Честное слово, вотъ хорошо упитанный человѣкъ. Шекспиръ. «Король Генрихъ IV».
Солнце начинало бросать свои лучи на густой туманъ, разостлавшійся за ночь надъ поверхностью воды, когда Ліонель взошелъ на Биконъ-Гилльскія высоты, чтобы посмотрѣть на свой родной городъ при первомъ проблескѣ дня. Сквозь туманъ видны были зеленыя верхушки острововъ. Виднѣлся также еще обширный амфитеатръ утесовъ, окружавшихъ бухту. Впрочемъ, туманъ уже поднимался все выше и выше, то закрывая входъ въ прелестную долину, то обвиваясь легкими клубами вокругъ колокольни, которая обозначала, что на этомъ мѣстѣ стоитъ село.
Хотя горожане всѣ уже проснулись, но вездѣ въ городѣ соблюдалась строгая тишина по случаю воскресенья.
Стоя на холмѣ, Ліонель любовался панорамой родного города.
По мѣрѣ того, какъ расходился туманъ, выступали дома, утесы, башни, корабли. Многаго онъ не могъ припомнить, но многое узнавалъ. Изъ задумчивости его вывелъ чей-то непріятный, гнусавый голосъ, пѣвшій пѣсню, изъ которой Ліонель уловилъ нѣкоторыя слова:
Кто свободу любитъ — тотъ
За нее идетъ въ походъ,
Обнажаетъ острый мечъ,
Не боится жаркихъ сѣчь.
A привыкшій къ рабству — знай
Пьетъ свой вредный, мерзкій чай.
Ліонель пошелъ на голосъ и увидалъ Джоба Прэя, сидѣвліаго на деревянныхъ ступенькахъ, крторыя вели на вершину холма. Джобъ кололъ орѣхи на краю доски и клалъ себѣ въ ротъ зерна, а въ промежуткахъ пѣлъ вышеприведенную пѣсню.
— Какъ же это вы, мистеръ Прэй, не соблюдаете воскресенья и съ утра принялись за свѣтское пѣніе? — сказалъ Ліонель.
— Пѣть никогда не грѣхъ что бы то ни было, псалмы ли, пѣсни ли, — отвѣчалъ Джобъ, не поднимая головы и не отрываясъ отъ своего занятія. — Но для пѣнія нужно подняться повыше, потому что у насъ пѣть нельзя: всю долину заняли солдаты.
— A что вы имѣете противъ солдатъ въ долинѣ?
— Изъ-за нихъ коровамъ ѣсть нечего и коровы не дають поэтому молока. Теперь весна, коровамъ пастбище пужно.
— Бѣдный мой Джобъ, солдаты травы не ѣдятъ, ваши рогатые и безрогіе друзья могутъ пастись сколько угодно.
— Но солдаты траву мнутъ, а бостонскія коровы не ѣдять травы, примятой англійскими солдатами, — сказалъ съ сумрачнымъ видомъ Джобъ.
— Вотъ даже какъ! Боже, какая утонченная любовь къ свободѣ! — засмѣялся Ліонель.
Джобъ съ предостереженіемъ покачалъ головой и сказалъ: — Не говорите ничего противъ свободы; а то будетъ нехорошо, если васъ услышить Ралъфъ.
— Кто это Ральфъ? Гдѣ же онъ тутъ прячется?
— Онъ тамъ, въ туманѣ,- сказалъ Джобъ, указывая пальцемъ на маячный столбъ, весь окутанный туманомъ.
