Индейцы стояли и озирались по сторонам, отыскивая в темноте старуху, крик которой взволновал лагерь. Если бы молодой охотник был менее осторожен, смерть одного из них была бы неизбежна. К счастью, Зверобой не стрелял. Исчезнув между кустами, он в несколько минут прибежал на берег к тому месту, где Чингачгук ожидал его в лодке вместе с Вахтой. Бросив карабин на дно лодки, он нагнулся, чтобы оттолкнуть челнок на открытую воду, как вдруг из-за кустарника выскочил проворный, сильный индеец и как барс бросился к нему на спину. Все теперь висело на волоске: один промах, и гибель была бы неизбежна. Руководимый великодушным чувством, Зверобой собрал все свои силы и с отчаянием оттолкнул лодку футов на сто от берега. Затем он сам, потеряв равновесие, упал в воду и вместе с ним его враг.
Глубина воды достигала в этом месте не более полутора аршин, но этого было довольно, чтобы погубить молодого охотника, который лежал теперь под индейцем. Между тем руки его были свободны, и гурон с своей стороны принужден был встать, чтобы перевести дух. Зверобой также быстро поднялся на ноги, и около полминуты между ними происходила ожесточенная борьба на жизнь и смерть. Когда, наконец, около полдюжины индейцев бросились в воду на выручку своего товарища, Бумпо принужден был отдаться в плен, но сделал это с таким достоинством, которому равнялось его самопожертвование.
Через несколько минут пленник был отведен в лагерь. Занятые борьбою двух противников, индейцы не обратили никакого внимания на лодку, хотя она была от них на самом близком расстоянии, так что Чингачгук и Вахта слышали ясно каждое их слово. Некоторые из них еще продолжали искать молодую девушку; другие после бесполезных поисков воротились к огню. Между тем противник Зверобоя мало-по-малу пришел в себя и, собравшись с силами, рассказал, каким образом Вахта ускользнула от их рук. Преследовать ее было уже поздно, потому что могикан, удостоверившись в гибели своего друга, быстро поехал вперед на середину озера, к ковчегу.
Когда Зверобой подошел к огню, его с угрюмым видом окружили несколько гуронов, и между ними его старый знакомец, Райвенук. Бросив взгляд на пленника, Райвенук сказал что-то своим товарищам, и они выразили явный восторг, когда узнали, что бледнолицый, попавший к ним в руки, есть тот самый, который убил недавно одного из их воинов на противоположной стороне озера. Их любопытство не имело теперь пределов, и каждый по несколько раз подходил к пленнику, оглядывая его с ног до головы. Видимое равнодушие Бумпо увеличивало еще больше этот наивный восторг детей природы, способных увлекаться всякими подвигами, которые сколько-нибудь выходят из круга обычных вещей.
Все предосторожности, предпринятые в отношении Зверобоя, состояли лишь в том, что ему перевязали толстой веревкой обе ноги, так, однако, что он мог гулять где ему угодно, хотя не имел возможности убежать. Его руки были совершенно свободны. Зверобой думал сначала, что его свяжут только на ночь, как это обыкновенно делали минги со своими пленниками, но когда ему немедленно спутали ноги, то он увидел в этом обстоятельстве несомненный признак уважения к его ловкости и храбрости. С этой минуты его слава между индейцами была упрочена раз навсегда, и он с гордостью смотрел на свои путы. Ему позволили сесть на пень дерева возле огня, чтобы высушить платье. Перед ним лицом к лицу стоял его дюжий противник, с которым он боролся в воде. Другие воины и начальники стояли немного поодаль и совещались. Через несколько минут к пленнику подошла старуха, которую звали Медведицей; ее глаза сверкали, ноги дрожали, морщинистые кулаки делали угрожающие жесты. Она кричала, обращаясь к своему врагу:
— Хорек смердящий! Приятели твои, делавары, хуже всякой бабы, и ты был паршивым бараном между ними. Тебя прогнали из племени бледнолицых, и красные люди не пускают в свои вигвамы. Скверные бабы дали тебе пристанище, как паршивому щенку. Разве правда, что ты убил нашего друга? Врешь, собака: его великая душа оставила свое тело потому только, что не хотела опозорить себя сражением с таким щенком! Собака, вонючка, сурок, выдра, еж, свинья, жаба, паук, янки!
