беспокойным, отчаявшимся видом, который невольно внушал сожаление. На этого бедняка как-раз упал взор Сципиона. Прежде, чем его жертва могла опомниться, она уже была прицеплена за пояс к крюку и находилась над морем на полдороге от важного Ричарда.
— Осторожнее, чтобы он не упал в море! — крикнул с кормы Уильдер.
— Он портной, хозяин Гарри, — ответил негр невозмутимо;- если сукно не прочно, он должен жаловаться на самого себя.
Но Гомспэн уже благополучно кончил свой воздушный полет. Фид принял его очень любезно и привязал к мачте, оставив его руки на свободе.
— Заштопай-ка ему немного штаны, — сказал Ричард.
С этими, словами он бесцеремонно схватил ногу пленника и поместил ее на коленях Гомспэна.
— Спаси меня, боже, от преждевременной смерти! — бормотал портной, смотря со страшной высоты вниз.
— Уберите от меня пленника! — наконец крикнул Фид своим товарищам.
Этот крик Фида был вызван чувством жалости к солдату, висевшему между небом и водою.
Когда его желание было удовлетворено, он повернулся к Гомспэну и стал говорить с такой непринужденностью, словно оба они сидели на палубе.
— Я думаю, — сказал Фид, — человеку нечего краснеть за то, что он здесь.
— Ах, смилуйтесь над неповинным человеком, который находится на этом корабле против своей воли, — ответил Гомспэн. — Я думаю, что такой ловкий моряк, как вы, не нанялся бы на такое дело, не получив вознаграждения и не узнав рода службы.
— Я всюду следую за моим хозяином Гарри, и он не может сказать, что я утомляю его вопросами, куда он ведет свою лодку.
— Как? Вы продали вашу душу чорту, даже не получив за это хорошего вознаграждения?
— Послушай, приятель, — произнес Фид, — я не любитель угроз, но человек твоего возраста должен знать, что легче полететь с верхушки мачты, чем подняться на нее.
— Прошу прощения, — сказал испуганный портной. — Я только хотел спросить вас, готовы ли вы следовать за вашим хозяином вплоть до того неудобного и опасного места, которое называется виселицей?
Фид подумал, прежде чем ответить на щепетильный вопрос, и, наконец, решительно сказал:
— Да, я последую за ним всюду! Я охранял его в продолжение двадцати четырех лет и был бы последним негодяем, если бы бросил его перед такой безделицей, как виселица. Вознаграждением же моим является жалованье и пища простого матроса.
— Но, кроме того, часто происходят ведь дележи… призов на борту этого счастливого крейсера? — спросил портной, опуская глаза из боязни показать, какую важность он придает ответу. — Осмелюсь думать, что вы получите награду за все свои страдания, когда будут разделять награбленное.
— Послушай, приятель, — сказал Фид, снова многозначительно взглянув на него, — не скажешь ли ты, где заседает адмиралтейский совет, который присуждает эти призы?
Но в эту минуту необыкновенный шум в другой части корабля положил конец их разговору.