Ліонель посмотрѣлъ туда, но въ первое время ничего не увидалъ. Потомъ, продолжая всматриваться, онъ разглядѣлъ сквозь туманъ того самаго старика, съ которымъ ѣхалъ на кораблѣ. Старикъ былъ все въ томъ же сѣромъ костюмѣ, который очень подходилъ съ туману и придавалъ наружности старика что-то воздушное и сверхъестественное. По мѣрѣ того, какъ туманъ рѣдѣлъ, Ліонель замѣчалъ, что старикъ кидаетъ по сторонамъ быстрые и тревожные взгляды. При этомъ онъ дѣлалъ рукой нетерпѣливые жесты, какъ будто пытаясь разсѣять мглу, мѣшавшую ему видѣть то, что онъ желалъ. Вдругъ свѣтлые солнечные лучи прорѣзали туманъ, раздвинули его и освѣтили разомъ всю фигуру старика. Въ тотъ же мигъ съ его лица исчезло суровое, тревожное выраженіе; кроткая и грустная улыбка озарила черты, и онъ громко окликнулъ молодого офицера.
— Приходите сюда, Ліонель Ликольнъ. Вы здѣсь услышите свѣдѣнія, которыя избавятъ васъ отъ многихъ опасностей, если вы сумѣете ими воспользоваться.
— Очень радъ, что слышу вашъ голосъ, — сказалъ Ліонель, направляясь въ ту сторону. — Окутанный туманом, вы были гпохожи на какого-то выходца съ того свѣта, — мнѣ хотѣлось стать передъ вами на колѣни и попросить вашего благословенія.
— Это вѣрно, что я выходецъ съ того свѣта. Почти все то, что могло бы меня интересовать въ жизни, лежитъ въ могилѣ, и свое земное странствованіе я продолжаю только потому. что я долженъ совершить одно большое дѣло, котораго безъ меня никто не сдѣлаетъ. Тотъ свѣтъ, молодой человѣкъ, я вижк передъ собой гораздо яснѣе, чѣмъ вы вотъ эту панораму, разстилающуюся у вашихъ ногъ. Тамъ нѣтъ тумановъ, мѣшающихъ смотрѣть, нѣтъ иллюзіи красокъ, нѣтъ никакого обмана чувствъ.
— Какъ вы счастливы, сэръ, что имѣете такую увѣренность, достигнувъ послѣдняго предѣла жизни, но я боюсъ, что за свою рѣвшмость провести вчерашнюю ночь въ жилищѣ юродиваго вы плплатились неудобствами и безпокойствомъ.
— Этотъ юродивый очень хорошій юноша, — отвѣчалъ старикъ, ласково кладя руку на голову Джобу. — Мы съ нимъ понимаемъ другъ друга, маіоръ Линкольну, а это всего дороже для взаимныхъ отношеній.
— Я замѣтилъ уже, что есть одинъ вопросъ, на который вы смотрите съ нимъ совершенно одинаково. Но помимо этого между вами, по моему, нѣтъ ровно ничего общаго.
— Его умственныя способности остановились въ развитіи еще въ періодѣ дѣтства, это вѣрно, — отвѣчалъ старикъ. — Но каковъ конечный результатъ человѣческихъ познаній? Въ чемъ онъ заключается? Онъ заключается въ томъ, что мы узнаемъ, а сколько именно мы находимся во власти нашихъ страстей? Тотъ, кто на опытѣ научился тушить этотъ вулканъ, и тотъ, кого это пламя вы разу не обжигало — одинаково достойны другъ друга и вполнѣ могутъ считаться товарищами.
Ліонель наклонилъ голову, выслушавъ такое смиренное мнѣніе, и послѣ небольшой паузы перемѣнилъ разговоръ.
— Солнце уже даетъ себя чувствовать, — сказалъ онъ старику, — и когда разсѣются послѣдніе пары, мы увидимъ тѣ мѣста, которыя оба посѣщали въ прежнее время.
— Найдемъ ли мы ихъ такими, какими оставили? Или мы ихъ увидимъ во власти чужестранца?
— Во всякомъ случаѣ, не чужестранца, потому что мы всѣ подданые одного короля. Мы всѣ — одна семья, и онъ нашъ общій отецъ.
— Не стану вамъ на это возражать, что онъ очень плохой отецъ, — спокойно проговорилъ, старикъ. — Тотъ, кто занимаеть въ настоящее время англійскій тронъ, менѣе отвѣтственъ, чѣмъ его совѣтники, за тѣ притѣсненія, которыя приходится терпѣть народу въ его царствованіе.