Старуха неистово махала кулаками перед самым лицом пленника, который, однако, был совершенно равнодушен к этим энергичным усилиям вывести его из себя и не обращал на них внимания, подобно тому, как человек благовоспитанный не обращает внимания на непристойную ругань. Наконец Райвенук оттолкнул старуху и, приказав ей удалиться, спокойно подошел к Зверобою.
— Бледнолицый друг мой пожаловал к нам в гости, — сказал он фамильярным тоном и с лукавой улыбкой. — Мы очень рады таким гостям. У гуронов есть хороший огонь, и белый человек может обсушиться.
— Спасибо, гурон, или минг, что ли, как тебя зовут. Спасибо за ласку и за твой огонь, который особенно хорош после того, как выкупаешься в Глиммергласе.
— Бледнолицый… но у брата моего должно же быть какое-нибудь имя. Великий воин не мог прожить так долго без всякого имени.
— Минг, я уже говорил тебе, что твой умирающий друг назвал меня Соколиным Глазом, и ты можешь судить сам, достоин я такого имени или нет.
— Доброе имя. У Соколиного Глаза быстрые глаза и верные удары. Но ведь Соколиный Глаз не женщина. Зачем же он живет между делаварами?
— Понимаю тебя, минг, и начинаю видеть, что ты лукав. Пусть будет тебе известно, что я хочу жить и умереть между делаварами, оставаясь белым.
— Хорошо! Но уж если охота тебе жить с красными людьми, выбирай лучше гуронов. Соколиный Глаз больше похож на гурона, чем на бабу.
— Говори яснее, минг, иначе тебе не добиться от меня никакого ответа.
— Хорошо: Соколиный Глаз имеет не лживый язык, и за это я его люблю. Соколиный Глаз знает Канадского Бобра и проживал в его вигваме, но Соколиный Глаз не может быть приятелем Бобра. Он не нуждается в скальпах, как бедный индеец, и очень храбр, как бледнолицый. Напротив, Канадский Бобр ни рыба, ни мясо, и его нельзя причислить ни к белым, ни к красным людям: живет он либо на земле, либо на озере, он снимает скальпы ради денег. Соколиный Глаз может к нему вернуться и сказать, что ему посчастливилось убежать от гуронов. Потом, когда Бобр спрячется в свою берлогу и заснет, Соколиный Глаз может отворить для гуронов дверь. А как будет разделена добыча! Соколиный Глаз возьмет все, что ему угодно, а гуроны будут довольны тем, что останется. Скальпы, конечно, отойдут в Канаду, потому что бледнолицым их не надо.
— Дело, Райвенук! Теперь я тебя отлично понимаю, хотя ты говоришь по-ирокезски. Твоя правда! Не трудно мне уверить Бобра, что я вырвался из ваших рук и благополучно опять воротился в его замок…
— Хорошо! Этого я и ожидаю от тебя.
— Конечно, ты ожидаешь, что я поговорю с Бобром, разделю его хлеб-соль, повеселюсь с его дочерьми и потом напущу на его глаза такого тумана, что он не разглядит земли под своими ногами.
— Хорошо! Соколиный Глаз говорит и судит, как настоящий гурон. Его кровь выбелена только наполовину.
— Ну, вот уж на этот счет ты ошибаешься, гурон! Моя кровь и сердце всегда были и будут белыми, хотя мои привычки и наклонности немного покраснели. Это, однако, ничего. Когда старый Гуттер и его дочери заснут на своих постелях, мне надо будет отворить дверь, подать сигнал и впустить гуронов, которые прикончат всех ударами по голове?
— Именно так! Мой брат ошибается, когда думает, что у него белое сердце: он красен, как гурон, и будет современем великим вождем между ними.
— Нет, гурон, если бы ты принял волка за дикую кошку, ошибка твоя была бы не так велика. Выслушай хоть раз честные слова из уст искреннего человека. Хитрости могут быть позволительны и законны во время войны; но коварство, измена и обман — пороки, которых гнушаются даже краснокожие люди, кроме разве мингов, которые на все способны.
Райвенук выслушал этот ответ с очевидным неудовольствием и несколько минут не говорил ни слова.
— Разве Соколиный Глаз друг Канадского Бобра? — спросил он наконец.
— Не то, минг! Старый Том не приобрел еще, да и не может приобрести никаких прав на мою дружбу.