— Сэръ, если вы будете и дальше позволять себѣ такіе-же намеки по поводу моего государя, я долженъ буду съ вами разстаться. При англійскомъ офицерѣ нельзя такъ легкомысленно отзыватъся о королѣ!
— Легкомысленно! — медленнымъ темпомъ проговврялъ старикъ:- Воть ужъ именно легкомысліе неразлучно съ сѣдой головой и восьмидесятилѣтнимъ возрастомъ. Но только вы ошибаетесь отъ излишняго усердія, молодой человѣкъ. Я самъ живалъ въ королевской атмосферѣ и умѣю отличать личность монарха отъ политики его правительства. Эта политика вызвала раздоръ въ великомъ государствѣ и со временемъ лишитъ Георга III той земли, которая справедливо считается лучшимъ перломъ въ его коронѣ.
— Сэръ, я ухожу, — сказалъ Ліонель. — Тѣ идеи, которыя вы такъ свободно высказывали на кораблѣ: во время плаванія сюда, не противорѣчили нашей конституціи, а ваши теперешнія слова черезчуръ подходятъ подъ понятіе измѣны.
— Ну, что-жъ, ступайте, — сказалъ спокойно старикъ. — Войдите въ эту опоганенную долину и прикажите вашимъ наемникамъ меня схватить и запереть. Пусть утучнится почва моей стариковской кровью. Да прежде, чѣмъ топоръ отдѣлитъ мою годову отъ туловища, прикажите своимъ безжалостнымъ гренадерамъ помучить меня хорошенько. Я такъ долго жилъ, что мнѣ не грѣхъ удѣлить нѣсколько мгновеній палачамъ.
— Я думаю, сэръ, что вы могли бы мнѣ этого не говорить, — сказалъ Ліовель.
— Вѣрно, и я иду даже дальніе: забываю свою сѣдину и прошу прощенія. Но если бы вамъ, какъ мнѣ, довелось извѣдать на себѣ весь ужасъ рабства, то вы бы сами стали особенно дорожить безцѣнными благодѣяніями свободы.
— Развѣ вы во время своихъ путешествій узнали рабство не только въ смыслѣ нарушенія принциповъ, какъ вы выражаетесь, а еще и какъ-нибудь иначе?
— Узналъ ли я рабство! — съ горькой удыбкой воскликнулъ старикъ. — Да, молодой человѣкъ, я узналъ его такъ, какъ не приведи Богъ никому: и духомъ, и тѣломъ. Я жилъ мѣсяцы, годы, слушая, какъ посторонніе люди рѣшаютъ за меня, что мнѣ ѣсть и что пить и сколько мнѣ нужно чего выдать на пропитапіе, чтобы я не умеръ съ голода. Посторонніе люди дѣлали оцѣнку моихъ страданій, контролировали выраженіе моихъ печалей, посягали на единственное утѣшеніе, оставленное мнѣ Богомъ…
— Гдѣ же это вы могли подвергаться такому обращенію? Должно быть, вы тогда попали въ руки къ невѣрнымъ варварамъ?
— Вы выразились совершенно правильно, молодой человѣкъ: къ невѣрнымъ, потому что они отрицаютъ правила, преподанныя намъ божественнымъ Искупителемъ; къ варварамъ, потому что они способны обращаться, какъ со скотомъ, съ человѣкомъ, одареннымъ душою и разумомъ.
— Отчего вы не пріѣхали въ Бостонъ и не разсказали обо всемъ этомъ народу въ Фуннель-Голлѣ? — воскликнулъ Джобъ. — Тогда бы этого такъ не оставили.
— Дитя мое, я бы охотно это сдѣлалъ, если бы могъ, но на ихъ сторонѣ была сила. Они держали меня въ своей власти, какъ демоны.
Ліонель хотѣлъ что-то сказать по этому поводу, но въ это время его окликнулъ кто-то, поднимавшійся на холмъ по другому склону. При первомъ же звукѣ этого голоса старикъ всталъ и быстро ушелъ прочь вмѣстѣ съ Джобомъ. Въ туманѣ ихъ скоро стало не видно обоихъ.
— Наконецъ-то, я васъ вижу, Ліонель! — воскликнулъ новопришедшій, появляясь на холмѣ. — Какого чорта вы здѣсь дѣлаете такъ рано и среди облаковъ? До васъ и не долѣзешь. Ужъ я взбирался, взбирался… И радъ же я вамъ, дорогой Ліонель, ужасно радъ. Мы знали, что вы должны пріѣхать съ первымъ корабдемъ. Сегодня утромъ возвращаюсь съ ученья и вижу: два лакея въ зеленыхъ ливреяхъ идутъ и ведутъ каждый по лошади. Ливреи я сеічасъ же узналъ — чьи онѣ, а съ лошадьми надѣюсь потомъ свести короткое знакомство. Спрашиваю одного изъ слугъ: «Чьи вы люди?..» Онъ мне отвѣчаетъ: «Майора Линкольна изъ Рэвенсклиффа, сэръ!» — и такимъ тономъ, точно онъ состоитъ на службѣ у самого короля. Удивительно важные дѣлаются слуги господъ, имѣющихъ десять тысячъ фунтовъ стерлинтовъ годового дохода. Задайте такой же вопросъ моему лакею — онъ вамъ отвѣтитъ просто: «Капитана Польварта 47го полка», и больше ничего. Каналья и не подумаетъ при этомъ упомянуть, что на землѣ существуетъ мѣстечко, называющееся Польвартъ-Голль.
Вся эта тирада сказана была однимъ духомъ, но послѣ нея капитанъ Польвартъ запыхался и долго не могъ ничего больше сказать. Этой паузой воспользовался Ліонель, чтобы пожать ему руку и выразить также и со своей стороны удовольствіе по поводу пріятной встрѣчи.
— Вотъ ужъ никакъ не думалъ васъ здѣсь встрѣтить, — сказалъ онъ. — Я предполагалъ, что вы встаете съ постели не раньше девяти или десяти часовъ, и собирался узнать вашъ адресъ и пойти къ вамъ къ первому, а ужъ потомъ представиться по начальству.
— За неожиданную встрѣчу со мной вы должны поблагодарить его превосходительство достопочтеннаго Томаса Гэджа, здѣшняго военнаго губерпатора, вице-адмирада, и проч., и проч., какъ онъ пишетъ въ своимъ прокламаціяхъ, хотя онъ столько же, въ сущности, губернаторъ, сколько хозяинъ вашихъ лошадей, которыхъ вы привезли съ собой сюда.
— A почему я его долженъ благодарить за нашу встрѣчу?
— Почему? A вы поглядите кругомъ. Что вы видите? Одинъ туманъ, да? Больше ничего? Само собой разумѣется, что такой тучный человѣкъ, какъ я, и притомъ страдающій одышкой, не пошелъ бы сюда ни свѣтъ, ни заря любоваться туманомъ. Чего я здѣсь не видалъ? Ну, вотъ, а достопочтенный Томасъ, губернаторъ, вице-адмиралъ и прочая, приказалъ намъ сегодня быть всѣмъ подъ ружьемъ на восходѣ солнца,
— По-моему, для военнаго это вовсе не трудно, а для васъ, при вашей комилекціи даже очень полезно, — возразилъ Ліонель.- A я опять гляжу на васъ и удивляюсь: что это на васъ за форма? Неужели вы перешли въ легкую пѣхоту?
— A почему бы мнѣ и не служить въ леткой пѣхотѣ? — съ очень серьезнымъ видомъ отвѣчалъ капитанъ. — Чѣмъ эта форма плоха дда меня? Правда, для этого рода оружія я нѣсколько тученъ, но ростомъ подхожу въ самый разъ: пять футовъ и десять линій. Я вижу, вамъ смѣшно, Ліонель. Смѣйтесь, пожалуйста, сколько вамъ утодно. Я за послѣдніе три дня привыкъ, что надо мной всѣ. смѣются.