Затем речь зашла о Вахте, и Зверобой объяснил все подробности ее похищения. Здесь только Райвенук с изумлением узнал о присутствии Чингачгука в замке Канадского Бобра и о всех его сношениях с Вахтой. Оставив пленника, он немедленно сообщил этот рассказ старейшинам и воинам. Отважность и успех предприятия молодых друзей внушили им одновременно удивление и гнев. Особенно раздосадован был тот молодой индеец, которого Чингачгук и Бумпо видели с Вахтой и другой индеанкой. Несколько минут он стоял поодаль с унылым видом, не принимая никакого участия в общем волнении; но, выслушав теперь рассказ об успехе дерзкого счастливца, он быстро подошел к тому пню, на котором сидел спутанный пленник.
— Вот тебе Дикая Кошка! — сказал индеец, ударяя себя в грудь, будучи уверен, что это имя должно произвести сильный эффект.
— А вот тебе Соколиный Глаз! — отвечал Зверобой. — Глаз мой верен, и рука не дрожит, поражая коварного врага. Желательно знать, как прыгает мой брат?
— Его прыжок — отсюда до делаварских деревень. Соколиный Глаз украл мою жену. Пусть он приведет ее обратно, или его волосы будут торчать на шесте в моем вигваме!
— Соколиный Глаз не воровал ничего, да будет тебе известно, гурон! Твоя жена, как ты осмеливаешься называть Вахту, никогда не будет женою краснокожего из Канады. Ее сердце в вигваме делавара, и скоро будет с ним соединено. Дикая кошка скачет быстро, это я знаю, но никогда не перегнать ей желаний молодой девушки.
— Делаварский Змей хуже всякой собаки! Он не посмеет столкнуться с храбрым индейцем на твердой земле.
— Ты удивительно бесстыден, минг! Не прошло еще и часа, как Великий Змей был от тебя в нескольких шагах.
— Вахта смеется над ним, презирает его. Она видит, что он самый жалкий охотник и хромает, как старая баба. Мужем ее будет храбрый воин, а не дурак.
— Как же ты все это разведал, Дикая Кошка? Ведь вот ты видишь, что она сама собой отправилась на озеро к своему другу, не спрашиваясь твоего совета. Нет, Дикая Кошка, ты уж лучше послушай меня: ищи себе жену между гуронками, потому что, видишь ли, делаварка не пойдет за тебя.
Взбешенный индеец схватился за свой томагавк, но Райвенук удержал его и грозным жестом заставил удалиться на свое место.
— Соколиный Глаз говорит правду, — сказал Райвенук. — Он не способен ошибаться. Его глаз ясно различает отдаленные предметы во мраке ночи.
— Рад от тебя слышать эти слова, почтенный Райвенук, а насчет измены все-таки я должен тебе сказать, что я не рожден для такой гнусности.
— Бледнолицый брат мой говорит истинную правду. Гуронам известно, что их пленник — великий воин: так они и будут поступать с ним. Если назначат для него пытки, его станут мучить совсем не так, как обыкновенного человека. Если же, напротив, суждено ему быть нашим другом, он будет между нами великим вождем.
— Я попался в ваши руки, гурон, и вы, конечно, можете сделать со мною все, что вам угодно.
— Но зачем добровольно итти на пытку, когда гуроны могут сделаться друзьями? Соколиный Глаз убил их храброго воина… Гуроны могут и забыть такую обиду.
— Тем лучше, гурон, тем лучше! Я хотел бы, однако, чтобы не было между нами каких-нибудь недоразумений. Очень рад, что гуроны не имеют особой наклонности мстить за смерть своего воина; но все же не может быть, чтобы между нами не было вполне понятной вражды.
Чье-то внезапное появление вдруг прекратило этот разговор. Перед огнем гуронов остановилась Гэтти Гуттер, равнодушная и спокойная, как всегда. Казалось, будто она родилась и выросла в этом лагере среди ирокезов и принадлежала к их племени. Райвенук и Бумпо увидели ее в одно и то же время.
— Надеюсь, Гэтти, прибытие ваше служит ручательством, что Чингачгук и Вахта совершенно здоровы и в безопасности? — сказал Зверобой, когда молодая девушка по сделанному знаку подошла к нему. — Цель вашего прихода, разумеется, уже не та, как в первый раз?
— Вы угадали, Зверобой. На этот раз послала меня Юдифь, и сама проводила в лодке, когда Чингачгук и Вахта рассказали ей о вашем несчастии. О, если бы вы знали, как прекрасна Вахта в этот вечер! Кажется, она счастливее теперь в тысячу раз, чем между гуронами.