— Что же васъ заставило перейти въ легкую пѣхоту?
— Видите ли, мой другъ, я влюбился.
— Это меня удивляетъ.
— И собираюсь жениться. Это васъ должно удивять еще больше.
— Кто же бы это могъ внушить такое сильное чувство капитану 47-го полка Питеру Польварту изъ Польвартъ-Голля? Должно быть, какая-нибудь необыкновенная женщина.
— Прелестная женщина, майоръ Линкольнъ. Вся точно точеная. Когда она въ задумчивости, она ходига важно, точно тетеревъ, а когда побѣжитъ, такъ точно куропатка. Въ спокойномъ положеніи она похожа на вкусное, сочное блюдо дичи… Вы вѣдь знаете, какой я гастрономъ, потому и сравненія у меня такія.
— Вы мнѣ такъ аппетитно расписали наружность этой особы, что я загорѣлся желаніемъ познакомитвся съ ея нравственными качествами.
— Ея нравственныя качества еще выше наружныхъ. Во первыхъ, она умна. Во-вторыхъ, она чертовски смѣла. Наконецъ, она едва-ли не самая крамольная изъ всѣхъ бостонокъ по отношенію къ короля Георгу III.
— Нѣсколько странная рекомендація въ устахъ офицера его величества.
— Ничего, это вродѣ остраго соуса, придающаго пикантность блюду. У нея характеръ ѣдкій, у меня мягкій — это выйдетъ очень удачная комбинація.
— Не возьму на себя смѣлости оспаривать качества подобной особы, — сказалъ Ліонель, — но каковы ея отношенія къ легкой пѣхотѣ? Не принадлежитъ ли она сама къ легкому роду оружія среди своего пола?
— Извините меня, майоръ Линкольнъ, но по этому поводу я шутить не могу. Миссъ Дэнфортъ принадлежитъ къ одной изъ лучшихъ фамилій въ Бостонѣ.
— Миссъ Дэнфортъ! Но вѣдь не про Агнесу же вы говорите?
— Какъ разъ про нее! — воскликнулъ изумленный Польвартъ.- A вы какъ ее знаете?
— Она мнѣ родня, кузина, и мы живемъ въ одвомъ домѣ. Мистриссъ Лечмеръ намъ съ ней приходится двоюродной бабкой. Добрая леди непремѣнно пожелала, чтобы я помѣстился въ ея домѣ на Тремонтъ-Стритѣ.
— Очень радъ. Значитъ, мы съ вами будемъ встрѣчатъея не только для того, чтобы выпить и закусить, а при болѣе почтенной обстановкѣ. Но вернеся къ основному вопросу. Про мою тучаость говорилось такъ много, что я рѣшился остановить еe.
— Для этого вамъ стоило только сдѣлать такъ, чгобы вы казались потоньше.
— А' азвѣ я не кажусь тоньше въ этой формѣ? Но я ее надѣлъ не только по этой причинѣ. Скажу вамъ на ухо по секрету: тутъ у насъ недавно случилась грязная исторія, въ которой 47-й полкъ не пріобрѣлъ себѣ новыхъ лавровъ. Одного здѣшняго жителя обмазали дегтемъ и вываляли въ перьяхъ.
— Я слышалъ уже объ этой исторіи, — сказалъ Ліонелъ, — и говорягь, будто солдаты берутъ примѣръ съ своего командира.
— Шшъ!.. Это сюжетъ щекотливый. Какъ бы то ни было, на полковника изъ-за этой исторіи стали коситься, въ особенности женщины. Насъ теперь всѣ избѣгаютъ. Дѣлается исключеніе только для меня — за мой характеръ. Надо вамъ сказать Ліонель, что у меня въ Бостонѣ масса пріятелей. И вотъ мнѣ удалось теперь перейти изъ тяжелой пѣхоты въ легкую:
— Удивляюсь, какъ васъ выпустилъ Несбитъ, и какъ утвердилъ этотъ переведъ Гэджъ, но съ другой стороны; это доказываетъ, что военныхъ дѣйствій не ожидается.
— Вы правы только наполовину. Вотъ ужед есять лѣть янки волнуются, говорятъ рѣчи, принимаютъ резолюціи, но ни къ чему не приступаютъ. Прежде, бывало, когда колонисты oстaнутся недовольны новымъ налогомъ, или какимъ-нибудь распоряженіемъ, они сразу взбунтуются, мы помчимся на нихъ съ саблями наголо — и все утихаетъ. Теперь не то. Теперь признаки гораздо тревожнѣе. Никто не бунтуетъ, но всѣ держатся за принципы. Ради принципа населеніе отказывается отъ употребленія въ пищу многихъ продуктовъ, къ которымъ оно привыкло, но которые обложены несимпатичнымъ налогомъ. Женщины перестали пить чай, мужчины бросили рыбную ловлю и охоту. На всемъ бостонскомъ рынкѣ не найдешь теперь ни одной дикой утки — и все изъ-за этого билля о Бостонскомъ портѣ. Упорство жителей растетъ съ каждымъ днемъ. Къ счастью, однако, если дѣло дойдетъ до боя, то мы настолько сильны, что можемъ пробиться въ такой пунктъ, гдѣ провіантъ будетъ въ изобиліи. Кромѣ того, къ намъ должны сюда прибыть и еще подкрѣпленія.
— До боя не дай Богъ, чтобы дошло, — замѣтилъ майоръ Ліонель. — Мы будемъ здѣсь осаждены.
— Осаждены! Этого еще не доставало! — воскликнудъ въ тревогѣ Польвартъ. — Не дай Богъ такого бѣдствія. Мы и теперь уже питаемся здѣсь очень плохо, а тогда и вовсе съ голода умремъ. Только нѣтъ, Ліонель, этого не можетъ быть. Гдѣ имъ! Эти скороспѣлые солдаты, эти неуклюжіе милиціонеры — да развѣ они посмѣютъ атаковать четыре тысячи англичанъ, которыхъ вдобавокъ поддерживаетъ флотъ? Вѣдь четыре тысячи! А когда прибудутъ назначенные новые полки, то насъ будетъ восемь тысячъ.
— Они прибудутъ скоро, можете быть покойны, — сказалъ Ліонель, — Клинтонъ, Бертойнъ и Гоу были на прощальной аудіенціи. въ одинъ день со мной. Пріемъ намъ всѣмъ былъ чрезвычайно, милостивый. При этомъ мнѣ показалось, что его величество смотрѣлъ на меня особенно пристально, какъ бы припоминая два моихъ голосованія въ парламентѣ по поводу здѣшнихъ раздоровъ.
— Я увѣренъ, что вы голосовали противъ билля о Бостонскомъ портѣ, хотя бы изъ дружбы ко мнѣ?
— Нѣтъ, я въ этомъ случаѣ поддержалъ министерство. Бостонцы сами вызвали эту мѣру своимъ поведеніемъ. Въ парламентѣ не было объ этомъ двухъ мнѣній.
— Счастливецъ вы, майоръ Линкольнъ, какъ я на вась погляжу, — сказалъ капитанъ Польвартъ. — Въ двадцати пять лѣтъ — и уже кресло въ парламентѣ! Вотъ бы мнѣ чего всегда хотѣлось… Вѣдь это легко сказать: членъ парламента!.. Одно названіе чего стоитъ… Скажите, вѣдь отъ вашего мѣстечка полагается два кресла. Кто же теперь вторымъ членомъ, кромѣ васъ?
— Пожалуйста, не будемте объ этомъ говорить, — тихо сказалъ Ліонель. — Кресло занято лицомъ, которому бы совсѣмъ не слѣдовало на немъ сидѣть. Однако, пойдемте, капитанъ. Мнѣ хочется повидаться съ товарищами, прежде чѣмъ въ церквахъ начнется воскресдый звонъ.
Они спустились съ холма, вышли на площадь и сейчасъ же были окружены офицерами своего полка.