— Это в порядке вещей, любезная Гэтти. Вахта соединилась с человеком, которого любит, и уже не боится, что ее мужем будет ненавистный минг. Для чего вас послала сюда Юдифь?
— Она велела мне предложить всех других слонов за ваш выкуп.
— Знают ли ваш отец и Скорый Гэрри что-нибудь о наших делах, милая Гэтти?
— Нет, они еще спят. Юдифь и Чингачгук не хотели их будить из опасения, чтобы они опять не вздумали охотиться за волосами, так как Вахта сказала, что в лагере больше женщин, чем мужчин. Юдифь приказала мне разведать обо всем, что с вами случилось.
— Это, однако, удивительно. Почему Юдифь так беспокоится обо мне? Впрочем, догадаться не мудрено: ваша сестрица боится, как бы Генрих Марч, проснувшись, не вздумал выручать меня из лагеря ирокезов, где может угрожать опасность его собственной жизни. Опасение бесполезное: Торопыга делает иной раз большие промахи, но из-за друга не полезет на очевидную опасность.
— Юдифь не любит Гэрри, хотя сам Гэрри очень любит Юдифь, — отвечала Гэтти простодушным, но решительным тоном.
— Ну, да, вы об этом говорили, Гэтти; но вы ошибаетесь.
— Юдифь не любит Генриха Марча и поэтому находит в нем бесчисленные недостатки.
— Ну, думайте об этом как вам угодно, моя добрая Гэтти. Мы можем об этом проговорить до поздней зимы и, вероятно, не переменим своих мнений. Посмотрите лучше, что делается вокруг нас. Вы видите, Райвенук нас оставил и толкует о чем-то с молодыми воинами. Слышать его с этого места я не могу, но вижу по глазам, что он говорит. Он приказывает наблюдать за всеми вашими движениями, отыскать лодку, которая вас ожидает, проводить вас до ковчега и овладеть всем, что могут захватить. Я очень жалею, Гэтти, что Юдифь прислала вас сюда.
— Не беспокойтесь, Зверобой: все устроено как нельзя лучше, и я вернусь в ковчег, когда мне вздумается. Юдифь велела спросить: что, по вашему мнению, будут делать с вами гуроны, если не удастся выкупить вашу свободу? И не может ли она сама как-нибудь помочь вам, потому что для вашего освобождения она готова на все. Вот для этого-то, собственно, она и прислала меня к вам.
— Скажите вашей сестрице правду… и я не вижу причины, почему правда должна быть скрыта от Юдифи Гуттер. Минги взяли меня в плен, и… что из этого выйдет? Послушайте, Гэтти: ум ваш слаб, скрыть этого нельзя, но вы знаете индейцев. Я попался в их руки после того, как убил одного из храбрых воинов, и за это они угрожают пыткой. Чтобы избавиться от пытки, они уговаривают меня изменить вашему отцу и всему его семейству. Но пусть ваш батюшка и Генрих Марч будут спокойны, этого никогда не случится. Чингачгуку говорить нечего: он это знает.
— Что же я скажу Юдифи? Ведь она опять отошлет меня сюда, если ей не будут известны все подробности вашего положения.
— Скажите ей все. Дикари, без сомнения, прибегнут к пытке, чтоб отомстить за смерть своего воина. Я буду по возможности бороться со слабостью человеческой природы. Вы можете сказать Юдифи, чтобы она обо мне не беспокоилась. Хвастаться и петь песни во время ужасных мучений белый человек, конечно, не может; но пусть знает ваша сестрица, что никакие пытки не заставят меня изменить своим друзьям. Ирокезы провертят раскаленным железом дыры на моем теле, сорвут волосы с моего черепа, искромсают мое тело в мелкие куски. Я буду… почем знать?.. я буду стонать, кричать, как слабый человек; но в том могу поручиться, что при всей моей слабости останусь честным человеком.
Гэтти слушала с большим вниманием, и все черты ее лица выражали глубокое сострадание.
В эту минуту издали приближался к ним Райвенук. Зверобой посоветовал Гэтти итти как можно скорее в ковчег и успокоить друзей. Гэтти удалилась и тотчас же подошла к группе жен и детей с такою доверчивостью, как-будто она век жила между ними. Райвенук между тем опять занял свое место возле пленника и продолжал с ним разговаривать по-прежнему.